I'll be your antidote, you'll be my cure for this cold and lonely night… Put our problems behind us and just for this moment pretend everything is alright. I don't even mind that we hide some things that are better left unspoken. Cant we just be selfish for one more night, cuz some rules were meant to be broken? And I don't know how we got here, but I know that I shouldn't care; And despite what we think is wrong or right, We both know that I shouldn't be here tonight… But it's worth a try*.
Сэм смотрел за тем, как Блейн совершает очередную поездку на колесе обозрения. Как только будочки, пошатываясь, прокручивались в достаточной степени, аттракцион резко замирал, вызывая у людей, к этому не готовых, крики и визг: и сложно было сказать, нарочно это или же просто старый механизм работал с перебоями. Хотя верить, конечно, хотелось в первый вариант... Сэм уже и без того топтался здесь в унылом томлении уже минут двадцать, так что ждать Блейна пару часов в случае окончательной остановки колеса ему совсем не улыбалось. "Я здесь не для того, чтобы читать тебе морали", – отправил он по счету сотое, наверное, сообщение. А после, нервно прикусив губу, добавил: "Я и в самом деле хочу извиниться". "Мне нужно еще раза три, – ответил Блейн. – А вот извиняться не стоит". Сэм убрал телефон в карман. По крайней мере, сейчас он добился ответа, а три раза на чертовом колесе – это примерно пятнадцать минут. Совсем ничего, если сравнивать с тем временем, которое они провели в дурацкой ссоре. Аттракцион, устрашающе скрежетнув, снова замер, и Сэм напрягся всем телом, слезящимися глазами вглядываясь в мигающие огоньки. Лишь бы двинулся дальше, лишь бы двинулся дальше, лишь бы... Двинулся, все в порядке, можно спокойно выдохнуть – по крайней мере, до следующего круга. Блейн солгал. Вместо трех раз он проехался еще пять, и только после, отделившись от знатно поредевшей к вечеру толпы в очереди на аттракцион, подошел к другу. Его походка была нетвердой, едва ли не зигзагообразной, и сперва Cэм испугался было, что он пьян, но потом быстро сообразил: все дело в колесе обозрения. Интересно, как долго Блейн на нем провел?.. – И сколько раз ты успел прокатиться? – Не знаю, я просто сунул мальчишке на входе пять сотен. – Пять сотен? Как раз в пятьдесят раз больше цены самой этой развалюхи. Блейн запустил руки в карманы, с какой-то нелепой гордостью вытащив оттуда целую кучу мятых желтовато-серых билетиков, которые от первого же порыва ветра разлетелись в разные стороны. Выругавшись, мужчина неуклюже бросился поднимать их, но они продолжали просачиваться сквозь его задеревенелые пальцы. В конце концов он понял, что все попытки бесполезны, и раздосадовано вздохнул, запихивая обратно оставшиеся. Вопреки его ожиданиям, Сэм не был впечатлен. – Самое интересное, что среди них всех – ни одного счастливого, – усмехнулся Блейн. – Какова вероятность, а? И какова ирония: я всего лишь просил о каком-нибудь знаке... Они медленно двинулись в сторону ларьков с хот-догами, кукурузой и орехами в шоколаде. Сэм украдкой рассматривал друга и, честно говоря, был здорово испуган его лихорадочным поведением. Может, он не был пьян, но и вменяемым его сейчас нельзя было назвать: растрепанный, в мятой рубашке и со съехавшим набекрень ослабленным галстуком, Блейн выглядел не просто отчаянным – он выглядел окончательно сдавшимся. Единственное, что продолжало в нем гореть – крутящиеся огоньки кабинок чертового колеса, отражающиеся в расширенных потемневших глазах. Блейн заказал самую большую сладкую вату, которую только смог найти. – Почему ты не на мальчишнике? – осторожно поинтересовался Сэм, чувствуя себя так, будто ходит по минному полю. Одно хорошо: Блейн старательно игнорировал их ссору и действительно не требовал извинений. С другой стороны, он старательно игнорировал практически все происходящее, так что этот плюс был сомнительным. – А ты почему не на мальчишнике? – парировал Блейн. – Я не получил приглашения. – Что ж, я тоже его не получил. – Думаю, это может быть как-то связано с тем, что мальчишник твой. – Не стоит занудствовать. Блейн обернулся по сторонам в поисках свободных скамеек, но все, разумеется, было занято мамашами с детьми и усталыми отцами, на чьих лицах выражалось явное желание поскорее покинуть это место... или, как минимум, прокатиться на автодроме, сшибая бамперной машинкой столбы, стены и других таких же усталых отцов. Восемь часов вечера: все еще пиковый час для луна-парка. Блейн не расстроился. Шаркнув ногой по асфальту, будто это помогло бы ему соскрести оттуда всю грязь, он уселся прямо на землю, в паре шагов от проторенной дорожки. Сэм замешкался на секунду, но последовал его примеру – отступать все равно