КТО?

Возвращение, странные рельсы, несущие вновь по своей колее, огибают склоны. Туристы, как точки... "Баден-баден" - это лишь Швейцария - в ней больше поэзии, нежели драмы или пустоты, когда склочный, разноцветный мир превращается в горы фантиков, шапочками, лыжами, будто сердце какого-то огромного механизма здесь бьется как истинность - эмоции праздные и бедра в такты, музыкальных ритмов "Баден-баден, баден-баден". Вновь колеи, вновь праздность, вновь чужие под шапками своих. Разве? Эти вечные горы более совершенные перед улицами мегаполисов - сетями нервов, подлинных тяжелых решений, смертей и драм, сетями жизней. Не праздных, суетных. И даже над ними той же синевой, не объемной, урывками, небо шепчет - "баден-баден...". Это несколько "кто", как вопрос из-за неоткрытой двери. Несколько лиц одного я, несколько историй, сложенных теми героями, которые потеряли себя или в городе или среди гор Швецарии. Они летели. Они пили Глинтвейн. Или водку. И также рыдали о каких-то поделенных жизнях на уровни проходимости, будто трассы. Сзади всегда усилие, впереди больше. Они картами разложены на четыре масти - перемещенные, иногда они черные, иногда красные. И сколько бы не было взглядов в спину - о них знают больше, чем они о себе внутри. Люди... Злые сплетни... Пустые исповеди... Так не бросают курить, так не пьют до дна водку, так не возвращаются на колею - одноминутно. Всю эту длинную вечность, из ниоткуда, из темноты стучался Кто. Искал самоопределения, с усидчивостью ученика первого класса, рисующего палочки, складывающего буквы и с торжеством победителя вглядывался в лица, ища родственность, ища себя в меняющемся мире. Стучался... *** Женщина развернула бумаги. Возвращенное понятие "успешность" вместе с карьерой призывно кричала о победе, только ее победа была из тех, в которые не играют. Она себе обещала выиграть, вернуть, взлететь вновь. Обещала, бросая кости и силы, но все возвращалось судьбой, а не боем. В одну секунду у нее были выборы - "не разбудить, оставить умирать без протянутой руки врага", но... Стержень отказал ей в праве вступить ногой в другую темную сторону, отклониться... На столе раскачивался подаренный сувенирный маятник. Несколько звонков и коллектив - тот ее, обновленный другим ее видением, властителя, был собран. Саворская вновь получила должность, Саворская стала ближе... Таяла эта шапка снега, разделяющая... Рогозина, как-то по-родственному хотела спросить: - Татьяна, где ты была так долго? Что начинала? - но удержалась, просто вспомнила все те искренние слезы на своей прошлой форме, ту, мелодию, резко оборванную в том диалоге, что стала началом для нее нового. "Я - другая, нет, не обновленная или перекроенная. Я - другая в том самом первоначале, прозревшая, будто начало биться то, почти погибшее второе сердце...". Слишком поздние приходы. Табличка в подъезде "Лифт не работает". Темнота квартиры - другая и сердце ноет. Музыка храма - устремляла то к Баху, то к струнам Вивальди. Иесусу было тридцать и может быть не было бы мессии, казни, дай ему кто-то шансы почувствовать и влюбиться, не во весь мир, а в часть, в отдельность. В груди ныло, темнота руками... Власть февраля таяла в весенней грязи. Ей дали время на бездну, столкнули все откровенности, все страхи. Разрушили строгость иерархии - карьера, семья, друзья и ничтожность пространства Я. Ту иерархию, где в сущности не было место себе. Не задумываясь, откладывая, освещая вершине все цели и помыслы, затирая личность в однобокостью логических механизмов. Она вглядывалась в даль. Она видела ночь. И там среди звезд себя. Слышала странные сплетни, те, что раньше незначимостью шли шлейфом. Открыла окно, чтобы ветер, прощавшейся в этой последней песне с зимой ее тело окутывал. Прикурила. Теперь в той иерархии прошлого вновь уложено в коробочки и полочки правила и дороги, желания."