Леди Нценского уезда - 2

      Тот, кто хотя бы единожды в жизни имел счастье провести ночь в упоительном угаре безудержного веселья, точно знает, что утро, наступающее вслед за подобной разгульной забавой, сулит бесшабашному кутиле неизбежное возмездие в виде тяжкого похмелья и настороженной неуверенности в куртуазности и приличности собственных поступков в то время, пока им управляли не здравомыслие и рассудительность, а винные пары и выбравшиеся на бережок тихого омута многочисленные чертенята, коими бывают полны даже самые застенчивые души.       Впрочем, особой застенчивостью прогрессивные ибенёвские леди никогда не страдали, на что красноречиво указывали живописные последствия импровизированного раута, щедро раскиданные по палубе многострадального «Секрета», словно сочные мазки — на полотне художника-эпикурейца. Тут и там, подобно грудам самоцветов, в лучах стыдливого британского рассвета поблёскивали радужными переливами бутылки цветного стекла — разнообразнейших форм и объёмов, но преимущественно пустые, разве что где на донышке колыхались остатки бледно-розового кларета или золотого, как кудри юных ангелов, фраскати, да неиссякаемая черёмуховка манила ночных гулён поправить здоровье, радушно плескаясь в приземистых штофах в такт с покачивающими судно волнами.       Расшитые красными кочетами и жёлтыми подсолнухами рушники, исполняющие роль сказочно-фуршетных скатертей-самобранок, застилали все более-менее подходящие горизонтальные поверхности, колоритно заваленные объедками всякого рода лёгких закусок и кушаний посолиднее, а у подножия грот-мачты, на потёртом персидском ковре, спали вповалку невесть откуда взявшиеся и даже во сне выглядящее развесёлыми цыгане — в обнимку с гитарами, бубнами и пьяненько похрапывающим медведем.       И посреди всего этого экспрессивного великолепия, грациозно перешагивая через ноги развалившихся то там, то сям беспробудно дрыхнущих матросов, приветствующим зарю жаворонком прогуливалась неутомимая Ммотрёна Беньевна в сопровождении неугомонного доктора Никвинты. Корабельный эскулап, приодетый в новый сюртук травянистого оттенка с серебряными, начищенными до блеска пуговицами, выделывал замысловатые фигуры затянутыми в белые гетры лодыжками и бессовестно лорнировал роскошное барышнино декольте, оглашая утреннее безмолвие хрипловатым баском.       — …В тридевятом царстве, в тридесятом государстве, носящем гордое наименование Вулкан, жил славный рыцарь Спок, верный падаван королевы Федерации и короля Сурака, — излагал Даррен Кастиилович певучим речитативом, явно продолжая некую ранее начатую беседу. — Он поклонялся богине Логике и отрицал богиню Эмоцию. — Доктор на миг задумался: — Спок вообще эмоции отрицал. Шёл верным путём и посредством самоконтроля постиг дзен. Не было для него лучшего, чем увлечься работой с головой. Он не был воином, не был торговцем, не желал сей вулканец быть и дипломатом, как его отец, досточтимый и весьма сдержанный господин Сарек, — он был учёным, редкостью, ведь рыцарей-учёных в той далёкой державе было очень мало. — Придав лицу некую загадочную воодушевлённость, Никвинта драматично помолчал. — А вот мать его, Аманда, была живой, умной женщиной, которая украдкой зажигала свечи перед алтарём Эмоции, хотя официально посещала храм Логики. Спок восхищался матерью и её способностью чувствовать. И одновременно корил себя за то, что чувствовал это восхищение. И в душе Спок хотел найти себе избранницу по образу и подобию матери своей.       — И вот к чему вы, доктор, мне это всё говорите, когда я у вас всего лишь спросила, давно ли вы знакомы со своими остроухими товарищами? — раздосадовано повела плечами Ммотрёна Беньевна, уже пожалевшая о своём легкомысленном намерении выяснить у говорливого воздыхателя степень родства его приятелей с посетившим некогда Малые Ибеня эльфийским королём.       — Нет, ну если вам совсем не интересно, мадемуазель, я могу и не продолжать, — обиженно насупился Даррен Кастиилович.       — Да продолжайте уж, всё равно заняться больше нечем, — милостиво махнула рукой девица, обведя скучающим взором безлюдную — не считая спящих — палубу, и доктор Никвинта, приосанившись, возобновил дозволенные речи:       — Спок был молод, красив, умён, имел наречённую, но не любимую. Он мечтал об ином. И вот однажды это иное пришло в жизнь сего славного вулканца со стороны совершенно непредсказуемой. Королева Федерация высочайшим указом направила нашего рыцаря Спока в помощники на красивейшее парусное судно Энтерпрайз. И как только Спок ступил на борт корабля и увидел там молодого капитана Джима Тиберия по прозванию Кирк, под чьим началом ему предстояло исполнять свой долг, его безукоризненная логика подсказала вулканцу, что он пропал — окончательно и бесповоротно. Верой и правдой много лет служил он на Энтерпрайзе старпомом, бороздя на этом дивном судне бескрайние просторы, принадлежащие королеве Федерации, препирался с судовым лекарем Леонардом по прозвищу Боунс, поднимал бровь, вместо того, чтобы раскричаться, помогал своему капитану, защищал его… и любил. Многое было пройдено на Звёздном Пути, и обычного, и выходящего за пределы человеческого воображения. Даже во времени пришлось попутешествовать нашему герою и встретиться с самим собой. Все невзгоды и опасности преодолел Спок вместе со своей дружной командой и славным капитаном. Но сошёл однажды с небес злодеюка кусачий, длинномордый, в плаще. Лежал он в анабиозе триста лет и ещё бы столько же лежал, если б вероломному кардиналу королевства не понадобился. Хотел тот коварный тип военной наружности использовать злодея в своих корыстных целях, да только хитрый супостат самого кардинала использовал, после чего и убёг от справедливого возмездия через подпространственно-вневременной портал. Да ещё и не сам сбежал, а прихватил с собой приспешников, чудесным образом замороженных, в количестве тридцати трёх штук. Споки, младший из которых для борьбы с сим бомбистом призвал на подмогу себя самого, только старшего, и из иного временного континуума явившегося, не побоялись вслед за разбойником в портал сигануть, вследствие чего и оказались в нашей реальности, совершенно неприспособленные и без средств к существованию. В таком плачевном состоянии я и встретил их в одной портовой таверне, где растерянные странники безуспешно расспрашивали посетителей, не встречал ли кто некоего законопреступника Кхана Нуньен Сингха с тридцатью тремя рабочими криокапсулами, чем вызвали к себе подозрения в душевной невменяемости и едва не были отправлены в жёлтый дом на принудительное оздоровление. Но ваш покорный слуга, — тут доктор остановился и манерно расшаркался, — как истинный специалист совершенно во всех областях современной медицины, с помощью подручных средств в виде пары бутылочек выдержанного виски, быстро установил полное наличие здравого смысла в этих остроухих, как вы верно, сударыня, заметили, головах и, понукаемый христианским состраданием, предложил беднягам свою помощь. И вот уже более года эти достойные всякого уважения господа служат на «Секрете» — по моей разумеется протекции и под, так сказать, псевдонимами — заодно пытаясь отыскать следы сбежавшего злодея, само собой, теперь проявляя больше осторожности и осмотрительности в расспросах. К сожалению, выяснить что-то полезное за это время так и не удалось.       — Мда… — задумчиво протянула Ммотрёна Беньевна, окидывая рыжеволосого эскулапа взыскующим взглядом. — Вот не стоило вам, Даррен Кастиилович, с Ксенией нашей черёмуховку «на слабо» пить. Она ж девка привычная, а вас внове вон как накрыло! Нет, мы в наших Ибенях тоже много всякого метафизического частенько наблюдаем, материализации там чувственные и прочее трансцендентальное, но чтобы порталы какие-то вневременные — это уж точно перебор.       — Не верите? — тут же вспетушился Никвинта. — А вот давайте пройдём в кают-компанию, там господа Споки как раз опохмеляются, и сами у них спросите. А потом можем зайти в мою скромную келью, где я вам покажу обещанный трактат по массажу простаты. Любопытнейшее сочинение, уверяю вас!       — А давайте! — на удивление легко согласилась барышня, припомнив, что нечто такое о боцмане и старшем механике «Секрета» она действительно уже слышала от вездесущей дворовой девки, а заодно прикинув, что сведения о массаже деликатного мужского органа прогрессивной леди никогда не помешают, но тут же строго свела точёные бровки: — Только к вам заходить не будем, трактат в кают-компанию принесёте. Я, знаете ли, девушка приличная и по чужим каютам не шляюсь!       — Нисколько не сомневаюсь в вашей добродетельности, сударыня, — немного разочарованно заверил доктор, но, довольствуясь доступным, тут же предложил Ммотрёне Беньевне руку, препровождая охочую до новых знаний девицу к отведённому для коллективного отдыха и принятия пищи помещению.       Но столь фееричные декорации попросту не могли оставаться невостребованными, и не дольше, чем через пять минут после ухода прогуливающейся пары, будто подтверждая изречённое Аристотелем «Natura enim non patitur vacuum»*, на подмостки опустевшей палубы очередной ранней пташкой выпорхнула мадемуазель Зайцева с зажатым под мышкой внушительным альбомом для рисования и пучком карандашей в руках.       Подставив лицо лёгкому бризу и первым солнечным лучам, Алиса Евгеньевна блаженно зажмурилась и всей грудью вдохнула бодрящий солоноватый воздух, а затем, оглядевшись в поисках подходящего для дислокации местечка, примостилась на свёрнутый в бухту канат и открыла альбом на чистом листе. Кончик рашкуля с тихим шорохом заскользил по шероховатой поверхности, воспроизводя на бумаге не лишённую суровой романтической красоты действительность ливерпульского порта. Впрочем, мысли, теснящиеся в русоволосой головке мечтательной художницы, были заняты вовсе не прелестями прибрежных пейзажей, и нежная рука мадемуазель Зайцевой, позабыв о пристани и причаливших к ней кораблях, вскоре принялась набрасывать совершенно иные абрисы и силуэты. Однако же Алиса оставила без внимания самопроизвольные экзерсисы вольнодумствующей конечности, всецело отдаваясь размышлениям о предмете, беспокойство о котором не покидало её на протяжении всего путешествия к туманному Альбиону.       И обеспокоена Алиса Евгеньевна была изрядно.       Обладающей обычным женским чутьём мадемуазель Зайцевой не было нужды прибегать к пресловутой дедукции или прочим штучкам прославленного лондонского мага, чтобы распознать очевидное: мистер Эдмунд Талбот явно питает к ней чувства особого характера, и с каждым днём сия увлечённость становится всё более серьёзной и глубокой. Не то чтобы это не льстило Алисе или не находило отклика в её впечатлительной душе, но как дама ответственная и, вместе с тем, не чуждая некоторой, свойственной всем творческим натурам философической экзальтированности, художница просто извела себя сомнениями касательно собственной ответной симпатии к молодому англичанину.       А что, если расположение это обязано своим возникновением исключительно схожести господина Талбота с Шерлоком Холмсом? Что, если алисина очарованность восхитительным магом всего лишь переключилась на иной, наиболее подходящий для того объект? И любое развитие этих пока только зарождающихся отношений принесёт им обоим неизбежные разочарование и боль?       