***
— Кабуто, ты уже отнёс Орочимару мой настой? Юноша поправил указательным пальцем очки и, не поднимая глаз на Присциллу, продолжил заваривать себе чай. — Нет. Я думал, что ты уже сделала это, ты ведь так рвёшься к Орочимару-сама, — усмехнулся Якуши. — Grond*, — пробубнила ведьма и, отправив в рот последний кусок онигири, встала из-за стола и покинула кухню, направляясь почти на другой конец логова в лабораторную. — Я всё равно не понял, что ты там сказала! — услышала вслед крик Кабуто рыжая и усмехнулась. Избавиться от привычки вставлять слова на другом языке она не могла. Это единственное, что ей напоминает о прошлой жизни. В лаборатории было темно и мало места, помещение освещали редкие лампы и свечи, а также распространяли зеленоватый свет огромные стеклянные гробы, наполненные водой. Гробами их называла только Присцилла — она ещё ни разу не видела, чтобы кто-нибудь из подопытных Орочимару вышел оттуда живым. На столе уже лежало всё для обновления отвара. Этот специальный напиток, жутко неприятный на вкус и запах, Присцилла варила около месяца, а держать его в колбе можно было не больше недели — лечебный эффект быстро проходил, оставляя только густую зелёную жидкость, которая ни на что не годилась. Именно поэтому ведьма большую часть времени проводила в этой лаборатории, делая новый и обновляя старый отвар. Можно даже сказать, что она почти не выходила на улицу — только чтобы выпустить Диаваля полетать и впустить обратно. Сняв отвар с огня, Присцилла кинула в него несколько трав, периодически помешивая, и вылила его в высокий стакан. Орочимару не нравилось его пить. Ему не нравился цвет, запах, вкус. Это было видно по его лицу, сам бы он никогда не сказал, что не доволен тем, что избавляет его от боли. Присцилла всегда учтиво молчала, когда Змей принимал лекарство да и вообще в принципе по большей части молчала. Её жизнь до этого-то и не была веселей, а сейчас так и вовсе хоть стой, хоть падай. Иногда она могла поговорить с Кабуто, иногда перебрасывалась парой слов с Саске, но по большей части разговаривала с Диавалем. Тот приносил новости из внешнего мира, а она рассказывала, что твориться в этом, заточённом в каменном лабиринте глубоко под землёй. Пока Присцилла шла к комнате Орочимару, то думала о том, что так и не сказала ему о предсказании. Точнее, почему она не смогла его сделать тогда, тридцать лет назад. С тех пор, как она присоединилась к нему, он так ни разу и не задал этот вопрос. Всё складывалось как нельзя хуже: ведьма была совсем не в восторге от того, что забирает жизни молодых девушек ради их крови, но без этих ритуалов она погибнет. Время её уже давно пришло, их родовое проклятие готово обрушить на голову рыжей смертельное несчастье, а мужчина, будущее которого она не может предсказать, потому что судьба его связана с её, лежит сейчас в комнате за дверью прямо перед ней и не догадывается ни о чём. Вздохнув и сделав пару стуков по двери, ведьма вошла в плохо освещённую комнату, как в змеиное логово. Орочимару полу-лежал на кровати и крутил в руке свой амулет. Не замечая зашедшей девушки, он продолжил его рассматривать, даже когда она остановилась рядом с ним. — Я принесла твой отвар. Время уже. Пожалуй, Присцилла и Саске — единственные, кому разрешалось называть Саннина на «ты». — Ты помнишь, что этот амулет мне подарила твоя мать? — спросил мужчина, убирая его под футболку и забирая из рук девушки стакан. Пальцы их соприкоснулись, но не было никаких неловких вздрагиваний и покрасневших щёк — они оба задержали руки на секунду, чтобы почувствовать друг друга, а затем, словно ничего и не было, убрать их. — Смутно, но да. У меня есть похожий. Девушка присела на край кровати и стала тихо ждать пока Орочимару выпьет отвар. Тот, немного сморщившись, большими глотками начал осушать стакан и вскоре отдал его обратно ведьме уже пустым. Прокашлявшись, он сделал несколько больших вздохов и посмотрел на Присциллу. Та отделила от десятка других амулетов, что висят на шее, один, очень похожий на амулет Саннина. — Там перо белого ворона. Я нашла его, когда в первый раз мать взяла меня на пустошь на сбор трав. Означает долголетие и мудрость. — А нам с тобой приходится изворачиваться, чтобы продлить свои жизни, — усмехнулся Орочимару, чувствуя всю иронию происходящего. Присцилла сидела и просто смотрела на него. Потом подсела поближе и деловито взяла его за руку, проверяя, всё ли в порядке с наложенными печатями. После битвы с Девятихвостым мужчина выглядел достаточно побитым и состояние его сильно ухудшилось, что создавало лишние поводы для беспокойства. А как повелось, Присцилла волновалась за Змея чуть ли не больше, чем он сам. Орочимару никогда не возражал против такого осмотра, хоть и понимал, что даже если она и найдёт неполадку с печатью, то кинется звать Кабуто, потому что сама использовать техники не умеет. И тем не менее ему нравилась такая близость с ведьмой. И именно в такие моменты Присцилла видела в нём ту самую человечную частичку, которая осталась в нём от прежнего Орочимару, которого она встретила в первый раз на кладбище. И это был последний раз, когда они говорили.***