Такие женщины как она - не счастливые, не несчастные, не успешные, не пропащие... Такие женщины, подчиняются только нескольким правилам - движению, сопротивлению, борьбе и властности на волей, над чувствами, а иные... иные механизмы будто-бы отмерли, отмирали за ненужностью. Их странные судьбы - с игристым шампанским ли, восхищениями ли оказываются внутри как ненужные, как незначимые мгновения во всем внешнем блеске великолепия. Такие женщины чрезмерностью мыслительных комбинаций, ответами на все жизненные барьеры - слепые, слепые и глупые в откровенности. В самопризнании "Я" - его вычурности, его пустой бренности, его одиночества и его стремления - не к вершинам и правилам, а к части потерянного..." - на этой мысли она оборвала себя. Просмотрела ежедневник - завтра суббота, перелистнула на несколько страниц назад - там стояло красным, теперь прошлое - дежурство с 7 30 утра... Если бы следователь не просчитывал мотивации, не складывал множество тех или иных нитей - он был бы плох, как не знавший и верного вектора беседы и не выводящих на признания дознователь. Теперь женщине пришлось первый раз в своей жизни применить на себе профессиональные механизмы: Баранов был тем камнем, оказавшимся на пути с тем понятием вечности и любви. Иной, разрушающей все ее до - и мужчин, и надежды, и собственные механизмы - возможно, в студенчестве она и любила, возможно, и были страсти, но без той годовой основательности, на которую она дала себе единый ответ: Так не любят! - как приговор, окончательный Международного. Но не задала вопрос: А как? Позже, несясь по дороге, к своей вершине - она ничего кроме этих гор и не видела. Больше года назад ее личность разрушили - нет, не порванными одеждами или страданиями ущемленного женского самолюбия и страха быть подчиненной - нет тем другим ответом себе ответом: И так тоже любят! - не в этих чужих историях, а в своей. Вновь бег, вновь смытый вопрос, не заданный вопрос: А как? Как любят? Дальнейшее сумасшествие, уничтожение всеми своими силами себя прошлую, фарфоровую и не настоящую, возвращением к первоначалу. Разговоры с Антоновой, сила, которая стала пустым доказательство пустой теоремы - без знаков, закорючек букв и правил сложения. Мрак окутывал. Лифт стоял. И в какой-то чужой белизне халатов и коридоров - вне ее мыслей, вне ее правил, вне того, чтобы достигать и прилагать усилия интеллекта она нашла ту потерянную девочку, которая будто верила, которая не была сильной, не была кем-то, не была... Розовощекое лицо, открытый взгляд, не перед обвиняемыми, не перед начальством, не перед... Безформенно. Безформатно. И глаза горели. Светом.Тарасов - как обстоятельство, как тот в ком любви нету и не может быть, вот так просто... И девочка очень глупо поверила, что пути прожитые - за спиной, не вернуть, не вернуться, не выиграть - замок в песке разрушен. Странная беззащитная и спасенная девочка. Монологи внутри квартиры - да, там было полное признание одиночества, но другого - не своего, а без кого-то. Части Я. Прощанье с Барановым. Прощание с отклонением от правил. С короткой историей как из тысячи усилий вверх она упала. И все в спину... - остановила мысль, как-будто озарением. Тарасов все видел! Ее с тем другим. Ведь, тогда над городом сообщение самолетов не было прервано! Было погасшее его сердце! Остановленное на полпути! - и все метафоры будто сложились. Утро. Резкий звонок, официальный тон. Женщина скинула вызов, влезая в форму - сначала работа! - и все так было и будет. Окинула себя в зеркале, а ведь было другое решение на то утро - Тарасовское дежурство, но... Три часа совещания. За закрытыми. Несколько жизней, планы на перехваты. Разминирование. Спасенные. День окончился ближе к полночи. - Поздно ли? или завтра? - женщина раздумывала сидя на пустой парковке. Приняла решение и стала быстро двигаться к краю города. Больничные окна. Здоровается с охранником, застегнутый плащ на пуговицы, под ним форма. Коридоры - "ее поезд". Кабинеты. Закрытый Тарасовский и мысль "не успела", будет завтра... А если... Другой день. Заглядывает к Шварц Марисоль Эдуардовне. Женщина при свете лампы все также заполняет карточки - удивительно аккуратно, не по-врачебному. - Галя! А он ушел! - Марисоль Эдуардовна, а почему Вы думаете, что я к Тарасову? - присаживается на противоположный стул - И так ясно... - Не ходи к бабке! - улыбается Рогозина, вспоминая одно из любимых выражений бывшей коллеги. - Не ходи... Галина, так кто же ты? Мы даже делали ставки откуда тебя поперли, из какой государственной службы - и на библиотеку ставили и на управления образования... - Мне очень лестно - улыбнулась Рогозина, взглядом спрашивая - мол заварю чаю - пакетики черного, чайник с