Алиса тяжело вздохнула и тут же едва не ахнула, заметив, наконец, что именно изобразила её самочинная рука, пока голова была занята озадачивающей рефлексией.       Потеснив размытые изображения мачт со свёрнутыми парусами и парящими над ними чайками, с кипенно-белого листа на художницу строго взирал портрет необыкновенного мужчины, когда-то невозвратно нарушившего покой романтичной мадемуазель. В миндалевидных очах под кудрявой, небрежно падающей на высокий лоб чёлкой читалось отчётливое осуждение.       За что именно её осуждал проницательный кудесник, Алиса размышлять не стала. Зато принялась заинтересованно рассматривать собственное творение, невольно сравнивая представшие перед ней черты с наружностью своего скромного воздыхателя, и чем дольше она вглядывалась в портрет, тем отчётливее понимала, что Эдмунд с Шерлоком не так уж и схожи. Да, те же высокие скулы, породистый нос и причудливый изгиб пухлых губ. Да, такая же стройная гордая шея и непокорные кудри, правда, у её нынешнего спутника более светлые, нежели у графа. Тот же рост и осанка, тот же завораживающий тембр голоса. Но всё это было лишь подобностью форм, наполненных совершенно разным содержанием.       Где один демонстрировал острый блестящий ум, у другого так и рвалась наружу жадная тяга к новым знаниям и впечатлениям. Там, где Холмс щеголял холодным высокомерием, Талбот излучал располагающую общительность, доходящую порой до крайней непосредственности и сменяющуюся время от времени милой мальчишеской застенчивостью. Насколько граф был закрыт для окружающих, настолько Эдмунд был подобен развёрнутой книге, в которой ни мысли, ни чувства не могли стать тайной за семью печатями для более-менее внимательного наблюдателя. И если первого можно было уподобить айсбергу, бесстрастно дрейфующему сквозь людское море, то второй представлялся бьющим из-под земли родником, готовым утолить жажду всякого нуждающегося. Они были разными, но каждый — по своему привлекательным, и Алиса пока не могла определиться, какое именно из наполнений сиих подобных сосудов приходится ей больше по вкусу.       Убедившись, что умозрительное сравнение двух небезразличных её трепетному сердцу сынов Соединённого Королевства нисколько не упрощает проблему выбора, мадемуазель Зайцева ещё раз вздохнула и, потакая внезапно возникшей прихоти, принялась исправлять набросанный ею портрет, стараясь придать чертам графа характерное выражение лица мистера Талбота. Занятие сие захватило Алису настолько, что она даже не заметила, как рядом с ней нарисовался нежданный зритель её художественных упражнений.       — Да у вас талант, любезнейшая Алиса Евгеньевна! — пророкотал над ухом ломающийся басок, заставивший художницу едва не подпрыгнуть от испуга. Даррен Кастиилович тут же подхватил выроненный девицей карандаш и подал его мадемуазель Зайцевой с подчёркнуто учтивым поклоном: — Простите, если нарушил ваш просесьёс креатиф**, но, став, так сказать, невольным свидетелем, не смог отказать себе в удовольствии выразить восхищение… — корабельный доктор пошевелил пальцами, подбирая подходящий для выражения восхищения эпитет, но эпитет упрямо не подбирался, и Никвинта предпочёл заменить его красноречивым мычанием и гримасой, должной изобразить абсолютный восторг.       Захваченная врасплох Алиса пролепетала в ответ невнятную благодарность, а Даррен Кастиилович меж тем продолжил, переключаясь на другой, более волнительный для него вопрос, ради прояснения которого он и решился обратиться к малознакомой даме.       — Сударыня, вы ведь человек наблюдательный, замечаете то, что другим и невдомёк. Скажите, а подруга ваша, Ммотрёна Беньевна, каких мужчин предпочитают? — доктор просительно заглянул в расширившиеся от изумления глаза художницы. — Я имею в виду, что они в мужском поле более всего ценят? Красоту или ум, или ещё какие качества?       — Чего? — мадемуазель Зайцева недоумевающе уставилась на бесцеремонного эскулапа. — Ну знаете, доктор! Совсем вы тут одичали среди морских волков-то! Никакой деликатности обхождения в вас нет.       Сердито засопев, Алиса подобрала разложенные на толстых канатных витках рисовальные принадлежности, всем своим видом демонстрируя лекарю нежелание вести беседу со столь нахрапистым джентльменом. Поняв свою оплошность, Никвинта тут же поспешил её исправить.       — Помилосердствуйте, сударыня! — затараторил он, покаянно пританцовывая и раскланиваясь в неком подобии реверанса. — Я нисколько не желал оскорбить вас или почтеннейшую Ммотрёну Беньевну, но движимый исключительно велением сердца позволил себе нарушить границы… Предполагая в вас определённое сочувствие… — лекарь запнулся и перевёл взгляд на так и не закрытый альбом, прижатый к возмущённо вздымающейся груди художницы. Глазки за толстым линзами вспыхнули лукавой надеждой: — Вам ведь, сударыня, тоже не чуждо, так сказать, некоторое томление и возвышенность устремлений… Это ведь портрет господина Талбота, если я не ошибаюсь? О, поразительное сходство с оригиналом! И как всё точно передано… Но талант ваш явно заглянул за фасад, проявив сокрытое от других: вон вы какого героизму придали заурядной в общем-то физиономии, даже, я бы сказал, наделили величием, превратили опалённого огнём Вулкана в прекрасного Аполлона… Закари Джонович, Леонард Саймонович, — громко позвал Никвинта, в то время, как крайне смущённая и раздосадованная беспардонностью доктора Алиса хлопала ртом, уподобляясь выброшенной на берег рыбке и не будучи в состоянии подобрать приличествующие воспитанной даме фразеологизмы, отражающие крайнюю степень её возмущения. — Други мои любезные, взгляните-ка на сие творение и подтвердите: ведь похож, каналья эдакая! Несомненно — сразу видна рука гения!       На лекарский зов из корабельных недр, подпирая друг дружку, на свет божий действительно показались остроухие морячки и, неуверенной походкой приблизившись к Даррену Кастииловичу, вперились косящими взорами туда, куда им указывал настырный докторский перст.       — Вы, господин Никвинта, не нарушаете границы, вы по ним нагло топчетесь! — определилась наконец с выражением чувств мадемуазель Зайцева, быстро захлопывая злосчастный альбом. — Мало того, что прервали творческий процесс, так ещё и лезете в то, что вас совершенно не касается. — Гневно фыркнув и гордо вздёрнув подбородок, Алиса сделала несколько шагов, намереваясь покинуть не оправдавшие романтического настроя подмостки, но задержалась, на всякий случай проясняя возникшее недоразумение: — А на портрете изображён вовсе не мистер Талбот, а так — один случайный знакомый. У них с господином Эдмундом действительно некоторое внешнее сходство имеется, но… Но это не важно и не вашего ума дело. И вообще, доктор, — глаза Алисы Евгеньевны мстительно блеснули, — если хотите знать, то Ммотрёна Беньевна вами вряд ли когда заинтересуется, ей более воспитанные и обходительные мужчины нравятся.       Обведя напоследок чудаковатую троицу пренебрежительным взглядом, художница величественно удалилась, оставив доктора со товарищи наедине с их странными мыслями. И если воображение Даррена Кастииловича, получив новую информацию о предмете воздыханий, было занято исключительно придумыванием очередных способов охмурения пышногрудой русской барышни, то в головах удивительнобровых вулканцев тревожными и вдохновляющими огоньками вспыхивал азарт гончих, напавших наконец на след давно выслеживаемого волка.       В изображённом мадемуазель Зайцевой портрете оба Спока отчётливо разглядели высокомерные черты космического злодея Кхана Нуньен Сингха.