В Шторме

Лея ступила на бурлящую деятельностью летную палубу, ища глазами привычную, синюю среди оранжевой, летную форму Хана, пытаясь различить его каштановую шевелюру. Он стоял, опираясь на свой А-Винг, и явно очень горячо спорил о чем-то с механиком. В руке у него пугающе болтался на ремне шлем, казалось Хан в любой момент размахнется и ударит им своего оппонента по голове. Лея обошла механика со спины, чтобы Хан ее заметил. Он взглянул на принцессу и опять уставился на механика: - А я говорю, что его дергает, в тяге - дефект. Хан неофициально летал на A-Винге уже несколько недель, он без проблем обосновался в команде и успокаивающе быстро знакомился заново с особенностями истребителей. Чуи прикрепили к той же летной группе в качестве техника – и они были, как всегда, неразделимы. Лея не знала точно, почему Хан делал это: из-за переживаний о безопасности Альянса, когда у него теперь не было «Сокола» для бегства или же он просто не мог жить, не летая - хоть на чем-нибудь. В любом случае было приятно видеть его таким заинтересованным и вовлеченным. Приятно видеть его золотое сердце. Внезапно на память пришла мысль о том, что у Люка всегда была вера в Хана, в добро в нем. Но Лея с той же скоростью отбросила ее. - Я проверял тягу, когда мы получили его, - механик стоял на своем. Нрав летного экипажа всегда отличался особой горячностью. – Нет никаких неисправностей. - Тогда это какая-то чехарда. Что-то заставляет его дергаться. Я два часа держал рычаг только для того, чтобы удержать курс прямо. - Хорошо, - раздраженно согласился механик. - Я проверю сборку. Хочешь взять другой корабль? - Нет, я справлюсь с этим. Только проверь его. - И в приступе вины Хан добавил: - Позови, если нужно, я помогу, хорошо? - Успокаиваясь, механик кивнул, и Соло, похлопав его по руке, быстро направился к Лее. - Привет, красавица, - подмигнул он, – пришла поцеловать меня на прощание? Я могу привыкнуть. - У ботанов есть кое-что, - тревожно сказала Лея. Она никак не могла говорить спокойно, если дело касалось Люка. Они с Соло довольно крепко уяснили, что единственный способ справиться с их разногласиями заключается в том, чтобы как можно меньше упоминать о случившемся; и это с каждым днем становилось все легче - по мере того, как общая реакция на события с Люком стала ослабевать. У всех кроме Хана. И кроме Чуи, как подозревала Лея - хотя тот и сохранял спокойствие. Стиснув челюсти, Хан взглянул на переданный ему датапад. Информация исходила от шпионской сети ботанов, поддерживающей тесные рабочие отношения с Альянсом. В ней сообщалось, что их личные шпионы в императорском дворце видели фрагмент документа, удостоверяющий факт, что агент по имени Волк был отозван с военной службы одновременно с запросом на удаление всех документов, содержащих его имя. Не было указано никакой причины для этого - только приказ о его возвращении. Хан прочитал все молча и вернул датапад Лее. - Отлично. Мне нужно идти. - Хан, - она схватила его за рукав. - Скажи мне, что ты не отправишься за ним. Нахмурившись, Хан обернулся: - Что? Лея склонила набок голову: - Что ты не собираешься спасать его. Я знаю, что ты запланировал что-то. Хан сжал губы, но ничего не ответил. Лея вздохнула: - Хотя бы подожди, еще несколько недель. Посмотрим, смогут ли ботаны подобрать ключ к ДНК Вейдера? - Я не могу больше ждать, Лея. Я просто не могу. Я ждал до этого, потому что ты просила меня, ты сказала, что они найдут доказательство. Но его не нашли. - Что может быть еще большим доказ… - Это не доказательства, Лея. Что, если все это просто игра Палпатина, а? Что, если ты ошибаешься? В его голосе не было никакого вызова - только подлинное, искреннее волнение. - И зачем ему это, Хан? - спросила она - и он отвел глаза, не зная