было некуда. – Что ты здесь делаешь, Сэм? – тихо переспросил Блейн, наматывая на пальцы сладкую вату, но не торопясь ее есть. Его лицо окончательно застыло, и Сэм только сейчас заметил, насколько его друг успел за последние месяцы... постареть. Еще в прошлую их встречу и морщинки, собравшиеся в уголках его глаз, и даже углубившиеся на лбу хмурые борозды придавали Блейну сексуальной и зрелой притягательности, тогда как сейчас он казался обычным мужчиной средних лет, не справляющимся с очередным жизненным кризисом. Судя по всему, примерно так оно и было. – Я пришел на мальчишник, чтобы попросить у тебя прощения и положить конец этому идиотизму. Но тебя не было – и я подумал, что ты можешь прийти сюда. – Любопытно. А я пришел на мальчишник, чтобы поговорить с Хаммелом. Но его не было – и я подумал, что идти мне больше и некуда. Блейн скомкал белоснежную сахарную вату в сероватый комок и, поморщившись, положил его в рот. Его обветренные губы, слегка посиневшие в вечернем свете, болезненно сжались, и он нескоро нашел в себе силы продолжить. – Помнишь, Сэм, ты просил меня не портить ему жизнь? Так вот, уверен, тебе приятно будет это услышать – не испортил. Он даже не пришел... а мне так нужно было его увидеть. Сэму вовсе не было приятно. Он очень долго прокручивал в голове их с Блейном ссору и довольно давно решил, что не имел права говорить все то, что все-таки тогда наговорил, однако запоздалое раскаяние не могло ни исправить ситуации, ни даже как-то ее сгладить. Может быть, если бы в тот день он сказал, что поддержит Блейна, все пошло бы иначе. Может быть, тогда Блейн не чувствовал бы, что одинок, и не боялся бы разрушить свою жизнь. Может быть, тогда он не ощутил бы себя виноватым только лишь из-за чувств, которые испытывает, и не возненавидел за то, что причиняет Курту боль. Может быть... А может быть, все сложилось бы точно так же или даже хуже. Наверное, именно поэтому Блейн не хотел выслушивать его извинения. Ни одно слово в мире не изменило бы произошедшего. – Я знаю, что меня давно не было в твоей жизни и я многое пропустил... Но я хотел бы наверстать упущенное. Если ты не против. Облизав липкие из-за сладкой ваты пальцы, Блейн пожал плечами: – Ты ничего не пропустил, если подумать. Все точно так же, как и в последнюю нашу встречу: я скоро женюсь, я все еще не могу выкинуть из головы другого, этот "другой" никогда не будет моим, а мой психоаналитик делает только хуже, поэтому я ищу нового... – тут он немного поморщился, будто пытался что-то вспомнить. – Ах, да, у моей матери очередной молодой любовник – каков сюрприз, правда? Кажется, мы с ним одного возраста. Жду не дождусь, когда она начнет ставить мне его в пример, как всегда ставила Купера или детей своих подруг. Отличная тема для первого сеанса у нового психоаналитика.... Ну, когда я его найду. Судя по всему, Блейну просто очень хотелось с кем-то поговорить. Он сбежал от людей, чтобы побыть в одиночестве, но отчаянно нуждался в том, чтобы его нашли – и Сэм был искренне рад, что нашел его именно он. Он всегда был паршивым другом, однако одним умением владел в совершенстве: задавать вопросы, которые помогали людям раскрываться, и прислушиваться к ответам на них. Даже если далеко не всегда понимал, что происходит. – Что не так с твоим психоаналитиком? – осторожно поинтересовался мужчина. – Ты сказал, он делает только хуже. – Мне просто не везет на них. За последнее время я сменил уже шестерых, но они меня еще больше запутали. – А что говорят? Блейн помолчал. От его сладкой ваты остались одни лишь клочки, налипшие на палочку, которую он рассеяно крутил в руках. И то же самое наверняка произошло с ним самим. Жалкое зрелище. – Ну, они не говорят, ты же знаешь? Они заставляют тебя прийти к какому-то выводу, наталкивают на определенные мысли... Первый психоаналитик, с которым я это обсуждал, убедил меня в том, что все из-за наших с Китти проблем – мол, я пытаюсь сбежать от ответственности, придумав себе влюбленность в человека, который заведомо не будет моим. Корень в том, что я никак не могу повзрослеть, застрял в эго-состоянии ребенка, не готов принимать взрослые решения... Это звучало так логично и так было похоже на правду, что я почти поверил. Я тогда и сам сомневался во всех этих чувствах... к Курту. Но время шло, а легче мне не становилось. Я сменил психоаналитика. И выяснилось, что я не даю себе быть счастливым, потому что из-за давней разовой симпатии к парню в глубине души пытаюсь навязать себе, будто я гей – так что мое увлечение Куртом не что иное, как попытка следовать роли. Просто я актер: избегаю реальной жизни и реального себя из-за того, что с самого детства не чувствовал себя особенным, и хочу стать особенным