***
Зазвонил телефон. — Полковник Литвинов, — предупредил секретарь. — Соединять? Как отметил Илья, тот явно ожидал утвердительного ответа, да и представили Литвинова без лишних пояснений. Следовательно, президент должен быть с ним хорошо знаком. «И к чему же тогда засекреченные проекты? — шевельнулась мысль. — Или они вовсе не от президента засекречены, а тот все знает из первых рук?» — Ну, как вы? — спросил Литвинов весьма участливо. — Не очень, — спокойно ответил Илья, заходя «с места в карьер». — После таких вещей, знаете, не на своем месте себя чувствуешь. Обстановку переменить хочется. — Это, что и говорить, понятно. Но времена сейчас тяжелые, — посочувствовал Литвинов с таким же ощутимым нажимом. — Нужно работать, раз уж взялись, со временем разъяснится. — Да вот в том и дело, что у власти в тяжелое время должен быть человек компетентный, — возразил Илья, уже предвидя ответ. — А кто может быть компетентнее вас? Вы такие мысли оставьте, а если что — звоните. Я или свяжусь с кем надо, или сам что-нибудь придумаю. — А не за тем ли вся эта история?.. — вздохнул бывший разведчик, а ныне президент, услышав последнюю фразу. — Ну что вы, — Литвинов усмехнулся, — не я ведь вас послал… Ну, впрочем, не буду ваше время занимать. Придите в себя, отдохните — и работайте, — напутствовал он, прежде чем положить трубку. — Н-да уж, — выдохнул Илья, покосившись на охранника. — Уж не говорил ли я, что долго тебе поединовластвовать не дадут? — заметил Хвостатик. — Дадут теперь приказы — и выполняй как хочешь, ты теперь подставное лицо. — Понял, только вот чье? — Илья тряхнул головой и усмехнулся. — Вы, главное, за меня не передеритесь, хорошо? — Хорошо ли ты понимаешь, — серьезно спросил пришелец, — кто и чего хочет? Хочет ли твой Литвинов, например, чтобы ты выполнял его прямые указания, или наоборот, подбивает тебя вести собственную политику, которую он, зная тебя, хорошо представляет? — Не могу ручаться. Но, боюсь, разобраться у меня время будет…***
Каждый звук отдавался в его голове издевательским хрюкающим эхом, как при мигрени, и Джефф не знал, было ли то следами отравления воздухом, которым дышал Хозяин и весь его Улей, или же отголоском подавленной, загнанной глубоко внутрь истерики. Джефф навалился грудью на стол — оставшееся табачное крошево прилипло к его рубашке — чтобы удержать тот животный вопль инстинкта самосохранения, что болезненно резонировал в голове, рвотный позыв запрещенного отвращения и дрожь столь же недопустимого страха за собственную жизнь. Джефф умел их удерживать, не разучился с того дня в детстве, когда убил человека. Потому что, убивая человека, Джефф был прав, и всем этим слабостям места не было. Ему тогда было одиннадцать, и он уже больше года проучился в новой школе. Школу он сменил после смерти отца — мать вынуждена была продать дом, и они перебрались в квартиру подешевле, в грязном и неблагополучном районе на окраине. Джеффу, в принципе, было безразлично, где учиться, а вот мать он жалел — той переезд дался нелегко. Соседи сразу невзлюбили ее, излишне интеллигентную и несамостоятельную женщину, незнакомую с тяжелой работой; за глаза обзывали ее содержанкой и словами похуже. Джеффа, такого же, как мать, тихого и воспитанного, поначалу тоже задирали. Нападки он или игнорировал, или — если игнорировать было невозможно, как в тот раз, когда его избили на заднем дворе — жаловался учителям; так он прослыл доносчиком, но его оставили в покое. Тем более, бывшие обидчики оказались достаточно сообразительны, чтобы понять, что у тихони и доносчика можно безвозмездно списывать домашние задания и контрольные — учился он на «отлично». Так Джефф обзавелся «друзьями», среди которых был и Вилли. В «друзьях» Джефф ничуть не нуждался, но понимал, что пытаться избавиться от них не стоит: пока они не мешают, а, обидевшись, могут начать портить жизнь. Однако в тот четверг, когда их внезапно оставили после занятий на очередной публичный выговор кому-то смутно знакомому, Джефф пожалел, что позволял Вилли держаться рядом с собой. Они возвращались домой вместе — было по пути; Вилли курил, и мать Джеффа, вышедшая навстречу — она шла в школу, чтобы узнать, все ли в порядке с сыном — сделала его «другу» замечание. А Вилли в ответ разразился нецензурной бранью, где помянул, похоже, все то, что слышал от взрослых в адрес матери Джеффа. Мать отчаянно пыталась удержать себя в руках, не потерять остатков самолюбия перед мальчишкой-ровестником сына, но не смогла: лицо у нее исказилось, и, отвернувшись, она разрыдалась вслух, а