ответа. Лея снова вздохнула: - А что, если мы правы? Что, если мы правы, а ты вернешься туда и окажешься перед ним? - Что ж, по крайней мере я буду знать наверняка. И тогда я поверю. - Не думаю, что это будет большим утешением - когда ты окажешься в имперской тюрьме. И для тебя, и для меня. Он поднял на нее глаза, и Лея почувствовала, как к щекам прилила кровь - от того, что она произнесла это вслух. Но она продолжала стоять на своем, ради него. Лея знала, как сильно Соло хотел полететь за Люком – и знала, что она была единственной причиной, удерживающей его; и она абсолютно верила, что права в этом. - Подожди еще немного. Пожалуйста? Хан отвернулся, и она знала, что он подождет, на этот раз. - Мне надо идти, - сказал он, ступая на подъемник и взбираясь в тесную кабину – не смотря ей в глаза. Лея отошла назад, двигатели истребителя вспыхнули, и корабль покинул ангар. И не первый раз Лея задавалась вопросом... вдруг он попросту не вернется? *** Мара вошла в темную холодную камеру, где лежал истерзанный и избитый Скайуокер. Точно на том же месте, где она оставила его накануне. От его рваного дыхания в морозном воздухе повисали маленькие облачка пара. Ощутив очередной приступ запутанных и незнакомых ей эмоций, Мара поставила на пол медицинский бокс и дала знак тюремному охраннику принести воду и губку. Войдя, тот в замешательстве осмотрел пустую комнату и вопросительно взглянул на Мару. - Поставь сюда, - кивнула она на место перед Скайуокером. Держась на осторожном расстоянии от бессознательного человека, охранник как можно тише поставил чашу с водой на пол, чуть подтолкнул ее рукой к пленнику и быстро вышел за дверь. Мара хмуро наблюдала за этим, пока подготавливала ампулу антидота. Он что, действительно боялся Скайуокера? Если кого и нужно было бояться - так это Императора. Люк не стал бы... Она резко оборвала свою мысль - словно та ударила ее. Почему она защищает его? Почему это затрагивает ее так сильно, несмотря на всю выстроенную защиту? Мара много раз без всяких эмоций наблюдала, как ее Мастер вымещал свой гнев на других. Много раз. Она сама охотно выслеживала и доставляла ему его врагов, зная, что их ждет ужасная смерть - Император не был известен милосердием. Так что же теперь было не так? Почему этот человек пробрался сквозь все ее защитные барьеры? Может, причина была в том, что он – джедай, в том, что он стал первым человеком, кроме Императора, кого она могла ощущать в Силе? Или причина была в том, что Джейд всегда чувствовала на себе выразительный взгляд его голубых глаз, всегда вопрошающих, но никогда не осуждающих ее. Возможно, она испытывала сочувствие к нему, потому что он был так одинок. Потому что Мара знала, что если она окажется в его положении, лишенная свободы и надежды, то к ней также никто не придет на помощь. Потому что, оставляя роскошную гостиную его апартаментов несколько недель назад, она слышала, что Палпатин сказал Скайуокеру о Маре – он сказал, что ей чуждо любое сострадание. И то, что раньше показалось бы ей самой лучшей похвалой от Мастера, являясь принципом жизни, тогда обожгло и оскорбило ее. Если она не чувствовала сострадания, тогда что она чувствует сейчас? Прошло чуть больше недели после того, как от Скайуокера убрали медицинское оборудование и, не приводя в сознание, вернули на холодный пол камеры по приказу ее учителя. Скайуокер находился под постоянным наблюдением медиков восемь дней - начиная с того дня, когда Палпатин, доведенный до крайности поступком джедая, набросился на него со всей своей мстительной яростью. С того дня, как Палпатин вызвал ее в камеру, где ей открылась шокирующая сцена. Когда она увидела учителя, спокойно размышлявшего о чем-то, ее глаза невольно расширились. Когда она увидела его окровавленное