сейчас, пытаясь быть кем-то, кем на самом деле не являюсь. К геям сейчас у всех отношение особое – разве тут можно устоять?.. Другой психоаналитик уверил меня, что мне нравится страдать: я люблю ощущать, как меня разрывает на куски, и люблю жалеть себя. Именно по этой причине я загнал себя в подобную ситуацию, убедив себя в ее безвыходности, и получаю от этого извращенное удовольствие. Мне нравится притягивать к себе внимание. Мне нравится ходить к психоаналитикам и рассказывать им о своих проблемах, говорить о том, как мне плохо – ведь жалость и внимание других я люблю еще больше. Даже если сам за это плачу. Четвертый психоаналитик привел меня к тому, что все мои проблемы происходят из детства, а виной всему нечеткая роль отца в моем воспитании и подавленные чувства к брату. После третьего сеанса мне пришлось напиться до полусмерти, чтобы забыть о предположении, будто я на самом деле влюблен в Купера и просто боюсь себе в этом признаться. Китти забирала меня из полицейского участка где-то в южной части Бруклина. А еще в эту ночь я набил себе тату... Слава богу, не с именем Купера. Пятый психоаналитик, как только я сказал ему, что люблю мужчину, посмотрел на меня так, будто я на его глазах съел свое дерьмо. Я не успел услышать ни одного вопроса, потому что вышел из кабинета и больше не возвращался, но готов поспорить, что это приключение мне понравилось бы даже меньше всех предыдущих вместе взятых. Ну а тот психоаналитик, к которому я хожу сейчас... Мы с ним пришли к тому, что мои чувства были настоящими, но я упустил все свои шансы и теперь должен просто остановиться. Вот теперь куда больше похоже на правду – но мне почему-то больно об этом думать. Я хочу поговорить, открыто и честно, как делают взрослые люди, но Курт не отвечает на сообщения и сбрасывает мои звонки... А еще, знаешь, у нас с Китти все хорошо. Сегодня утром она приготовила мне вафли. Блейн, казалось, стал немного менее отрешенным после того, как высказался. Сэм ничем не мог ему помочь, раз уж с этим не справились даже психоаналитики, однако он и не пытался – в этом и было его достоинство. Но когда вслух высказываешь то, что так долго мучит тебя и заставляет сомневаться, обретаешь какой-то контроль над своими чувствами. По крайней мере, начинаешь видеть их более структурированными и логичными. – Блейн, а почему бы тебе не перестать ходить на сеансы? Чего ты пытаешься добиться? – Мне просто нужно осознать то, что я так сильно хочу осознать. – И это..? – В том и проблема. Пытаюсь понять, что именно. У меня не получается разобраться самостоятельно. Но я обязательно пойму, когда натолкнусь на эту мысль. – Блейн поймал его косой взгляд и ухмыльнулся: – Ты, наверное, думаешь, что я смешной и глупый... Так и есть. Но ты знаешь, что самое худшее? Все, к чему я пришел после разговоров с психоаналитиками, чистая правда. Лишь в большей или меньшей степени. Чувства... такая сложная штука. Неожиданно хлопнув себя по коленям, Блейн встал, чтобы выбросить палочку от сладкой ваты в мусорное ведро неподалеку. Сэм смотрел за тем, как он нерешительно замер перед броском, точно не хотел с ней расставаться, наблюдал, как трет испачканные пальцы... Но потом Блейн достал из кармана ворох мятых билетиков на колесо обозрения и выкинул их туда же. Вернувшись, он протянул Сэму руку. – Ты глупый, но не смешной, – хмыкнул Сэм, прежде чем схватиться за нее и встать. – А еще ты куда лучше, чем о себе думаешь. Их ладони при соприкосновении немного слиплись из-за остатков сладкой ваты. До выхода из парка развлечений оба не проронили ни слова. Сэм украдкой поглядывал на друга, пытаясь понять, о чем тот сейчас думает, но уже совсем скоро сосредоточился на парковке, стараясь вспомнить, где оставил машину. В какой-то момент Блейн отстал от него и замер на полпути, задрав голову наверх. Когда Сэм развернулся, осознав, что перестал слышать его шаги, между ними было уже приличное расстояние. – Красивое небо, да? – крикнул он. – Хочешь, задержимся? Небо было густого фиолетового цвета, ровным, без градиентных переливов, облачных подтеков и розоватых солнечных следов – будто бы полотно ткани в воздухе растянули. – Этот оттенок называется "глициния", – ответил Блейн, не опуская головы. – В новой коллекции Курта есть несколько вещей такого цвета. Довольно специфически... Но он уверен, что сможет сделать его модным. Это до нелепого самонадеянно – и поэтому так в его духе. Упрямый засранец. Если что-то вбил себе в голову, то пойдет до конца. Сэм только видел, как шевелятся его губы. Он не понимал, о чем говорит его друг, но ему казалось, что сейчас он выглядит немного счастливее, чем еще полчаса назад. – Это глициния, – продолжил Блейн, тяжело моргая. Его ресницы слегка намокли и теперь склеивались, прилипая к веку. – Цветы, которые будут на нашей с Китти свадьбе. У меня такого цвета платок, а у Курта... у Курта такой пиджак. И он, наверное, придет в нем на свадьбу – когда-то ведь нужно начинать вводить эту самую моду, правда ведь?***
