Мышонок в пшеничном поле

      Раскрыв для всех свои жгучие объятия, в конце весны на Марку внезапно обрушилась неимоверная изнуряющая жара. На озимых пшенично-ячменных полях зазолотились тучные колосья; пашни, возделанные сразу после зимы, покрылись молодыми побегами, а трава на пастбищах и диких равнинах поднялась выше пояса, так что даже кони с трудом могли преодолеть её густые заросли. Безоблачные знойные дни, когда солнце нещадно палило с небосвода с утра до вечера, сменялись душными ночами, и тогда ни тени с горных склонов, ни степной ветер не приносили прохладу. Однако, несмотря на нестерпимое полуденное пекло, такая погода радовала земледельцев, ибо сулила ранний и богатый урожай: посевы ежедневно согревались солнечными лучами и щедро поливались редкими, но обильными ливнями.       Мечтая поскорее сбросить с себя раскалённые доспехи и наконец остудиться в купели, Эомер торопливо завёл Огненога в стойло и принялся рассёдлывать. Он покинул расположение войска ещё до первой зари, когда небо уже посветлело, а воздух оставался по-ночному свежим и бодрящим, и во весь опор помчал в Эдорас, дабы перегнать дневную жару — ехать по открытой местности под солнцем, выжигающим всё вокруг, было бы мучением как для всадника, так и для скакуна. Впрочем, вспоминая про Эадкильд, которая ждала его здесь, мужчина ловил себя на мысли, что выдержал бы, пожалуй, любое испытание, лишь бы проведать её после долгой разлуки. Сколько же недель минуло в сражениях на восточной границе? Он уж сбился со счёта, да и не до этого было: после того, как разлившиеся в половодье реки вернулись в берега и земля возле них подсохла, орки с завидным постоянством начали устраивать набеги на табуны и мелкие окрестные поселения. И теперь, когда все подосланные вражеские отряды были разгромлены, маршал мог лично отправиться с донесением в Эдорас — в этом он видел пока единственный способ навещать и сестру, и Эадкильд.       Под нагретой солнцем крышей витала духота, пахло прелой сенной подстилкой и свежескошенной травой, которую только-только закинули лошадям в кормушки. Утерев выступившие на лбу капли пота, Эомер повесил уздечку на металлический крючок в стене и забрал оставленный на ограждении шлем.       — Мы дома, дружище, — он небрежно потрепал Огненога по холке и шагнул за калитку. — Давай передохнём пару дней. Мы оба это заслужили.       В ответ жеребец фыркнул и, ткнувшись грудью в закрытые дверцы, возмущённо тряхнул пепельной гривой, словно отказывался прохлаждаться в стойле. Но Эомер уже подозвал конюха, отдал распоряжения и в нетерпеливом предвкушении, природу которого и сам не мог до конца осознать, вышел из конюшни.       Подобно остальным улицам столицы, небольшая площадь перед чертогом была тиха и пустынна: жители по привычке пережидали столь жаркие часы в тени редких деревьев или в домах, — однако сейчас эта немноголюдность почему-то навевала только мрачные думы. Младший принц давно не появлялся в Эдорасе, не получил отсюда ни одной весточки и ничего не знал о здравии дяди. Как нынче себя чувствовал король? В последнюю встречу он выглядел совсем хворым, по-старчески брюзгливым и точно уставшим от жизни, которая, казалось, лишь по собственной прихоти цеплялась за его изнурённое недугом тело. Тогда Эомер ощутил себя здесь нежеланным гостем, а что он увидит и услышит на сей раз? И как обстояли дела у Эовин? Всё ли в порядке? Но почему она, как бывало прежде, не писала ему?..       Прерывая нестройный хоровод предположений, которые, одно хуже другого, грозились затопить разум и посеять в душе беспричинную тревогу, по всей округе вдруг разнёсся хриплый вороний крик. Мужчина инстинктивно вскинул голову — и сердце его замерло, а между рёбрами всё заледенело от дурного предчувствия: со стороны чертога взлетела крупная чёрная птица. Словно не доверяя глазам, он остановился, цепким взором обшарил дворцовое крыльцо и крышу, а затем повернулся вослед быстро удаляющемуся силуэту и, приложив ладонь козырьком, всмотрелся в небо.       — Господин Эомер! — чуть поодаль послышался мелодичный женский голос.       Раздражённо поджав губы, будто бы никто не смел его беспокоить, он не отозвался и продолжил наблюдать за вороном, который своими размерами явно отличался от обычного ворона с пахотных земель. Откуда он здесь взялся? И главное — для чего? В сознании мелькнула нехорошая догадка, грозные и гневные подозрения сдавили грудь.       