ошарашенный эффектом собственных слов Вилли юркнул в ближайший переулок. Холодная, осознанная ненависть родилась в душе Джеффа в тот момент, когда он беспомощно пытался утешить плачущую мать, обнимая ее и уговаривая пойти домой. «Ты ответишь» — пообещал он Вилли вслед. Он понял — немного поостыв — что мать не будет рада получить в подарок отрубленную голову обидчика или трофей вроде этого. Она всегда гордилась тем, что ее сын — воспитанный и добрый мальчик. Поэтому он начал с того, что его мать могла принять: поговорил с директором школы, и тот заставил Вилли и обоих его родителей извиниться. Помимо извинений — Джеффа, стоящего за дверью в соседней комнате, сотрясала ярость от каждого их слова — семья Вилли принесла коробку конфет, которые мать, к ликованию Джеффа, сразу же после их ухода отдала бродяжке Стью, побирающейся у подъезда. Мать, конечно же, поняла, что, а вернее, кто, заставил обидчика извиняться — она обняла Джеффа и назвала своим заступником. «Это было не так уж сложно, мама, — признался он давно заготовленной фразой, — ведь справедливость на нашей стороне». Как он и ожидал, матери очень понравились эти слова, украденные Джеффом из какой-то книжки. Теперь мать могла быть уверена, что ее ребенок вырастет законопослушным, но способным постоять за себя гражданином; а ложь во благо Джефф давно уже перестал считать злом. Может быть, произошедшего было достаточно, чтобы мать оставила охватившая ее тогда горечь беспомощности, но черной, чистой и холодной, как стекло, ненависти Джеффа промямленных побитым отцом Вилли извинений было вопиюще мало. Заставивший его мать плакать должен был умереть. Он не торопился; уверенность позволяла ждать. С Вилли он, конечно же, более не общался, демонстративно уходя при его приближении, и бывший «дружок» скоро отстал, найдя себе более подходящую компанию и не подозревая, что Джефф на самом деле внимательно следит — и ждет подходящего момента. Момент наступил уже почти после летних каникул, утром в субботу, когда на улице было темно от непрекращающегося ливня. Джефф заметил Вилли, проехавшего на велосипеде в сторону магазина — по обе стороны от колес разлетались бурые грязные фонтаны — и поспешил туда. Убедившись, что его не видно из окон, подобрался и снял цепь, запутал ее и вернул на место, после чего свернул за угол. Подождал немного: стукнула дверь магазина, Вилли взобрался на велосипед и громко упал в лужу, чертыхаясь. Плеснуло — вытаскивал велосипед. Джефф выждал еще пару секунд и подошел. — Помочь? Вилли поднял голову; волосы у него были мокрые, и грязная капля стекала по носу. — Ага, — он знал, что Джефф неплохо ладил с механикой. Джефф осмотрел велосипед, потрогал цепь и поежился. — Здесь все в грязи. Давай оттащим его до библиотеки, а там сделаем? Вилли согласно кивнул; похоже, он и сам продрог и не против был перебраться в место посуше. Библиотека была заброшена после пожара; один угол у нее обуглился, а в других еще долго обитали бродяги, обогревавшиеся у костров из книжек. Сейчас книжки почти закончились, и бродяг стало гораздо меньше, тем более, что крыша совсем прохудилась и протекала. По крайней мере, в последнее время Джефф заходил сюда несколько раз, но не застал ни души. Джефф затащил велосипед подальше, привалил к стеллажу, где наверху — это он приметил давно, и даже спустил его пониже, припрятав за доской — стоял старый радиоприемник. — Подержи вот здесь, — указал он Вилли. — Только крепко! Вилли, согнувшись, навалился на раму, и Джефф, высоко подняв приемник над головой, обрушил его на вихрастый затылок. Вопреки его ожиданиям Вилли не свалился, как подкошенный, с закрытыми глазами. — Что творишь, урод?! — заорал он, вскакивая. По голове его текла кровь. Пальцы Джеффа, впившиеся в бока приемника, словно парализовало — молча, задыхаясь от ужаса, он продолжал бить бросившегося на него Вилли, пока тот не упал — угол корпуса ударил в висок. Вилли трясся, на залитом кровью лице открывался и закрывался темно-красный рот, и Джеффу хотелось просто уронить приемник ему на голову, и больше не смотреть, а бежать домой, как можно дальше от старой библиотеки и страшного мертвого Вилли. Но снова та стеклянная ненависть заставила его остановиться: Вилли был слишком глуп и испуган, чтобы понять, за что умирает. Такой мести Джеффу было недостаточно; он должен был заставить Вилли пожалеть о тех словах, которыми он оскорбил его мать. Джефф просунул руку за доску подальше и убедился, что его личный склад цел. Оттуда он вытащил моток мягкой алюминиевой проволоки, похожей на