длинным шнуром, советский, эмалированный, теперь, в этих двухтысячных таких не делают. - Чувствуется культура и деловитость Рогозина рассмеялась, раздумывая над обманчивым впечатлением "та среда, сотканная из пороков и мата, жестокости и насилия, совершенно другая картина и даже вся справедливость, которая ищется не может искупить боль потерь, боль смертей и... Та среда рождает или гнев или железо, на коже и под ней... Культура - излишне лирично, излишне душевно... И Я где-то между - между жестокостью карательного органа и отдачей преподавателя, смыслов, надежд в глаза и сердца детей... Сердца" - Марисоль Эдуардовна, если в эту полночь мы тут сидим... Расскажите, про него - любые сплетни. Кажется я об этом сама Вас прошу. - У тебя удавалось быть наших пороков выше. Да, в женском коллективе всякое водится. Что хочешь услышать? Перечень его баб? Или кто ты среди них? Рогозина в раздумье покачала головой - "и то и то..." - Эта наша больничная жизнь беспрерывна, тут женятся, тут много интриг, много любовниц - настоящих и бывших, спирта, грубости и надежд... Тарасов и жил здесь, не выходя - это его больница с первого дня, все здесь и все куда-то стремился, ведь чтобы в главные назначили - седая женщина подняла палец к верху - Оттуда, это ж кем надо быть в таком возрасте? - Богом? - Богом... мы все шутим, а он столько волочет как вол - и нам премии и ремонт и хозяйство и дежурства, а ведь мог отказаться, мог и может, он же главный, а на такой должности, сама знаешь. А он - нет! Мне кажется он и не живет другой жизнью, все на виду... Бабы проходящие. Незачем мне про них рассказывать - он не похотливый мудак. А тут ты - я чуть не потеряла глаза - стоит такая стройная, по последней моде и мне в подчиненные. Думать не знала что... А ты справилась и справлялась, мы тоже ставки делали - через сколько уйдешь. - И кто выиграл? - А - махнула рукой - Никто! Знаешь, Галина Николаевна, а ведь ты Андрея так зацепила, как никто - так говорят только о двух женщинах, первая мать, которая у него умерла, ему тогда и пятнадцати не было - "Не было бы медицины, если бы не она" - вот тут лежала, я только устроилась, а Тарасов все около нее просиживал - уроки закончилась и сюда, как на работу. Смешной, щуплый. Год здесь отмаялся, а ее не спасли... - Хоть раз бы цветы... - А тебя ими взять? Рогозина задумала, помедлила с ответом: - Нет - Вот! А дежурств тебе мало, была бы внимательной - он никогда столько себя не ставил. И с тобой! - Чтобы после ругаться! - Молодежь! Страсть! - эх, была бы и годков на... помладше... Мой Альфред все так же. - Муж? - Теперь уж дед - широкая улыбка - вода лет, вот только тридцать, а вот уже и шестьдесят - не обо мне... Потеряли мы жениха Тарасова, завидного... - У меня кажется тоже его нет - Рогозина улыбнулась - Сегодня вообще сложный день, измененный план - женщина улыбнулась - всегда какие-нибудь обстоятельства, чтобы чего-нибудь не успеть... Пора! - звук воды, вернула на место чистую кружку. - Ты заходи! Посплетничаем! Но все же,скажи, что у тебя за должность? За что поперли и вновь вернули? Кто ты? - Морисоль Эдуардовна сверкнула хитро глазами. Рогозина растянула плащ - форма с погонами. Шварц перекрестилась. - Кто выиграл? - Никто... *** Первое весеннее число, темнота лиц домов. Возвращается, паркуется. Через несколько часов наступление утра. Раздумывает о остальных планах, сорвавшихся - забраться, выспаться, переговорить данные. Распахивает подъезд. Отзвуки каблуков, несущих ее вверх. - Динозавры! Вымерли! - оглушающим мужским голос снизу - Придите на выручку! Неожиданно знакомым голосом, слегка хриплым доноситься из шахты лифта. Рогозина быстро преодолевает пролеты, чтобы сравняться с голосом: - Тарасов! Ты что здесь делаешь? - К тебе еду! - Давно? - Рогозина рассмеялась - С шампанским и букетом? - вновь рассмеялась, более громко - Давно! Я так предсказуем? - А надписи "Лифт не работает" ты не читаешь? - На первом этаже не было! - Своровали, надо же... - вновь громко рассмеялась женщина. - Будешь глумиться или службу вызовешь? Галя! Ты меня слышишь? Тишина. Гул подъезда. Двое. - Галя! Галя! Почему молчишь! Я ехал, если бы не застрял. Спросить и сказать - Кто я тебе, кто ты мне... - Я знаю, Андрей, я теперь знаю кто... - негромко прошелестел ее голос.