лицо. Испачканное его собственной кровью. Никто и никогда не ранил ее Мастера прежде. Никто и никогда даже не надеялся угрожать ему. Никто. Понимание последствий скрутило узлом ее живот, пока она осматривала комнату в поисках тела Скайуокера, уверенная, что тот мертв. И в дальнем углу, в тени, она разглядела его истерзанную фигуру, неловко скорчившуюся и полностью неподвижную. Мара ясно помнила, как у нее перехватило дыхание. Потерянный в своих мыслях Император молчал, а она, замерев на месте, не знала к кому первому броситься. И только после долгих секунд оцепенелой, парализующей нерешительности направилась к Мастеру; но тот, вырвавшись из задумчивости, указал ей на джедая. Ее сердце буквально подскочило, когда присев рядом,Мара увидела, что Люк все еще дышал и, выпуская вздох облегчения, она поняла, что сама практически сдерживала дыхание до этого момента. Он был жив, но жестоко и очень сильно изранен. Дыхание было поверхностным и рваным, а из носа и рта на белый холодный пол капала кровь, сливаясь с темным вязким пятном рядом. Была это кровь от внутренних повреждений или от бесчисленных, зверских ран, обильно покрывающих его тело, – трудно сказать. Мара не могла представить, о чем думал Скайуокер, нападая на Императора, когда знал, что получит в ответ лишь неудержимую беспощадную жестокость. Ему повезло, что он остался жив. И тут же понимание поразило ее – он и не ждал, что выживет, он сделал это преднамеренно. Он хотел все закончить – и сделал все, чтобы так и было, ожидая финальной реакции ситха. Поднимая свой капюшон, дабы скрыть лицо, Император молча прошел к двери. Там он остановился и, не поворачиваясь, прохрипел абсолютно безжалостным и спокойным голосом: - Распорядись, чтобы врачи осмотрели его. Не Халлин. - И затем подчеркнуто добавил: - Только то, что опасно для жизни, Мара. Ничего большего. Мара безмолвно кивнула его спине. Странный холодный озноб прошел по сердцу, переворачивая все внутри - впервые затрагивая сомнениями ее моральные устои, пока она пыталась отвернуться от избитого и искалеченного человека. Восемь дней для лечения опасных для жизни ран. Четыре дня в бакте и еще три под максимальным контролем и полной зависимостью от оборудования. Только для того, чтобы в последний день отключить его от машин и бросить обратно на пол камеры, словно ничего не было. За все восемь дней он ни разу не проснулся, так и не узнав, что оставлял камеру. И доставившие его обратно медики прекрасно понимали, что он еще не готов к этому и что в течение недели, так или иначе, его придется забрать снова. Склонившись тогда к Скайуокеру, чтобы вколоть инъекцию, которая разбудит его и заставит вновь очутиться перед своим мучителем, она чувствовала... что-то. Чувствовала, как что-то рушится внутри нее самой… От своего участия в происходящем. От его знания об этом. От факта, что она снова должна оказаться перед ним. И снова, и снова... Если Мара не чувствовала сострадания, то что это было? *** Она затихла перед неподвижной фигурой пленника, пытаясь не смотреть на его кровь и ушибы. После своей яростной мести, едва не убившей Скайуокера, ее учитель какое-то время был "не здоров" - впервые за пятнадцать недель не посещая своего джедая. То ли из-за того, что был еще слишком сердит, чтобы вернуться к нему, то ли просто давал тому время для восстановления, Мара точно не знала. Возможно, ситх обдумывал свою непредвиденную потерю контроля - он должен был понять, что джедай намеренно спровоцировал его на такое нападение. А любое явление, способное разрушить тщательно выстроенные планы Палпатина, должно было серьезно взволновать его - того, кто управлял и манипулировал всем миром. И вскоре правила изменились. Все обострилось. Весь предыдущий уклад был нарушен. Когда