Идеальная свадьба Китти была трехдневной. Пятьдесят самых близких человек из числа родственников и друзей должны были присутствовать на протяжении всего этого времени, еще пятьдесят не настолько любимых должны были присоединиться в середине второго дня, чтобы успеть к репетиции ужина, а оставшиеся триста – в последний день. Китти сделала свою свадьбу настоящим светским событием: она искренне верила, что чем пышнее торжество, тем больше внимания она сможет к себе привлечь. И в этом она была права – все уважающие себя звездные газеты написали о ее свадьбе как минимум по одной заметке, и почти для каждого Китти с удовольствием снималась, демонстрируя кроткую улыбку, хищные глаза и крупный бриллиант. Она наконец была счастлива. Но Блейн был готов поспорить, что к этому счастью примешивалась горечь, и причин так считать у него имелось более чем достаточно. Однако они об этом не говорили: и лишь изредка, когда Блейн замечал, что глаза Китти остекленели от наступающих слез, он клал руку на ее плечо и поглаживал большим пальцем по шее… поглаживал до тех пор, пока уголки ее губ, изогнутых в лживой улыбке, не переставали напряженно подрагивать, а веки расслабленно не смыкались. Идеальная свадьба Китти была и в самом деле идеальной. Ее не портил даже размах, с которым все было устроено: вопреки тому, как это обычно бывает, убранство не скатилось до вычурной роскоши, а программа – до пошлой банальщины. Практически все гости, которые были приглашены, подтвердили свое присутствие, отказавшиеся были успешно заменены, в то время как любые возможные накладки с местом проведения, кейтерингом и доставкой цветов – предупреждены. К слову, для приема в итоге был выбран изысканный и элегантный отель в самом центре Сохо. Изначально Блейн хотел праздновать в загородном клубе на побережье океана, но Китти пошутила, что шум прибоя может вызвать у него желание утопиться. А от греха, как говорится, стоило держаться подальше – и больше Блейн о загородном клубе не говорил. Но закрывая глаза и представляя себя в свадебном костюме, он так и продолжал отчетливо слышать крики чаек и ощущать солоноватый рокот прибоя, вплетающегося в его непослушные кудри. Пятьдесят самых родных и любимых человек, окружавшие их в первый день, включали в себя еще и самых известных и влиятельных медийных личностей из ближайшего окружения Китти… или по крайней мере тех, кого она страстно жаждала сделать частью своего ближайшего окружения. Это значило, что торжество освещалось в соцсетях буквально с самых первых минут – и Блейн чувствовал реальность происходящего только когда открывал истории в Инстаграме и видел себя со стороны. Улыбающегося, с легшей поперек лба морщиной усталости, смеющегося, со слегка подрагивающими на ножке бокала пальцами, воодушевленного… с удивленными, чуть испуганными глазами человека, который все никак не может найти себя в этой толпе людей, одинаково одетых в цвета глицинии, селадона, маренго, шампанского и полумрака Крайола. Нет, Блейн, вообще-то, тоже был счастлив. Просто он был счастлив иначе – счастлив, как человек, которому приходится произносить речь, в то время как в кармане жжется телефон с десятком проигнорированных сообщений и доброй сотней сброшенных звонков. Стоило признать, молчание Курта было отдаленно похоже на точку, которой он так давно ждал. – …и вот я распахиваю дверь своей кухни, а она стоит там, вся в слезах, растрепанная, с мукой на лице и с испорченной клубничным джемом шелковой блузой. Смотрит на меня, закусив губу, и отказывается признавать, что не совладала с обычным пирогом! А я говорю ей, мол, Китти, деточка, эта духовка умнее, чем мы с тобой вместе взятые – надо было выбрать режим для открытой выпечки, чтобы подобного казуса не случилось. Так она тут же вытерла слезы и как давай все переделывать! Через двадцать минут было готово новое тесто, а к приходу Блейна и его отца пышный, красивый, ароматный пирог уже стоял в самом центре стола. Заслуженно! Я вам говорю – эта девчонка с полпути не сворачивает. Если уж решила за что-то взяться, то пойдет до конца. Даже если не по душе ей это занятие, все равно она с ним справится. А готовка-то, знаете ли, не всем легко дается. Да и не все должны уметь, мы же не в средние века живем! Вот я, например, в молодости… Слова порой играли с Блейном довольно злые шутки. – Эй, – Китти осторожно коснулась его локтя, привлекая внимание. – На секундочку. Они выскользнули в