Присцилла провела достаточно много времени с Орочимару, чтобы узнать его, а он, чтобы узнать её. Ведьма любила наблюдать, как он проводит опыты: она не была жестокой, просто не испытывала никакого чувства жалости к тем людям, которые становятся подопытными мышками для Змея. Она любила наблюдать именно за ним — как двигаются его руки, как сосредоточено его лицо и как недвижимы все остальные части тела. В эти моменты он словно замирал, а вместе с ним и замирал весь окружающий мир: двигались только его руки и глаза Присциллы, следящие за каждым движением изящных рук. Орочимару, в свою очередь, был жесток. Хотя, так, верно, видели его окружающие — сам-то он знал, чем обусловлена эта жестокость. Ведь где-то там, очень глубоко под маской жестокости и насилия, скрывается всё тот же маленький мальчик с кожей белой змеи в руках, который верит, что есть способ вернуть к жизни любимых и давно потерянных. Как змея скрывает свою настоящую сущность под тысячами слоями кожи, так и он до сих пор лелеет эту самую часть себя. И, несмотря на это, Орочимару любил наблюдать за работой Присциллы, когда та проводила свои ритуалы. За всё время, что она пробыла с ним, он присутствовал при этом лишь три раза. Кабуто помогал подобрать нужных для ритуала девушек и доставлял их Присцилле. Орочимару видел, что она не очень-то рада этим заниматься, но со временем привыкла. Так же, как и он привык к своей жестокости. Он смотрел, как ведьма сама убивает девушек — это была неотъемлемая часть ритуала, — а затем, при помощи специальных аппаратов, опять же предоставленных Якуши, она выкачивала с них кровь. У Присциллы напрочь отсутствовало чувство стыда, поэтому каждый раз, когда она наполняла кровью довольно большую ванную, раздевалась и совершенно не думала о присутствии при ритуале кого-то другого. Орочимару смотрел, как девушка медленно погружается в ещё тёплую алую жидкость и бормочет при этом слова на ведьминском наречии. Рыжая не возражала. Орочимару тоже против не был. Поэтому на этот раз мир застывал не вокруг него, а вокруг неё, и он понял, почему хочет видеть это ещё и ещё: потому что Присцилла тоже свыклась с этой жестокостью, так же, как и он, идя на ужасные поступки из благих намерений. И именно поэтому для неё стало сильнейшим ударом его утрата. Саске Учиха, до этого даже не подававший и намёка на то, что собирается убить Орочимару, сделал это быстро и настолько тихо, что даже Кабуто не смог понять, что произошло. Чего уж говорить о Присцилле, которая успела прийти только тогда, когда Саске покидал убежище? Она видела труп Орочимару, тот самый, настоящий, и чувствовала, как от бессилия не может сдержать поток слёз. В темноте комнаты стало трудно видеть, как через стекло, в которое бьёт дождь. Она слышала только, как шлёпает подошвами сапог по крови и оставляет после себя кровавый след. Присцилла всегда недолюбливала Учиху. Более того, имея весьма скверный характер по отношению к незнакомцам, ведьма никогда даже и не смотрела в его сторону. Ей всегда казалось, что Саске — это бесплатное дополнение к убежищу, что он всегда был здесь и всегда будет как вечный ученик Орочимару. К тому же, рыжая была намного старше его и не считала нужным вообще с ним заговаривать. А сейчас ненависть усилилась только больше. Но что она, простая ведьма, могла сделать против элитного шиноби? Да и к тому же гения шарингана, против которого она только и могла, что закрывать глаза. Всё ещё трясясь за свою жизнь, она прошла вдоль тела огромного белого змея и остановилась у кровати, на которой лежало бездыханное тело Орочимару. Точнее, не совсем его, а лишь принявшее его облик. Ведьма знала, как именно Змей продлевает себе жизнь, и её это ничуть не смущало, учитывая то, как это делает она сама. Рыжая смахнула остатки слёз с лица тыльной стороной ладони и убрала с лица и шеи Саннина длинные волосы. Аккуратно подняв его голову, она одним махом стянула с шеи амулет и положила в карман. Девушка чувствовала себя, как потерявшийся щенок. Не зная, что делать и куда идти, она поспешила поскорее выйти из комнаты, чтобы не видеть тело Орочимару. У неё давно нет её настоящего дома. А теперь и нет нынешнего. Стоя недалеко от разбитой в щепки двери, она заметила, как в комнату зашёл Кабуто, и поспешила уйти. Да, она вместе с ним лечила Орочимару, но это не мешало ей не любить Якуши. То, что он так слепо следует за своим учителем и делает за него всю грязную работу ей совершенно не нравилось. Ей не нравился он сам. Поэтому оставаться здесь она не горела желанием совершенно. К тому же, до этого момента она была важна лишь Орочимару, Кабуто же до неё нет никакого дела — он прекрасно успел выучить