Палпатин наконец вернулся, частота его посещений увеличилась до нескольких раз в день. Находясь на наркотиках между этими визитами, не получая практически пищи и воды, Скайуокер понятия не имел о времени, проведенном здесь. Ни намека, день сейчас или ночь, или, на какой промежуток его оставляли в покое... между возвращениями его палача. Если он бодрствовал, то оказывался перед Палпатином... или гвардейцами. Теперь каждый раз ее мастер приводил с собой гвардейцев, вооруженных силовыми пиками и другим подобным оружием. Одеты они были чаще в форменные куртки, а не в их обычные церемониальные плащи. Стоя за дверями камеры и наблюдая с каменными лицами за регулярной охраной, они ждали, когда Император поговорит со своим заключенным и позовет их внутрь. Он делал это в конце почти каждой беседы, иногда до того, как уходил, иногда - после. В любом случае джедай уже лежал на полу, жестоко избитый. Ей не нужно было следить за ними, чтобы знать их цель. И каждый раз, как Император и его гвардейцы уходили, ей приказывали немедленно ввести средство, оживляющее действие наркотика в организме Скайуокера. Она ненавидела обязанность ждать в коридоре - пока ее мастер вел свои "переговоры" с джедаем. Их голоса всегда были тихи, часто едва слышимы - в течение часа или больше, пока Скайуокер наконец не начинал упираться и делать что-то, что вызывало гнев Императора. Тогда они все слышали это, и она, и неотлучные охранники. Слышали его крики, слышали, как Император бросает в него молнии Силы; звуки вызывали отвращение, никогда не оставляя сомнений в их источнике проникающими в пол потрескивающими вспышками. И когда крики затихали, в камеру звались императорские гвардейцы. В течение первых нескольких дней это не беспокоило дюжину или около того гвардейцев. Они все ждали, что джедай будет довольно скоро убит - что Император устанет пытать его. Но ему это не надоедало - казалось, с каждым днем он получает все больше удовольствия. И теперь, когда Император прибывал в камеру, все тревожно замирали, боясь смотреть даже друг на друга, слушая холодную тишину длинного невыразительного коридора, зная, что сейчас последует и… ожидая этого. *** Мара присела и осторожно взяла руку Скайуокера, стараясь не повредить давно сломанное запястье и пытаясь найти еще нетронутую на венах кожу среди многочисленных следов от игл инъектора. Сердце разрывали противоречивые эмоции. Где-то в глубине, в запрятанном углу ее души, который она считала мертвым, Мара ощущала неправильность происходящего. Или ее чувства были более личными? И именно это пугало ее? С каждым днем тот далекий внутренний голос становился все яснее и ощутимее. У нее действительно никогда не было совести, ряд правил - да, но ничего большего; совесть никогда не была значима для ее учителя. И поэтому, возможно, этот голос вообще не имел к ней никакого отношения, но тем не менее она слышала его. Шепот на краю сознания, приходящий в ее сны по ночам. Не настоящий голос. Не слова - не то, как Палпатин говорил с нею в Силе, но все же. Более простой, менее настойчивый и… сочувствующий. Она должна уйти; все становилось слишком запутывающим и слишком тяжелым, выходя из-под контроля. Ей нужно попросить у Палпатина другое назначение. Но как только она подумала об этом, Мара поняла, что он не согласится на это. Если у нее были эти мысли, тогда ее мастер, конечно же, знал о них - он всегда знал, о чем она думает. Разве он не спрашивал ее раньше, слышит ли она Люка, ощущает ли его в своем ограниченном восприятии Силы? Разве ее ответ не был полуправдой? Она не слышала его в тот раз, когда мастер задавал вопрос, поэтому ее ответ был правдой - на тот момент. Но она слышала Люка до того, и много раз после. Ощущала его на краях своего восприятия, как движущееся