коридор, закрыв за собой дверь, и оглушающая тишина едва не заставила Блейна сдавить виски. Для человека, который последние несколько дней провел в беспрестанном шуме, отсутствие звуков было буквально убийственным. – Я просто хотела сказать… Блейн улыбнулся. Привалился к стене и взял невесту за руку, вопросительно притягивая ближе к себе. – Никогда не слушал тебя внимательнее. Китти остановилась в полушаге, уперлась ладонью в его грудь и тут же скользнула ниже, как если бы биение сердца Блейна, оказавшегося прямо под ее пальцами, ее смущало. – Ты мне очень дорог, – едва слышно шепнула она, рассеянно разглаживая крохотные складки на его рубашке. Ее брови слегка дернулись, как только она заметила следы от капель шампанского, скрытые лацканом пиджака. – Я слушала твою мать и вдруг поняла, что я, наверное, никогда тебе этого не говорила. Не говорила серьезно, как минимум. Блейн открыл было рот, чтобы возразить, но Китти предупреждающе качнула головой. – Это… это правда. Когда я говорила, что люблю тебя, я не имела этого в виду. Каждый раз не имела, никогда не имела. Да, я была влюблена в тебя, когда мы только познакомились, как это всегда бывает в самом начале, эти эмоции и чувства… Но потом это прошло. Я перестала быть в тебя влюблена, и ты тоже больше не был в меня влюблен... Хотя ты продержался немного дольше. Мы просто были вместе, наверное? Принимая это как должное. Вряд ли тебе приятно это слышать, впрочем. Блейн оторвал ее ладонь от своей груди и прижал к губам. Ему хотелось моргнуть, но он держался, думая, что Китти убежит, стоит ему только разорвать зрительный контакт. Она погладила его по щеке, но руку не убрала – и ее подрагивающие холодные пальцы остались на его коже, постепенно нагреваясь. – Я думаю, ты меня понимаешь – ты меня всегда понимал, иначе бы мы здесь не стояли, правда? Он кивнул. – Наши отношения начались с обычной интрижки. И продолжились только из-за того, что мы посчитали это удобным. И пусть мне невообразимо стыдно признавать это, я ни о чем не жалею. Мы… обижали друг друга и получали от этого удовольствие. Мы не были друг с другом честны, никогда не говорили о своих чувствах, будто и не испытывали их вообще, но нет – я об этом не жалею. Именно все это и помогло мне понять, что ты мне дорог. По-настоящему. Я не ценила то, что ты был рядом… А потом поняла, что боюсь тебя потерять. И увидела все это совсем под другим углом. Она замолчала, и уголки ее губ мягко скруглились в нечитаемой, легкой улыбке. Блейн еще раз повернул голову, чтобы поцеловать ее запястье, и, несмотря на очевидную паузу, все-таки уточнил: – Я могу вставить очень важное замечание? – Да. Да, конечно. – Интрижка, с которой начались наши отношения, не была обычной. Горячей – без сомнений. Внезапной – еще как. Безумной – разумеется. Но обычной она никогда не была. Мы для этого слишком хороши. Спустя несколько секунд молчания Китти разразилась хохотом, и этот звук был куда более приятным, чем гнетущая тишина. Блейн снова притянул ее к себе, а она на этот раз без сомнений прижалась к нему ближе, устраивая голову на его плече и обнимая за пояс. Аромат белой фрезии и меда, полыхающий на ее ключицах и мочках ушей, окутал их обоих с головы до ног. Блейн моргнул. – Помнишь, как ты приревновала меня к своей сестре? Ты настолько разозлилась, что выплеснула на меня целый бокал вина, попыталась проткнуть меня вилкой и сделала все возможное, чтобы разбить мой телефон… Это было наше второе свидание. – Справедливости ради, я не просила тебя делать комплименты ее платью, когда показывала нашу общую фотографию. А еще нашла в сумочке пластырь, чтобы о тебе позаботиться… Что было непросто. Кстати, та вилка тебя едва поцарапала, так может, пора перестать напоминать мне об этом? – Ты пыталась меня убить, ненормальная! И после этого смеешь говорить, что наши отношения были «обычными»?! Гулкая вибрация ее смеха передавалась и Блейну. Он щурился от удовольствия: Китти сейчас была совершенно беззащитной… И оттого такой сильной, какой Блейн ее не видел, пожалуй, еще ни разу – хоть и всегда этого хотел. – А ведь я тебя еще долго ревновала к Элли. Мне вечно казалось, что ты сравниваешь нас, и результаты в мою пользу не складываются. Наверное, даже после того, как они с Купером сошлись, я все равно тебя ревновала к ней – она мне часто говорила, какой ты хороший, смешной, привлекательный, и как мне с тобой повезло, а я… – А я вот тебе о ней ничего подобного не говорил, ведь шрам от вилки все еще был свеж. Китти стукнула кулаком по его груди, но Блейн только сильнее прижал ее к себе, сдерживая игривую ярость. – Если тебе будет от этого легче, я тебя к Куперу никогда не ревновал, пусть ты иногда и пыталась меня