А тем временем окликнувшая его дева уже вилась рядом, подобно надоедливой мухе, и не давала сосредоточиться:       — Мне крайне повезло столкнуться с вами, господин! Вы столь редко стали здесь бывать и всегда заняты делом. Помню, однажды мы встретились на рыночной площади и даже не успели словом обмолвиться...       Размахивая широкими крыльями, ворон улетел так далеко, что глазам недоставало зоркости. Сомнений не было — он направлялся на запад, но как раз этого и опасался Эомер. Надлежало бы сперва сообщить об увиденном королю, а потом доложить Теодреду, даже если потребовалось бы послать гонца к нему в Вестфольд!.. Внезапно сбитый с мыслей неумолкающим под ухом голосом, маршал скривился и, опустив голову, недовольным взглядом смерил девушку, стоявшую перед ним едва ли не вплотную. Длинные медово-жёлтые волосы, грубоватые черты лица, платье с богатой вышивкой, — в ней он узнал Торунн, дочь главного конюшего, и беззвучно выругался. С этой леди его связывали некоторые юношеские воспоминания, но общение уже давно оборвалось, и, не понаслышке ведая о её излишней докучливости, принц не собирался сейчас отвлекаться на пустые беседы.       — Вы надолго к нам пожаловали, господин? — промурлыкала дева, с трепетом и восторгом взирая на него снизу вверх.       Эомер привык быть учтивым и всегда старался обращаться с дамами подобающим образом, однако встреча с Торунн не вызвала у него желание любезничать.       — Не могу знать, — сухо бросил он, развернулся и возобновил путь.       — Я… — тотчас нагнав его, Торунн засеменила рядом, и мужчина почувствовал, как внутри моментально поднялась волна острого раздражения. — Я понимаю, что у вас много забот, и не рассчитываю на свидания, но всякий раз надеюсь хотя бы на короткий разговор. А когда звучит долгожданная весть о вашем приезде, моё сердце ликует! Ох, простите, что говорю об этом открыто, господин, просто более не хочу скрывать свою привязанность. Ещё по осени я отправляла вам в Альдбург послание, где во всём призналась…       Резко остановившись у подножия мраморной лестницы, уводящей к чертогу, Эомер стиснул челюсти и медленно повернулся. По одному лишь его взору из-под строго сведённых бровей можно было понять всё без слов, однако дева продолжала пытливо и даже нахально смотреть на воина, словно и не уловила перемену в его настроении. Шумно втянув воздух носом, он мгновение молчал, подбирая вежливые фразы, хотя сам не ведал, для чего пытался быть мягким с нею: однажды Торунн намеренно унизила Эадкильд, и мужчина хорошо запомнил это.       — Я читал твоё признание, — хмуро заявил он почти в полном соответствии с истиной: пергамент с тем похабным любовным посланием Эомер швырнул в огонь сразу после того, как добрался до строк, где его сравнивали с неукротимым жеребцом. — Напрасно ты потратила время на столь… пылкие речи. С самого начала я не давал тебе никаких обещаний и потом неоднократно предупреждал, что наша история завершилась и продолжения не будет. Да и поныне моё решение остаётся неизменным.       — Но, может?.. — потупившись, леди нервно облизала пересохшие губы, а затем лукаво, точно не принимая отказа, взглянула на племянника короля: — Если вдруг вы пожелаете меня видеть… Я всегда буду рада.       — Нет, Торунн. Не тешь себя ложными надеждами, — отрезал он и, не дожидаясь ответа, устремился вверх по ступеням. Верно, сейчас стоило бы испытывать хоть каплю сожаления или раскаяния за разбитые девичьи мечты, но Эомер не ощутил ничего, кроме лютого негодования.       С десяток лет назад — в такой далёкой и беспечной юности, — в разгар пиршества по случаю назначения Теодреда Вторым маршалом Марки Торунн впервые подошла к нему. Беззаботно веселясь и вскоре захмелев, они поддались искушению и, не беря друг с друга ни клятв, ни обязательств, возлегли просто ради любопытства, ради удовольствия. За всю свою буйную молодость Эомер совершил немало недостойных поступков, однако никого никогда не принуждал к связям, не заставлял обманом либо уловками. После той ночи он ещё не единожды делил ложе с Торунн и всякий раз призывал не ждать от него чего-то большего, чем мимолётное влечение, да её и саму устраивал подобный расклад. Зачем тогда она пыталась разворошить утраченное прошлое? Ведь он всё разъяснил ей ещё в тот самый день в королевской конюшне, когда она посмела оскорбить Эадкильд…       Сердце вдруг подскочило к горлу — и в тот же миг Эомер вспомнил кое-что, о чём совершенно позабыл в суете минувших месяцев.       — Постой! — круто развернувшись, позвал он и сбежал вниз по лестнице. — У меня есть дело к твоему отцу, но, вероятно, и ты сумеешь его уладить.       Искра интереса и воодушевления, на секунду вспыхнувшая в глазах Торунн, сразу угасла. Покорно кивнув, она немедля направилась к принцу и поднялась на ту же ступень, на которой остановился и он.       — Мне нужен конь, — произнёс Эомер и поспешил уточнить: — В дар для… доброго товарища. Поэтому я намерен лично подобрать его. Если сейчас недалеко от Эдораса пасутся табуны, то я готов осмотреть их уже завтра.       — Недалеко от Эдораса… — перебирая локон золотистых волос, дева недолго размышляла. Она с раннего возраста занималась лошадьми, часто помогала отцу и оттого была способна решать мелкие вопросы без его участия. — На севере, за рекой Снеговой сейчас кормится один табун, который пастухи намедни отогнали с границ Энтавы. В нём много сильных молодых жеребцов: вам будет из чего выбрать.       — Благодарю тебя за подсказку. Ты истинная дочь своего отца, — дёрнув уголком рта, маршал почтительно склонил голову и уже сделал шаг, дабы уйти, как вдруг в неведомом порыве Торунн крепко схватила его за руку.       С неподдельным беспокойством подумав, будто она внезапно оступилась и вот-вот упадёт, он инстинктивно сжал её пальцы и на всякий случай потянул к себе. Стремительно повернувшись, убедился, что девушка твёрдо стояла на ногах, и хотел было шутливо упрекнуть её в неуклюжести, но не успел даже раскрыть рта: с нетерпением и лихорадочным блеском во взоре, отражавшем все затаённые желания, она подступила совсем близко, поднесла ладонь Эомера к своей щеке и, не сводя с него томного взгляда, доверчиво потёрлась о неё, словно кошка.       Поначалу мужчина опешил: от столь откровенной ласки внутри него что-то всколыхнулось, постыдные мысли вихрем пронеслись в сознании и нарушили размеренное биение сердца, — а затем от отвращения и гнева вскипела кровь. С этой настырной леди он был уважителен, насколько мог, даже несмотря на то, что порядком подустал от её внимания. Но именно вежливости она сейчас, пожалуй, совершенно не заслуживала.       — Эомер… — ласково протянула Торунн.       — Довольно! — рявкнул он, отняв руку от её лица. — Что на тебя нашло?! Я всё сказал и более не…       Сверху лестницы неожиданно раздалось громкое покашливание, вынудившее осечься и обратиться на звук. К своему пущему негодованию маршал увидел сестру, которая неподвижно стояла на самой первой ступени и, скрестив руки на груди, прожигала его взором. Подле неё неизменно находилась Эадкильд… и от её холодного, отчуждённого вида разум вмиг прояснился.       — Мы вышли тебя поприветствовать, но, очевидно, ты занят, — в стальном голосе Эовин сквозила насмешка.       Казалось, Эомер вовсе не расслышал её слов: несколько коротких мгновений, отмеряемых ритмичным стуком в ушах, он не спускал пристального взгляда с темноволосой девушки, однако не удостоился даже приветственного кивка.       — Я пойду. Свидимся завтра, — обратилась она к подруге и, хлестнув безразличием, будто кнутом, сбежала вниз по лестнице.       — Тогда и я пойду, — бодро отозвалась дочь главного конюшего. — Рада встрече, княжна!       И тут принц обо всём догадался... Рада встрече!.. Подумать только, Торунн обдурила его, словно мальчишку, желторотого птенца, а он и не сумел распознать её замысел! Интересно, она спланировала хитрость загодя или выдумала сразу после того, как увидела приближающуюся Эовин?       Эомера моментально обуяла злость. Беззвучно выбранившись, он выдохнул через нос и посмотрел на сестру. Суровое и грозное выражение его лица насторожило бы многих, однако та лишь вопросительно подняла бровь.       — Я не намерен ничего разъяснять, — процедил мужчина сквозь зубы. Ему нестерпимо хотелось отдыха, мышцы ломило от долгой скачки и тяжести нагретых доспехов, а испепеляющий жар солнца, припекающего макушку, приводил в полнейшее неистовство.       — Сама всё видела, — пожала плечами княжна, — как и Эадкильд, и стражи чертога, и пара местных зевак. Теперь слухи поползут…       — Плевать. Тут и судачить не о чем.       — Это ты так думаешь. Не уверена, что… Торунн согласится с тобою.       Не найдя выход бушующим эмоциям, племянник короля до скрипа стиснул свой шлем в ладони. Эовин не сердилась и не осуждала — в её интонации, манерах и взоре читалось какое-то добродушное лукавство. И то, что эта ситуация, бесспорно, забавляла её, распаляло Эомера ещё сильнее.       — Я не стану ни перед кем оправдываться, — отчеканил он и, обойдя деву, размашистой поступью двинулся во дворец, когда до него долетели бесстрастные слова, почему-то кольнувшие в самое сердце:       — Воля твоя, брат.       Наконец сняв с себя запылённую броню, отмокнув в прохладной бане и переодевшись в чистую одежду, Эомер лежал на кровати поверх покрывала и, закинув руки за голову, бесцельно таращился в зелёный бархатный балдахин. Прибранную, заранее подготовленную к его приезду опочивальню окутывала тенистая свежесть королевского сада, за открытыми ставнями убаюкивающе шумели кроны деревьев, а в их густой листве щебетали певчие птицы. Но в душе воина не было умиротворения, как и не было щемящего ощущения родного дома. Вместо этого по сердцу, словно яд, струилось гнетущее чувство беспомощности, даже усталости от происходящего: здоровье конунга не ухудшалось, однако никто уже не говорил и об улучшениях; Теодред, оказывается, был вновь срочно отослан на границу аккурат перед возвращением младшего принца; заваленный лишними гарнизонными заботами, Эльфхельм перестал появляться в чертоге и следить за порядком; и лишь Грима выглядел довольным складывающейся мрачной обстановкой и вмешивался всюду, высокомерно сообщая, что любые дела отныне и впредь должны согласовываться с ним. Сколько ещё это будет длиться? Как это пресечь? Какими речами воззвать к рассудку Теодена? Эомер не знал ответов — сейчас он не обладал уверенностью даже в грядущем дне.       Сев в постели и свесив ноги вниз, он дотянулся до прикроватного столика, взял кубок с недопитым вином и махом осушил. На мгновение замер, прикрыв глаза, чувствуя, как терпкий напиток жаром растекался в груди, наполнял вены лёгкостью и уносил разум далеко от насущных проблем, а затем вдруг резко распахнул веки и с яростью швырнул бокал в стену. Грохоча, он упал на каменный пол и покатился; маршал же зарылся пальцами в волосы и, ожесточённо сдавив затылок, рухнул обратно на кровать.       Стоило ли прибытие в Эдорас потраченных сил и времени? Отправившись сюда из Истфольда, он надеялся повидаться с Теодредом и многое обсудить… Теперь же был вынужден просто ждать, покуда освободится Эльфхельм, чтобы хотя бы с ним переговорить о последних вестях и поделиться новыми опасениями, которые тревожили сердце. Вдобавок к этому Эовин не сумела посвятить брату ни минуты больше обычного — как всегда, скрылась в королевских покоях и непреклонно заявила, что пробудет там до вечера. А Эадкильд… При мысленном упоминании её имени воздух вокруг показался ему густым и вязким; внутри всё болезненно сжалось, и дыхание перехватило от неприятного волнения, которое хлёстким ознобом пробежало по спине и пробралось под рёбра. Эадкильд была явно расстроена и сейчас вряд ли желала встречи, иначе не пустилась бы от него со всех ног, даже не поприветствовав. В чём он провинился? Эомер не отвергал её, не пытался обмануть доверие и поэтому не нашёл ни единой причины, по которой дева могла затаить на него обиду. Но отчего тогда он раз за разом возвращался к навязчивой идее пойти к ней и объясниться?       Надменно фыркнув, мужчина вновь выпрямился и некоторое время недвижно сидел на краю постели, упершись локтями в колени, положив подбородок на сцепленные пальцы и напряжённым взором уставившись перед собой. Гудящие в голове, как пчелиный рой, мысли не унимались; он остро ощущал непонимание и смятение, что, точно саднящая заноза, терзали душу, не позволяя отвлечься. Неужели Эадкильд и вправду подумала о нём худо, увидев рядом с Торунн? Какой вздор! Словом ли, делом ли, однако Эомер неоднократно давал ей понять, как она дорога ему. Почему она опять усомнилась в его искренности? И что ещё ему должно было предпринять, дабы у неё больше не возникало сомнений?       — Женщины… — потерев переносицу, пренебрежительно пробормотал Эомер, выпрямился — и ноги сами понесли его на поиски Эадкильд.       Сперва он наведался в королевский сад, где побродил по усыпанным речной галькой тропинкам и, немного посидев на скамье в тени раскидистых кустарников, успел ненадолго окунуться в воспоминания о тех беззаботных днях, когда мир казался простым и понятным и можно было провести свободные минуты, просто ни о чём не думая, наслаждаясь тишиной и спокойствием в мыслях. Затем спустился с холма, миновал небольшую площадь перед чертогом, близ родового поместья Эадкильд инстинктивно замедлил шаг… но, всё же рассчитывая застать девушку вне дома, так и не решился постучать в дверь. И тогда, повиновавшись чутью, направился на рынок.       