тепло солнечного света - трепещущую близость, как умственную, так и физическую. И это привлекало ее - как бы сильно она не пыталась сопротивляться. Было ли это назначение проверкой для нее? Проверкой ее лояльности, ее преданности? Ее учитель любил проверять тех, кто находится рядом с ним. Но у него не было никакой причины сомневаться в ней - ее верность была абсолютной, в любом случае. Сколько она себя помнила, она служила ему. Она решительно повернула запястье Скайуокера и ввела инъектор в вену на тыльной стороне, жестко отклоняя побуждение держать его за руку, когда он проснется, чтобы он ощутил хоть какое-то подобие комфорта. Но было неправильно давать ему ложную надежду. Для него было лучше, как можно быстрее сдаться и подчиниться воле Палпатина. Так или иначе он уже был близок к этому. Человек, которого она знала... которому, возможно, сопереживала, признавая в каком-то смысле в нем равного себе и уважая его, независимо от того, кому он служил - возможно, ощущая даже нечто большее… хотя, какое это имело значение - человек этот теперь исчезал, разрушаясь и меняясь день за днем, превращаясь в то, что желал видеть ее Мастер. Вся эта ломка была настолько необязательной. Мара могла доставить Скайуокера в императорский "Поведенческий модификационный центр", существование которого долгое время отрицалось. В его стенах Палпатину предоставили бы полностью порабощенного джедая. С вытертым и чистым, как сланец, разумом. Стерильно и надежно. Но ее Мастер хотел не этого. Он хотел именно сломать джедая, умственно и физически. Хотел сделать все сам, достигнув абсолютного контроля - не меньше. Это была навязчивая идея. Она никогда не видела Палпатина таким раньше - столь мстительным, столь одержимым, столь направленным, столь... Испуганным. Глаза Мары расширились от понимания - он боялся. Ее мастер был напуган этим джедаем. Действительно ли Вейдер был прав? И Скайуокер являлся реальной угрозой для Императора? Действительно ли его способности были равны способностям Мастера - и именно поэтому он не мог управлять джедаем, не мог предсказать его действия? И именно это пугало и очаровывало ее учителя? Это так было похоже на него - быть неспособным сопротивляться притяжению большой мощи, не в силах заставить себя разрушить ее источник, даже зная, что тот может уничтожить его. Вот, почему ему было необходимо установить контроль над Скайуокером. Даже больше. Угроза, которая так долго висела над головой Императора, была предсказана. Это было единственное, чего он боялся. И источник этой угрозы находился теперь в его власти. И Палпатину было недостаточно управлять ею - ему нужно было растереть ее ногами и разорвать на части, получив полное господство над ней. Скайуокер издал слабый звук, приходя в себя, не двигаясь и не открывая глаз. Увидев все в новом свете, Мара внезапно ощутила такую сильную жалость к нему, что ее всю скрутило внутри - Палпатин не остановится ни перед чем, чтобы превозмочь свой страх. Он сломает его, а если нет, то разорвет на части в попытке. Понимал ли это Скайуокер? А Вейдер? Его отец бросил его второй раз? *** Люк лежал все на том же месте и прикладывал все усилия, чтобы полностью прийти в себя. Согнув колени, он резко замер... и затем медленно опустил ногу со сломанной лодыжкой, боль в которой, горя и пульсируя, никогда теперь не оставляла его. Смотря прямо перед собой, он дождался, когда комната прекратит лениво вращаться - с каждым разом это становилось чуть труднее, по мере того, как его физические резервы истощались. Лежа на полу еще довольно долгое время, крайне измученный жаждой, он наблюдал за облачками пара от своего дыхания - здесь всегда было холодно. Это тоже истощало его, делало медленным и тяжелым. Он снова услышал хрип из собственного