спровоцировать. – Почему? – Потому что ты слишком хотела насолить своим родителям, чтобы выбрать лучшего из братьев. Так что я, знаешь ли, был в безопасности. Китти стукнула Блейна еще разок, а потом спрятала лицо в его шее, отодвинув воротник рубашки, чтобы не запачкать его помадой. Ее дыхание, восстановившееся после смеха, стало размеренным и тяжелым, и Блейн понял, что она снова готова разговаривать серьезно. – Я должна была раньше прийти к тебе со своими чувствами и раньше позволить тебе… мне помочь. Но ты же знаешь, что я ненавижу казаться слабой, и это именно чувства-ублюдки превращают меня в размазню, так что я… Я не позволила тебе приблизиться. Даже спустя столько времени. А потом появился Курт, и я… Блейн запрокинул голову, откинувшись на стену, и уставился в потолок. Его хватка на плечах Китти слегка ослабла. – Я видела, как ты на него смотришь. И видела, как на тебя смотрит он. И в ту секунду, когда я поняла, почему так и что между вами происходит, я… Блейн, мне никогда еще не было так больно и страшно. И обидно. И стыдно… – она кашлянула, чтобы вернуть себе самообладание, а голосу – спокойствие. – Никогда раньше. Тишина опять стала напряженной. Впрочем, когда Китти заговорила вновь, легче не стало: – Скажи мне честно, ты ведь его любишь, да? – Люблю. Блейн все еще смотрел в потолок, поэтому это дрогнувшее «люблю» улетело куда-то вверх – однако эффект, который оно произвело, остался. «У меня есть слабость – я люблю подбирать раненых животных и заботиться о них», – собирался он добавить, но почему-то в последний момент остановился. Шутить больше не хотелось. – Я пытался это отрицать и пытался это отпустить, но я просто… Я знаю, что это неправильно, и я не должен испытывать такие чувства, и что одно дело – интрижки, а совсем другое – полюбить кого-то, но… Китти, я не могу перестать. И я больше не хочу переставать. Китти ухватила его за подбородок, вынуждая снова посмотреть на себя. Блейн неохотно опустил глаза; из-за стиснувшихся зубов желваки быстро скользнули туда-обратно под скулами. – Хорошо, я это понимаю, – шепнула она, прикусив губу. Блейн пораженно моргнул. – В свете последних событий… Да, все хорошо. Это то, чего я заслужила. Этот разговор не о том, я не буду молить о втором шансе или… Неважно, ладно – я просто хотела сказать, что ты мне дорог. Я очень не хочу тебя отпускать. Но если ты вдруг решишься уйти, то, пожалуйста, не уходи, не попрощавшись. Не уверена, что вынесу это. Ее глаза заблестели, но Китти, вопреки обычному, не стала скрываться за вымученной улыбкой. – Я знаю, это не то, что невеста должна говорить своему жениху за день до свадьбы, да и вообще этот разговор должен был состояться гораздо раньше, я знаю, прости, Блейн, я просто… Блейн зашипел, прижимая ее крепче к себе. Зарывшись пальцами и губами в ее медовые волосы, он зажмурился – ему тоже было непросто сдержать слезы. – Слушай, детка, не надо меня оправдывать. Я пытался сам себя оправдать, но у меня не вышло – так что и у тебя не получится. Не бери всю вину на себя. Ты не заслужила этого, а я виноват в той же степени, что и ты, так что… – Блейн. Нельзя быть виноватым в том, что испытываешь к кому-то чувства. Стоило признать, что в этом была толика правды. Впрочем, не только в этом: – Нельзя быть виноватой в том, что чувств к кому-то не испытываешь.***
Китти встречала гостей, прибывающих на репетицию ужина, у входной двери, как и подобает гостеприимной хозяйке. Ее кукольное личико было идеально свежим – ничего не выдавало проведенной в слезах бессонной ночи, – а костюм идеально отутюженным. Веточка белоснежного жемчуга, ползущая по волосам точно прожорливая змея, неизменно вызывала восторг каждого новоприбывшего. – Подарок Блейна, – улыбалась Китти, кокетливо заправляя за ухо прядь волос, которая и не думала выбиваться из прически. – Не на праздник. Просто так. И только двух гостей в ответ на этот комплимент она кротко поблагодарила. Себастиан Смайт мягко коснулся губами ее руки и поклялся подойти чуть позже, когда Китти разделается со своими обязательствами: и пусть его предвыборным обещаниям девушка не верила, эти слова не вызывали у нее абсолютно никаких сомнений. Следом за Себастианом, не удосужив ее и мимолетным взглядом, в зал решительно шагнул его… телохранитель? В качестве подарка на свадьбу от будущего мэра Нью-Йорка Китти была готова принять их обоих, желательно обнаженных и желательно в номере для новобрачных – чтобы не тратить лишнее время и пользоваться всеми благами широкой кровати и доставки еды в номер. – Мисс Уайлд, все гости прибыли. Вы не могли бы, пожалуйста, подойти на секунду к стойке администратора?.. Бокал в ее руке никогда не бывал пуст. Китти плавала в бушующем океане людей, обнимая