Клонившееся к закату солнце уже не палило столь беспощадно — лучи его стали мягче, приобрели медный оттенок, а ветер нагнал низкие полупрозрачные облака и принёс с гор хвойную прохладу. Неумолимо приближался вечер, и столица будто оживала. На улицы высыпали радостно гомонящие дети. Покончив с мелкими домашними хлопотами, хозяйки выходили во двор, собирались вместе за беседой или занимались работой, которую невыносимо было выполнять в жару: возделывали и поливали огород, носили воду, стирали и подметали. В тавернах зажглись огни, зазвучали весёлые голоса завсегдатаев и обычных ремесленников, пришедших расслабиться после знойного трудового дня, а торговцы выложили на прилавки дичь, потрошённую рыбу, сливки, сыр и многое другое, громко зазывая жителей на главную площадь.       Эомер всегда был высоким — выше, чем обычно бывали эорлинги, поэтому, даже оказавшись вовлечённым в людской поток, неспешно текущий вниз по дороге, мог поверх чужих голов изучать пространство вокруг. Сердце его то замирало, то ускоряло свой бег: что если он прогадал и сегодня Эадкильд не захотела посещать рынок? Пожалуй, тогда пришлось бы разыскивать её по всему городу либо караулить возле поместья, ведь, задавшись целью, он не привык отступать.       Не успел маршал помыслить об этом, как впереди возникла чёрная макушка: мелькнула среди пшеничных волос и вдруг скрылась, заставив кровь живее потечь по венам. Прибавив шагу, он зашарил глазами по сторонам, но, так и не увидев знакомого силуэта, круто остановился. Он не обратил внимания ни на резкий тычок в спину, ни на недовольный ропот прохожих, лишь окинул площадь долгим, выжидающим взглядом, а затем, сощурившись, опасаясь потерять из виду вновь появившиеся в толпе угольные локоны, пробрался в дальний конец рынка.       Очевидно, не особо заинтересованная в выборе свежего продовольствия, Эадкильд неторопливо прогуливалась вдоль ремесленных рядов и любопытным взором скользила по предложенным товарам, но проходила мимо. В бледно-янтарном, точно крылья мотылька, платье простого, скромного покроя она выглядела бодро и легко, волосы заплела в две свободные косы, которые змеились по спине до самой поясницы, и в окружении жителей держалась уже не как боязливая девчонка, а как уверенная молодая леди. Стройная, привлекательная, желанная. В груди Эомера протяжно заныло от неизбывной тоски по ней, и в очередной раз он поймал себя на том, что с трудом мог контролировать это глупое, назойливое чувство.       Дойдя до крайнего прилавка, Эадкильд в задумчивости помедлила, потом повернулась к торговцу и завела беседу. Воин же, сделав вид, будто оказался на рынке совершенно случайно, степенно направился в её сторону. Когда, пробившись сквозь людей и не реагируя на завлекающие выкрики лавочников, он приблизился и встал сбоку, дева не заметила его — даже головой не повела, только инстинктивно отодвинулась, освободив место новому покупателю, и продолжила рассматривать в руках изогнутый кинжал, лезвие которого было отлито в форме чешуйчатого змея.       Племянник короля бесстрастно хмыкнул:       — Искусная работа.       От неожиданности Эадкильд дёрнулась так, что клинок выскочил из ладоней и со звоном упал на прилавок. Пробормотав мастеру слова извинения, она быстро подняла его, убрала в ножны, такие же узорчатые и дорогие, и вернула на место.       — Но если выбираешь добротное оружие, — холодным тоном Эомер выразил всё своё недовольство тем, что вновь застал девушку за мужским занятием, — то не ведись на красоту. Этот кинжал бесполезен в бою.       — Я не спрашивала ничьего мнения, — огрызнулась она и, гордо вздёрнув подбородок, двинулась прочь.       — Это было очень грубо, — устремившись вослед, нахмурился мужчина.       — Ничуть. Не будь мы на многолюдной площади, я бы высказалась открыто, и вот тогда ты услышал бы настоящую грубость.       Эадкильд молвила серьёзно, однако её речи всё равно вызвали усмешку. Ловко прокладывая путь в толпе, она едва ли не бежала, хотя совсем недавно деловито и неспешно прохаживалась по торговым рядам. Впрочем, Эомер спокойно поспевал за девой, даже не ускоряя шага, и, обогнав лениво бредущего жителя, наконец поравнялся с нею.       — Не сомневаюсь… — съязвил маршал, но не успел договорить: внезапно юркнув к прилавку с ювелирными изделиями, Эадкильд затерялась среди женщин, что слетелись на драгоценные металлы и каменья, точно стая крикливых чаек, а сам он вынуждено остался позади, ибо вклиниться меж ними не представлялось возможным.       Тихо ругнувшись, он сложил руки на груди и принялся ждать. Чувствуя себя глупо и оттого злясь ещё сильнее, Эомер так и стоял в стороне, пока вдруг по воле случая две леди не отошли — и он, опередив какую-то тучную барышню, боком проскользнул на их место, дабы снова очутиться рядом с Эадкильд.       — У тебя будет время высказаться. Но, коль мы сейчас на рынке, просто послушай: ты без причины затаила на меня обиду.       — Без причины?! — резко повернувшись, прорычала она, однако вмиг совладала с эмоциями и понизила голос до сердитого шёпота. В её тёмных глазах сверкала яростная буря. — Полагаешь, мне нужно было быть безразличной к тому, что ты касался Торунн?! Не обращать внимания? Считать, что всё произошло… в порядке вещей?!       — Впредь я не допущу подобного. Однако я ни в чём не повинен пред тобой: я общался с нею, чтобы просить об услуге и исполнить данное тебе обещание. — Эадкильд продолжала недружелюбно взирать на него, будто надеялась на что-то иное, будто сказанного им оказалось недостаточно. Стиснув зубы так, что на широких смуглых скулах забугрились желваки, мужчина наклонился к ней ещё ближе и, хотя слова оправданий явно давались непросто, решительно произнёс: — Завтра на рассвете встретимся за главными воротами. Уедем отсюда, и ты сама во всём убедишься.       Беспорядочно всматриваясь в его глаза, девушка молчала; её лицо расслабилось, пылающий взгляд постепенно тускнел, и Эомер уже был готов выдохнуть с облегчением… Но она вдруг качнула головой, равнодушно вымолвила:       — Не хочу тебя видеть, — и немедля пошла прочь.       Внутри всё похолодело, а после оборвалось, рухнув вниз, и там, где мгновение назад колотилось сердце, образовалась глухая болезненная пустота. Проклятье! Зачем он вообще должен ей что-то втолковывать? Раздираемый противоречивыми мыслями, маршал колебался, до хруста сжимая кулаки, выбирая между гордостью и зовом души, желая сохранить достоинство и вместе с тем любым способом добиться расположения Эадкильд.       Поймав вопросительный взор торговца, который словно бы помог привести думы в равновесие, он сорвался с места, нагнал девушку уже на выходе из рынка и, настойчиво придержав за локоть, развернул:       — Постой.       — Не надо! — зашипела она, выдернув руку из его ладони, но мужчина вновь потянулся к ней:       — Завтра…       — Неужели не понятно? — за спиной раздался нарочито суровый, но дрожащий от неуверенности тонкий мальчишеский голос. — Леди запретила прикасаться.       Ненависть и презрение разом обрушились на принца, хлынули точно волна, затопляя жаром, опаляя уши и щёки. Плотно стиснув челюсти, он с нескрываемой враждебностью проследил за тем, как к Эадкильд подошёл Гимвальд. Невысокий, щуплый и бледный, будто долго не знал солнца, он гордо приобнял её за талию — и разум Эомера моментально заволокла багровая пелена ревности. А ведь дева не оттолкнула навязанного жениха, даже не извернулась. Так может, эти двое уже стали законной парой?..       — У меня нет ни настроения, ни желания вступать с тобой в беседу. Да и вообще я не люблю разговоры, предпочитаю действовать сразу, — процедил Эомер, демонстративно сжав кулак. Хотелось вмазать по холёному самодовольному лицу ювелира, выместить злость за то, что не он сам сейчас обнимает Эадкильд, за то, что он не может себе этого позволить на людях.       — Прошу, господин, уходите, — словно угадав его помыслы, буркнула темноволосая дева.       Маршал перевёл на неё тяжёлый взгляд. Беспомощно обхватывая себя руками, она смотрела с такой неприязнью, что внутри него вязкой лужей разлились горечь и разочарование. Кулак непроизвольно разжался, рука опустилась; в невольном порыве мужчина подался вперёд, однако перед ним, преграждая путь, вдруг появилась ладонь Гимвальда.       — Посмеешь хоть пальцем коснуться моей рубахи, — угрожающе сощурился Эомер, — и до конца жизни не сможешь держать в руке ложку.       Ювелир судорожно сглотнул, но тем не менее выпятил грудь и важно вздёрнул нос, очевидно, чтобы придать храбрый вид своей нелепой худощавой фигуре.       — Желание дамы для меня превыше всего! Я её жених и не потерплю рядом с нею… посторонних! — затараторил он визгливым, режущим ухо тоном. — Я… я запрещаю!       — Знаешь, что, женишок… — заставив отпрянуть и вмиг побелеть, Эомер шагнул к сопернику, грозно сдвинув брови. Казалось бы, лихая юношеская пора, когда он предпочитал устранять любые противоречия кулаками, давно миновала, а в сознании и подходе к делу многое переменилось… Однако в пылу эмоций воин видел лишь единственный выход из сложившейся ситуации.       Едва он представил, что схватит недомерка за воротник и встряхнёт так, дабы вышибить дух, как между ними встала Эадкильд:       — Господин…       Племянник конунга нехотя признал: пришло время остановиться. Выяснять отношения с Гимвальдом именно сейчас было сомнительной затеей: не то место, да и момент не самый удачный. Да что уж говорить, ювелир поступил достойно и справедливо, запретив приближаться к своей невесте. На его месте Эомер сделал бы точно так же, ну а пока мог только тщетно гневаться и скрежетать зубами от бессилия.       Метнув яростный взгляд на оцепеневшего Гимвальда, он посмотрел на Эадкильд и жёстко произнёс:       — Этому щенку лучше быть на поводке. В следующий раз я не прощу его бесцеремонность. А ты подумай над тем, что я сказал ранее. Прошу.       Коротко склонив голову, Эомер развернулся и скорой поступью направился подальше отсюда.       Некоторое время он бродил по вечернему Эдорасу — долго не мог отпустить произошедшее, избавиться от смятенных мыслей и овладеть чувствами, разъедающими его сердце. А когда эмоции уступили место холодному рассудку, отыскал Эльфхельма и отужинал с ним в зале военного совета. Начальник городской стражи ничтожно мало ведал о положении дел на западной границе, да и к королю теперь не допускался, поэтому больше говорил Эомер: про орочьи набеги на Истфольд, про взлетевшего с крыльца чертога чёрного ворона и про то, что узнала Эовин.       Полностью осознавая, сколько было поставлено на карту, княжна очень ответственно отнеслась к просьбе братьев понаблюдать за деяниями Гримы и постараться оградить правителя от дурных советов. Последнее оказалось сделать весьма трудно, ибо Гнилоуст редко покидал конунга, вертелся рядом при каждом его разговоре с подданными и, красиво складывая слова, постоянно навязывал свою волю. Но один раз Эовин всё же сумела убедить дядю отказаться от предложения закрыть Эдорас для гондорских торговцев, хотя советник упорно настаивал, что вместе с ними в столицу пробирались соглядатаи Дэнетора. Это был успех, которого не смогли добиться ни Теодред, ни Эомер, однако как долго удача будет сопутствовать их сестре? Научится ли Грима противостоять её влиянию на короля? И захочет ли сам Теоден видеть Эовин подле себя или по просьбе Гнилоуста отошлёт её, также как собственного сына и племянника?       Невзирая на мудрость и безусловную преданность Эльфхельма, Эомер не счёл необходимым продолжать с ним обсуждение конунга и в отсутствие брата не захотел предпринимать какие-то последующие действия, оттого, поинтересовавшись ситуацией в гарнизоне, предложил разойтись. Военачальники распрощались рано, едва на улицах зажглись факелы, и теперь младший принц не знал, как скоротать время. В этом ему мог бы помочь отдых в таверне: кружка крепкого эля, компания захмелевших воинов и раскованных молодых дев… но мужчина моментально отмёл эту идею, ибо прежний образ жизни уже давно перестал его привлекать. Поэтому, пройдясь по пустеющему чертогу да перед сном заглянув к Эовин, отправился в свои покои.       Ощущениями возвращая в глубокое безмятежное детство, когда любое ожидание равнялось празднику, сердце его билось в нетерпеливом и тревожном предвкушении, и не было спасения от дум о завтрашнем утре. Доверится ли ему Эадкильд? Сможет ли отринуть сомнения и явиться на встречу? Ныне ответы на данные вопросы казались важнее всего остального. Бесспорно, Эомер желал свидеться с нею вне мрачных дворцовых стен и побыть наедине, ведь именно с этой целью прискакал в Эдорас на те пару дней, что выдались свободными от обязанностей маршала. Сейчас он всё отчётливее осознавал, как резко и бесповоротно изменилась его жизнь, пропитанная сражениями, смертями и одиночеством — она наполнилась более светлым и чистым смыслом.       