спагетти с серебристым отливом, и, перевернув тяжелого и бесформенного, словно набитого ватой, Вилли, привязал его к стеллажу многими витками. Потом отошел и его вырвало — слишком долго смотрел на разбитое лицо. Постоял, сложив ладони лодочкой, под дырой в потолке, пока не набралось воды, и вылил ее на лоб Вилли. Ему пришлось повторить это несколько раз, прежде чем тот очнулся. Вытаращенные глаза Вилли, залитые кровью, вращались в разные стороны, как у хамелеона, словно нить, связывающая их оси, лопнула от удара. Он хрипел и что-то пытался сказать и, кажется, угрожал Джеффу. Тот зажал ему рот. — Молчи, дай мне сказать! — приказал он. Под ладонью пузырилось мокрое и горячее. — Ты оскорбил мою мать, помнишь?! За это ты умрешь. Я тебя убью, и я тебя буду долго мучить, прежде чем убью. Я тебе отрублю пальцы по одному, вот прямо сейчас. Вилли ревел, как ревут быки перед забоем, так громко, что Джефф испугался, что прохожие могут услышать. Он скомкал несколько мокрых разлезшихся страниц, прилипших к полу, и затолкал их Вилли в рот, а потом выволок из тайника колун. Он устал, и руки уже дрожали, даже когда он просто держал топор в руках. А когда ударил по кисти, то, во-первых, промахнулся — попал в ладонь, а не по пальцу — а во-вторых, ударил слабо. Рука Вилли хрустнула и заскреблась — сама по себе, как шарящая в мусоре крыса — а Вилли вытянулся и замычал, давясь бумагой, а потом снова сложился, как дождевой червяк. Джефф, задыхаясь от усталости и шока, поднял топор снова. Он не знал, сколько еще мучил Вилли до того, как отрубил, наконец, три пальца от измочаленной руки. Несколько раз его рвало всухую, скручивало судорогами живот так, что казалось, еще немного, и из горла пойдет кровь — желудок освободился еще в первый раз. По лицу тек пот, глаза щипало — но кровавое, размазанное по полу пятно он видел чересчур хорошо. Вилли уже не мычал; он вытянулся так же, как когда Джефф ударил его по руке в первый раз, и как-то закостенел. Для надежности Джефф ударил его еще раз по голове — обухом топора — и, отмотав проволоку, вместе с топором задвинул тело под стеллаж, затолкал туда же велосипед и закрыл доской. Потом достал футболку и штаны, завязанные в полиэтиленовый пакет, переоделся, спрятал те, что были в крови, в сумку. Дома он их сразу же постирал — матери было не привыкать, что сын занимается домашними делами. Вилли начали искать не сразу. Вначале родители думали, что он у друзей, потом, наконец, спохватились и решили, что сбежал. До того момента, как нашли тело, прошло недели две, и, как говорили, собаки и крысы объели его до неузнаваемости. Говорили еще, что участковый полицейский напился в тот день, когда осматривал тело, и говорил своему помощнику, что никогда раньше не видел, чтобы какой-то чокнутый мясник учинил такое зверство над ребенком. Потом в школу несколько раз приезжала полиция; сначала допрашивали всех одноклассников Вилли, а потом, еще раз — просто предупреждали, что нельзя никуда ходить с незнакомыми людьми. Джеффа допрашивала женщина-афроамериканка с красивым блестящим значком на рубашке, приезжая, какой-то специалист. — Мне сказали, ты дружил с этим мальчиком?.. Джефф вскочил со стула. — Да не дружил я с ним! Я его терпеть не мог, потому что он обозвал мою маму!.. — Извини, — женщина за плечо усадила его обратно. — Я слышала про эту историю от директора. Выходит, вы совсем не общались больше? — А чего мне с ним общаться? — бросил Джефф. — Ну, один раз я ему велик чинить помог, у него цепь слетала вечно. Давно еще, — он махнул рукой. Специалист с красивым значком спросила еще что-то неважное, и больше Джеффа не допрашивали. Вскоре пошел слух, что маньяк был приезжий, с поезда — все лучше, чем подозревать соседей. И Джефф в очередной раз убедился, что, как бы мерзко не было тогда, в превратившейся в бойню заброшенной библиотеке, он все сделал по справедливости, правильно. Его не мучила совесть, он не считал себя маньяком — он точно знал, что убивать ему очень не понравилось, и он не испытывал потребности исповедаться, но однажды все-таки рассказал про Вилли — Уэсту. Просто чтобы доказать, что способен ради справедливости на все. Эта готовность поступать правильно, каким бы ужасным это «правильно» ни было, вывела его потом — после смерти матери и после армии — в силовые структуры, а потом и в службу безопасности президента. А тот секрет, который Джефф берег сейчас, был столь омерзителен, что, наверное, правильный выбор превращался в дело всей его жизни. — Головоломка, значит? — повторил он, глядя в потолок.