горла и тихо закрыл глаза, пытаясь отсрочить пытку действительностью на несколько мгновений дольше. Мара мягко подтолкнула его, зная, что ее мастер должен уже быть на пути сюда. - Сядь. Это поможет очистить голову. Он медленно распрямился, холодный пол и раны делали его движения жесткими и неуклюжими, израненные руки обернулись вокруг сломанных ребер. Мара помогла ему подняться, поддерживая за спину, и избегая его глаз - чувствуя вновь тот странный резонанс с ним и впервые не отклоняя его. - Здесь есть вода. Можешь вымыть лицо. Кровь вокруг его ран засохла, и Мара предположила, что ее учителю захочется видеть своего джедая умытым - или, может, она сделала это из-за своего собственного беспокойства – больше она ни в чем не была уверена. Мара наблюдала, как Скайуокер натянуто повернулся к яркой изящной чаше из драгоценного камня - настоящему произведению искусства, как и все в императорском дворце - такой неестественной здесь, в этой холодной, пустой и суровой камере; красочный мазок посреди бледной безликости. Она смотрела, как он провел сломанными зашибленными пальцами по золоченому краю, и знала, что он думал то же самое. Небольшая улыбка на мгновение затронула его черты. Затем он протянул руку в воду, придав ладони чашеобразную форму. Мара внезапно поняла, что, мучаясь от жажды много дней, он хотел воспользоваться шансом. - Не пей ее! - предупредила она. Люк на мгновение замер, но затем вновь потянул руку. - Не пей - в этой воде антисептик. Он снова остановился, обдумывая это, а затем явно решил, что ему все равно. Как она поняла это? Неужели теперь, когда она наконец позволила контакт с ним в Силе, она могла легко прочитать его? Слышать так же, как Императора? - Я прикажу принести немного воды для питья. Просто вымой... Люк слегка повернулся. Когда? Он сказал это или только подумал? Его голова свешивалась вниз, и она не видела губы. Мара сняла комм с ремня: - Принесите немного воды для него, - и чуть замешкавшись, добавила, - я беру ответственность на себя. Затем, присев перед ним, она вручила ему белоснежную мягкую губку – и, очутившись в наибольшей близости к нему за все то время, что он здесь находился, в близости, которой она всегда избегала, сейчас, лицом к лицу с ним, она не могла понять, почему так боялась этого раньше. Его выражение было таким же открытым и нисколько неосуждающим, как и всегда - он знал, что в происходящем не было ее воли. Тем не менее она отвела взгляд от этих внимательных голубых глаз, обрамленных темными кровоподтеками, вкладывая ему в ладонь губку, которая выглядела невозможно чистой в его израненной, окровавленной руке. Он смотрел на Мару еще несколько секунд, затем перехватил губку правой кистью и опустил в воду. Поднял к лицу. Коснулся открытой, воспаленной раны ниже глаза и, вздрагивая, отнял руку. Взглянув на грязь и кровь на губке, не поднимая глаз, он произнес: - Мне можно попросить зеркало? Настолько близко к нему, Мара так сильно ощущала его… Она отвела взгляд, пытаясь сломать контакт. Он был странно, болезненно любопытен, поняла Джейд - не насчет своих ран - насчет себя. Его сознательно лишали зеркала еще когда он жил в апартаментах, и он не видел свое отраженье так долго, что почти забыл, как выглядит Люк Скайуокер. И у него было угнетающее чувство, что если он посмотрит в зеркало, то увидит незнакомца. Ее сердце вновь дрогнуло и открылось навстречу к нему, настолько одинокому здесь, знающему, что его мучениям не предвидится никакого конца… - Нет, - быстро ответила она, чувствуя вину за это, но зная, что Палпатин никогда не позволит такой гуманности - когда он вложил столько труда в работу над разумом джедая. Наклонившись ближе, она взяла губку из его руки и, ополоснув, начала вытирать ему лицо. Так мягко, как