их и позируя для фотографий, но шампанское ни разу не расплескалось: когда вокруг поднимались волны, в бокале не было даже ряби. Поднося его к губам, Китти опустошала все за две элегантных секунды… Ей тут же наливали еще, и она сразу отправлялась в новое морское путешествие – это повторялось раз за разом и до тех пор, пока на горизонте не объявился айсберг. Экспедиция окончена. – Не успела сказать, что ваш пиджак просто прекрасен, – хихкнула она, прикрыв губы ладонью. Из-за излишней осторожности – от помады нежнейшую ткань перчаток можно было уже не отстирать – жест получился жеманным и неуклюжим, и Китти мысленно взвыла. – Где такой можно купить? – К сожалению, нигде… Хотя, может, напротив – к счастью. Курт Хаммел с улыбкой проследил за компанией, удалившейся, чтобы дать им возможность поговорить, но его лицо в секунду разгладилось, стоило ему обратить взгляд на Китти. Абсолютно никаких эмоций не отражалось в его глазах, и Китти поежилась: она надеялась отпустить пару едких комментариев, но не могла, не понимая, что он испытывает. Это обезоруживало. Буквально. Неужели кто-то носил маску лучше, чем это делала она? – Поздравляю, – кивнул мужчина. Даже его голос звучал ровно, не выдавая ни малейшей напряженности… И тут Китти ошеломленно замерла: именно это и было проявлением абсолютной, безграничной, всеобъемлющей боли. Курт Хаммел был повержен. Он стоял перед ней за день их с Блейном свадьбы, не сумевший изменить ровным счетом ничего, и наверняка был просто… разгромлен. Китти вспомнила, как без предупреждения вломилась в квартиру к Блейну после мальчишника Пака и увидела их там вдвоем. Все едкие комментарии тут же пропали. Черт бы ее побрал – черт бы побрал их всех! – она знала, каково быть разгромленной. И сейчас ее положение, если подумать, было ничуть не лучше. Цугцванг. Так это, кажется, называлось? – Премного благодарна. Я очень ценю все, что вы для меня сделали, мистер Хаммел. Для меня огромная честь носить ваше – ах, даже не могу назвать это «платьем» – творение в самый важный день моей жизни. Никогда и ни в чем я не выглядела лучше: хорошо, что наш фотограф профессионал своего дела, ведь прекраснее, чем завтра днем, я уже не буду. – Рад внести свой вклад в подготовку самого важного дня вашей жизни, – хмыкнул Курт, и Китти готова была поспорить, что уголок его губы немного дернулся. – Жаль, не смогу этого увидеть воочию… Хорошо, что ваш фотограф профессионал – посмотрю на снимки. Вместо ответа Китти летящим движением стукнула свой бокал о бокал Курта, однако когда последний глоток высох на ее губах, она обнаружила, что его шампанское осталось нетронутым. – Вы не пьете? – Нет. Нахожусь в поисках чего-нибудь безалкогольного. Может быть у вас найдется что-то вроде… апельсинового сока? Китти тряхнула плечом. – Только не апельсиновый сок. Терпеть его не могу.***
Себастиан Смайт, точно акула, приплыл на запах крови: Китти спряталась в полутьме лаунжа, поджав под себя босые ноги, и бездумно листала ленту в Инстаграме. Баснословно дорогие туфельки лежали неподалеку: одна на расстоянии пары метров от другой. Застежка у левой была сорвана. – Я здесь присутствую только ради вас, – тягуче протянул мужчина, усаживаясь в кресло неподалеку, – крайне невежливо с вашей стороны оставлять меня в одиночестве с этими невеждами. – Ложь, – односложно ответила Китти. И только после смешка Себастиана оторвала глаза от телефона: – Но мне нравится. Продолжайте. Он вытащил портсигар, щелкнул по серебряной крышке, соблюдая какой-то устоявшийся ритуал, и крутанул кремень зажигалки. Вырвавшееся наружу пламя осветило его лицо рваным всполохом, но тут же улеглось, всосавшись в папиросную бумагу обручальным кольцом. Себастиан сделал еще затяжку: и кольцо превратилось в снайперскую мушку. Китти со вздохом устроила ноги на его коленях, и Себастиан скользнул большим пальцем по ее лодыжкам. – У нас с вами странная дружба, господин мэр. – Не слишком ли опрометчиво называть меня мэром уже сейчас? – Я готова публично поклясться здоровьем матушки, что буду голосовать за вас и только за вас. Себастиан улыбнулся ей – с такой неожиданной теплотой, что даже сердце защемило. – Очень лестно это слышать, мисс Уайлд… Правда, мне довелось узнать, что у вас с матушкой не самые нежные отношения. Смех Китти зазвенел в пустоте ночного коридора. Она даже на секунду отвлеклась от своих переживаний; впрочем, следующий вопрос Себастиана незамедлительно вернул ее обратно. – Как Курт? Она вскинула бровь. – Я видел, вы с ним говорили. – Черты лица Себастиана расплывались в густом дыму, и Китти приходилось напрягаться, чтобы следить за его выражением. – Так как мне подобной чести больше не окажут, могу ли я поинтересоваться его