достаточно ведьминских методов лечения, которые могли бы ему пригодиться. Но зато их не знал Саске. Эта мысль показалась Присцилле до того мерзкой и простой, что она даже улыбнулась. На тот момент ей казалось, что пойти с ним — это единственное логичное умозаключение. Да оно так и было. Ведь сама она не сможет даже денег заработать, если, конечно, речь не идёт о торговле своим телом. Как бы мерзко это для неё не было, она смогла поставить для себя дальнейшую цель: примкнуть к Саске до того момента, пока она не сможет найти себе место жительства. Именно это Присцилла и сказала ему. — А чем ты мне можешь быть полезна? — парень смерил её таким взглядом, от которого ведьма нервно поёжилась: не от неудобства, а от дикого желания стереть это самодовольство с через чур смазливого лица. — Я не буду тебе в подробностях описывать все свои качества, только спрошу: сам-то подумай, зачем тогда держал меня тут Орочимару? — спросила рыжая и погладила успевшего вернуться назад Диаваля, который снова сидел на её плече. На слова девушки Учиха только повернулся и стал идти к выходу из убежища, дав весьма вялый знак рукой, что та может идти с ним. Диаваль клювом заправил за ухо хозяйке выбившуюся прядь и именно сейчас ведьма поняла, что он — единственный, кому она ещё нужна. Прсцилла мало разговаривала с Саске и с другими членами его команды. Точнее, вообще почти не разговаривала. Она знала Суйгетсу и Карин — видела их как-то, наблюдая за опытами Змеиного Саннина. Суйгетсу старался держаться от Присциллы подальше, Карин же наоборот — всяческими способами пыталась задобрить старшую, надеясь улучшить расположение к себе. До сих пор для ведьмы остаётся загадкой умысел рыжей куноичи, которую она не стремиться раскрывать. Дни шли за днями, а Присцилла так и не находила себе места. Она была всего лишь ведьмой, которая сильна в медицине, и она не могла никак защитить себя. Её жизнь теперь и навсегда зависела только от других. Впрочем, после смерти Орочимару всё это стало не жизнью — выживанием. А потом началась Четвёртая Мировая Война Шиноби и появился до этого забытый Кабуто, который стал вызывать у Присциллы ещё большую ненависть тем, что постепенно становился похожим на Орочимару.***
Вместе с Джуго и Суйгецу Присцилле удалось разыскать Саске и доставить ему некий свиток, который, по словам Суйгецу, мог полностью переломить ход войны. Они нашли Учиху тогда, когда тот собрался сделать то, о чём ведьма и не думала: оживить Орочимару. Услышав это, Диаваль издал несколько недовольных карканий, а сама Присцилла почувствовала, как сердце пропустило пару ударов. Неужели он и вправду может это сделать? Тот не стал заставлять всех ждать долго и, с помощью запретной техники, оживил его, используя проклятую печать Анко. Присцилла стояла дальше всех и видела, как из печати появляется змея, а потом из неё, как из кокона, и тот, которого она думала больше никогда не увидеть. Она с трудом поняла, что чувствует сейчас. Сердце стало биться как сумасшедшее, прыгая в грудной клетке туда-сюда, дыхание сбилось и она стала очень сильно волноваться. Пропало куда-то то хладнокровие, та молчаливость и то высокомерие, которым она награждала всех без исключения членов команды Така. Присцилла сделала несколько шагов в сторону Орочимару и остановилась: что-то мешало ей подойти ближе. Сначала Змей не заметил её, а потом, когда забрал от Кабуто свою чакру, так же, как и она, остановился. Вот оно, это чувство: они оба поняли, что были крепко связаны друг с другом с того самого дня, когда впервые встретились на кладбище. Та жестокость, присущая им обоим, та, к которой они оба привыкли, куда-то испарилась в тот момент. Орочимару это осознал тогда, когда увидел себя и свою силу со стороны, а Присцилла тогда, когда вновь увидела его, возродившегося из небытия. Перед ним она была слишком слаба и неспособна даже на то, чтобы преодолеть оставшееся расстояние. Диаваль спорхнул с плеча, но даже этого ведьма не заметила — она вновь оказалсь в плену желтых змеиных глаз, в которых теперь что-то изменилось. Саннин сам преодолел разделяющие их метры и остановился в нескольких сантиметрах от ведьмы. — Орочимару... — начала было говорить девушка, но резко прервалась и полезла в карман, где с того самого дня его смерти хранила его сокровище. Чуть приподнявшись на носочки, она одела ему на шею амулет, но руки не убрала: всё так же держала его за ремешок. В этот момент губы Змея тронула привычная усмешка и он, одной рукой взяв её за подбородок, а другой — за талию, подтянул её к себе и накрыл её губы своими. Присцилла, словно ожидая этого, подалась ему навстречу, отвечая взаимностью и чувствуя, что он настоящий. — Amralime, Орочимару, — прошептала рыжая ему в губы, совсем тихо, когда прервала поцелуй. — Ты же знаешь, что я не понимаю, — вновь усмехнулся мужчина и отстранился от ведьмы. — Конечно знаешь, — улыбнулась девушка. — Ты — моя любовь.