только могла. Он вздрагивал, но не пытался уклониться. Чувствовать, как другой человек заботится о нем, касаясь его лица без угроз и злых намерений, было чудесным ощущением для него. Она совершенно точно знала это. - Что я могу сделать? - спросил он тихо, закрыв глаза. Мара замерла. - Что? - С зеркалом. Что я могу сделать с ним? Она немного расслабилась - чувствуя облегчение, что в этом вопросе не было большего смысла. Его лицо не изменилось, но на мгновение она услышала ноту веселья в его голосе: - Как именно я могу спастись с помощью зеркала, если оно только не припаяно к лайтсейберу? Мара улыбнулась: - Ну, так получилось, что единственное зеркало, которое у меня есть, похоже, именно такое. Люк чуть улыбнулся в ответ, хотя улыбка не достигала глаз. - Спасибо. - За что? Он не ответил. Ему не нужно было отвечать - они оба точно знали, за что он благодарил ее. Мара отвернулась; в еще большем замешательстве, чем когда-либо. Она не должна делать этого - не должна давать ему ложной надежды. - Это не имеет никакого значения. Он все равно сломает тебя. - Я знаю, - в сказанных так спокойно словах было крайнее опустошение. И услышав это, Мара почти сказала ему, что Палпатин сам напуган им, но остановила себя: никакой ложной надежды. - Тогда дай ему, что он хочет. Просто сделай то, что он просит. Он помотал головой: - Этого недостаточно. И она понимала, что это правда. Палпатин должен был разрушить его полностью, разломав на части и собрав заново так, как считает нужным. Меньшее его бы не удовлетворило. Они погрузились во всеохватывающую тишину холодной камеры, наблюдая, как смешивается пар от их дыхания. Мара понятия не имела, что сказать; да и зачем? Зачем ему ее слова? Они оба знали, что любое предложенное утешение, так или иначе, будет ложью. Маре просто нужно было быть здесь – ее присутствие давало ему достаточное успокоение, пусть и на мгновение. Она взглянула на него. Сгорбившись вперед, чтобы ослабить боль в ребрах, заплывшими от синяков глазами он уставился в пол; кровь покрывала его одежду, кожу, волосы - казалось, он уже был сломлен. Возможно, так оно и было. Обжигающая боль пронзила сердце. Она больше не справлялась с этим. Слишком тяжело. Ей хотелось развернуться и бежать из этой камеры. И никогда больше не возвращаться. Никогда больше не сталкиваться с этой запутанной массой эмоций. Но она не могла двинуться. Каким-то образом Мара была связана с ним, слыша его боль и отчаяние так ясно, как слышала уверенное превосходство Императора. Но если та связь была всегда резкой и агрессивной, похожей на забивание гвоздей, то эта связь ощущалась очень комфортной, естественной и искренней. И вскоре этого не станет - будет отнято у нее, вырвано прочь. Слишком жестоко. Палпатин насладится своей иронией. Почувствует ли она тот момент? Сможет ли ощутить, когда его душа разрушится? Она больше не могла участвовать в этом. Не могла оставаться и наблюдать его разрушение и падение во Тьму. Но она и не могла помочь ему. Не могла помочь ему. Не могла пойти против своего Мастера. Этот бушующий внутри конфликт заставил ее глаза наполниться слезами, и она часто заморгала, пытаясь избавиться от них, сердясь на себя за то, что позволила своим чувствам так действовать на нее. - Я не могу, - еле слышно прошептала она, быстро поднимаясь, чтобы уйти. Подав сигнал по связи, Мара торопливо прошла к двери, ни разу не оглянувшись - желая, чтобы охранники, как можно быстрее, открыли ей дверь и ощущая его покорное, тихое принятие. Даже сейчас он не судил ее. *** Люк не смотрел на нее. Не мог заставить себя наблюдать, как исчезает последний якорь человечности в его жизни, сбегает, разрываемый противоречивыми эмоциями и привязанностями. И движимый состраданием, он не посмел останавливать ее.