Открыв глаза ещё до рассвета и насилу поднявшись с постели, Эомер так и не понял, спал ли или же просто провалился в дремоту. Невыразительный свет заливал опочивальню, вырисовывая очертания предметов, за окном уже щебетали птицы, и в предчувствии грядущих событий в груди воина затянуло, точно у впечатлительного юнца. Тряхнув головой, дабы отогнать наваждение, он наспех умылся, оделся в обычную походную одежду и, захватив подготовленную с вечера суму, покинул комнату. В столь ранний час коридоры чертога были безлюдны, лишь стражи на своих постах переминались с ноги на ногу и протяжно зевали, мечтая поскорее сменить караул и пойти отоспаться — посему никто не стал задавать ему вопросов, и он, будто и вовсе не замеченный, выскользнул в город через боковую дверь для прислуги.       Насыщенный запахом росы, прохладный утренний воздух приятно освежал и бодрил, однако, несмотря на скудный ночной отдых, Эомер не испытывал усталости. Так близко к сердцу подпустив это новое волнующее чувство, кое он раньше принимал за признак слабости и неразумности, мужчина теперь мог с уверенностью сказать, что оно, наоборот, придавало сил. Фыркнув от собственных мыслей, он вошёл в конюшни и, снарядив Огненога, который словно заранее знал о визите хозяина и потому не спал, вывел его из стойла.       Город пока не пробудился, и лишь в немногих домах начали зажигаться свечи, однако принц всё равно оглянулся на чертог, желая убедиться, что за ним никто не последовал. И давно он стал таким подозрительным? Но в столь неспокойное для всей королевской семьи время Эомер не хотел, чтобы кто-то прознал о его сердечной привязанности и воспользовался этим в коварных целях. Неожиданно вскипев от ярости, он сцепил зубы: как же прогнила Марка, если теперь приходиться таиться из-за опасений за жизнь и здоровье близких людей!       — Стой, кто идёт?       За своими размышлениями маршал и не заметил, как очутился перед крепостными стенами. Остановившись, он придержал Огненога и вскинул глаза на поглощённый серо-молочным сумраком каменный парапет, за которым неподвижно стояли стражники с копьями и факелами в руках.       — Ты знаешь, что это я, — строго отозвался сын Эомунда.       — Мне велено спрашивать каждого выходящего за ворота, господин, — отчитался один из них. — Тем более в такой час.       — И много кто вышел в такой час? — не без иронии поинтересовался племянник конунга, и сердце его на мгновение затихло в ожидании ответа, так что следующий удар показался слишком мучительным и резким, выбивающим весь воздух из лёгких. Почему он переживал? До рассвета ещё оставалось время, и Эомер знал — нет, верил, что Эадкильд явится.       — Никого не было, кроме вас да какого-то юнца.       Юнца? Кулак, крепко стискивающий поводья, сжался ещё сильнее. Эадкильд не смогла покинуть поместье? Или не захотела?.. Нахмурившись, мужчина потянул скакуна и молча двинулся по дороге. Ясное, чистое, прозрачное небо уже порозовело на востоке, но в ложбинах по-прежнему лежал белёсый туман, а окружающие краски растворялись в потёмках. И хотя заря ещё не разгорелась, надежда в душе Эомера уже таяла, подобно звёздам на бледнеющем небосводе, и между рёбер медленно росла жгучая волна недовольства. На что он рассчитывал? Что своенравная девица поступит так, как её попросили?       Шаг за шагом приближаясь к распахнутым главным воротам, открывающим вид на бескрайние травяные просторы, маршал начинал злиться, ибо не любил принимать отказы. Однако где-то глубоко внутри голос шептал, что, даже если Эадкильд не придёт, он поскачет один и всё равно выполнит своё обещание.       — Чуть подождём, — оказавшись за пределами города, Эомер похлопал Огненога по шее и, взлетев в седло, развернул. И тут краем глаза заметил ещё кого-то…       Смутное предчувствие опасности кольнуло его, будто игла. Повернув голову, он увидел невзрачную фигурку, стоящую неподалёку и смотрящую прямо на него. Это был юнец, мальчишка лет шестнадцати в сапогах да простом плаще. Ежели бы его голову не укрывал капюшон, может, и получилось бы разглядеть лицо даже в редеющем полумраке, но вместо этого принц безучастно отвернулся и уже вознамерился отвести Огненога подальше от стен, чтобы было удобнее наблюдать за дорогой, как вдруг раздался знакомый смешок:       — Вы не признали меня, военачальник?       В жилах быстрее потекла кровь, разливая по телу тепло радости и облегчения. Губы Эомера тронула искренняя улыбка. Тотчас направив коня к Эадкильд, он на ходу подхватил её, усадил в седло перед собою и, надёжно прижав к груди, во весь опор помчался в светлеющую степь.