самочувствием? – Разумеется, он мне все рассказывает, ведь мы с ним лучшие подружки, – фыркнула Китти. Пальцы Себастиана замерли на ее ноге, зацепившись за эту язвительность, и девушка поджала губу. – Паршиво. Скорее всего, считает минуты до момента, когда можно будет отсюда уйти, и радуется, что его завтрашняя фотосессия с «Numéro» все еще в силе. – Это «Vogue», – поправил Себастиан. – Фотосессия с «Vogue». Китти только дернула плечом. – Какая разница, мистер Смайт, какая именно фотосессия – мне-то тоже паршиво. Он выпустил дым прямо ей в лицо, и Китти жадно втянула его, чувствуя, как в уголках глаз собираются слезы. Стоило только моргнуть пару раз, чтобы дым рассеялся, но она упорно терпела – до тех пор, пока глаза не остекленели и пока не пришлось зажмуриться. – Могу я попросить у вас сигару? Нет, не надо новую… Поделитесь со мной своей.***
Блейн выискивал его в толпе уже целую бесконечность: так давно, что начал сомневаться в его реальности. Он никогда не думал, что пиджак цвета глицинии с легкостью может затеряться в селадоне, маренго, шампанском и полумраке Крайола, но именно так почему-то и получилось. Казалось, еще секунду назад Блейн видел его задумчиво прислонившимся к молчаливому фортепиано, но ненароком отвел взгляд – и он растворился. Курт Хаммел был чертовски хорошим игроком в прятки. Довольно внезапное и не самое приятное открытие, стоило заметить, потому что у Блейна не было абсолютно никакого желания бегать за ним именно сейчас. Он выдохся, все: последние метры марафона всегда были самыми тяжелыми, а эта гонка и без того выжала из него все соки. В горле пересохло, пульс подскочил, а губы склеились… Когда Блейн окончательно потерял надежду, его окликнули. – Андерсон! Он вскинул голову, потому что не узнать этот голос не мог. Курт, оказалось, не прятался: просто Блейн искал его не там. Иными словами, проблема была в нем самом. Ничего нового. – Поднимись сюда. Блейн лихорадочно оглянулся по сторонам в поисках теперь уже лестницы, ведущей на второй этаж. Осознав, что в зале ей уж точно делать нечего, он рванулся наружу, в лаунж, стукнув тяжелыми двустворчатыми дверьми, пробежал мимо копошащихся в полутьме силуэтов и кинулся вверх по ступенькам, зачем-то считая их. Один, два, три… Двадцать шесть… Тридцать… Курт ждал его, прислонившись спиной к перилам: за его спиной бушевала потерявшая контроль толпа. То и дело хлопали пробки шампанского в кратких музыкальных перерывах между куплетами, освещали танцпол вспышки камер телефонов… Но рядом с Куртом была тишина. Весь шум замыкался на нем, точно Курт его поглощал, и вместо этого шума оставалось только напряжение, от которого у Блейна подрагивали колени. Его сломанные ступеньками шаги больше не были такими быстрыми и уверенными. – Я тебя терпеть не могу, – устало произнес Курт, постукивая пальцами по матовому металлу. Но даже эти звуки тонули в напряжении. – Мое платье, весь этот труд, это все… все испорчено. Он закрыл глаза, и Блейну почему-то снова стало легче двигаться. Оцепенение спало. Он преодолел разделяющее их расстояние и в следующий раз, когда глаза Курта резанули его по лицу – от чего буквально захотелось поморщиться, – находился уже в полуметре. – Ну и к черту это. Он потянулся к Курту, не ожидая, пока тот потянется к нему, потому что знал, что так нужно. Точка, которую ему так не терпелось поставить последним разговором с ним, превратилась в восклицательный знак: отслеживать этот процесс, честное слово, было просто невозможно. Каждый раз, что бы ни наговорил себе Блейн до, реальность заставляла его планы стремительно меняться – и в этой реальности глаза Курта, раздирающие его острым холодом, закрылись, стоило только прижаться к его губам. И так боль отступила. Блейн целовал его, ухватив за лацкан пиджака, и рукам Курта ничего больше не оставалось, кроме как сомкнуться на его груди. Руки были в курсе – сейчас не надо прижимать и не надо отталкивать, надо всего лишь держать. И хотя именно с этим у Блейна и Курта и были проблемы, сейчас они неплохо справлялись. Где-то внизу продолжала греметь музыка, но единственное, что сейчас слышал Блейн – это шорох влажных губ, скользящих по его лицу, и тугие удары пульса. Теперь шум концентрировался в зубах Курта, оттягивающих воротник его рубашки, и на кончиках его пальцев, скользнувших в прорехи между пуговицами – и еще, возможно, внизу живота. Блейн вспомнил, что когда-то назвал поцелуй с Куртом худшим в его жизни: сейчас бы он с удовольствием забрал свои слова назад. Но не те, которые про «худший», а те, которые про «жизнь» – ведь жизни, как только что оказалось, у него раньше не было. Он ее почувствовал только сейчас. – Если ты хотел о чем-то поговорить… – Нет. Я хочу тебя.