𝙻𝚘𝚜𝚎𝚛 𝙻𝚘𝚜𝚎𝚛
5 января 2015 г. в 02:51
Если бы Михаил Кшиштовский был поэтом, он сравнил бы себя (в наиболее самокритичной форме, которая только возможна) со снегом в первый холодный весенний день. Вся природа стремится к созиданию, полная активности жизни, но снег лениво перемежается с грязью и не торопится воплощаться в живительные ручьи, щурясь от принуждающего его к этому ослепительного и оттого надоедливого солнца.
Но Михаил не был поэтом, что подтверждал сейчас отнюдь не изысканным потоком брани, высвобождая кроссовок из слякоти. Возможно, в другой день он не отнёсся бы так резко к подобному происшествию и не распугивал бы прохожих да голубей, но сегодняшний день у Миши явно не задался. Причём с самого утра: Кшиштовский проспал первую пару. Уже предчувствуя великолепие предстоящего дня, Миша тихо матерился, не попадая ключом в замок; матерился громче, обнаружив лифт в нерабочем состоянии; и позволил себе выкрикнуть крепкое словцо, когда, прибыв в университет, получил новость о том, что на благополучно проспанной паре ставили зачёт автоматом. Проведя остаток учебного дня не в самом лучшем расположении духа, Миша надеялся, что судьба-злодейка вдоволь поиздевалась, но разуверился в этом, не найдя ни в одном из карманов бумажника.
Кшиштовский уже всерьёз думал, что кто-нибудь его сглазил, и даже перебирал кандидатуры, когда в своей задумчивости вляпался в грязь. Выпустив пар, он наконец достиг дома. Поднимаясь по лестнице, Кшиштовский заметил у двери своей квартиры соседку, нервно мнущую пальцы. Сразу заподозрив неладное, Миша состроил наиболее суровую мину и приготовился получать прискорбные новости. Те не заставили ждать: Михаила, как оказалось, «немножко, совсем пустячно» затопили. Уставший метать и рвать за предыдущие часы неудач, Миша отпустил виновницу и самолично оценил ущерб, оказавшийся, всё же, действительно несерьёзным.
Тем не менее, это событие стало последней каплей. Кшиштовский вышел на балкон и, не жалея лёгких, возопил:
— Сраное провидение, какого хрена ты творишь?! Что я тебе сделал, мудило? За что ты меня ненавидишь?
Посланник провидения за спиной парня звонко рассмеялся. Данила находил забавным, когда Миша считал себя полным неудачником, ведь он был одним из исключительных людей, кто при рождении наделён сопровождающим по жизни защитником — ангелом-хранителем. А Даня был одним из ангелов, что само по себе исключительно, ведь оных в разы меньше, чем людей.
И Даниил готов был поспорить с Мишей насчёт удачливости последнего, ибо считал, что справляется со своей работой не хуже некоторых. Да взять хоть сегодняшний день.
Не проспи Кшиштовский пару, он попал бы под машину, пропустив не только одно занятие, но и ещё десяток. Не оброни он кошелёк, был бы замечен расплачивающимся в магазине, а после подвергся бы ограблению с предшествующим членовредительством. Не будь он затопленным, не получил бы финансов на исправление последствий, остаток которых успешно заменит ускользнувшую в этом месяце стипендию.
Ну а всякие мелочи вроде заляпанной обуви и отсутствия зачёта Данила никогда не учитывал, справедливо замечая, что он не нянька, а хранитель. Замечания эти, конечно, никогда Михаилом не были услышаны: ангел манипулирует поворотами судьбы из тени, не замечаемый не только подопечным, но и вообще людьми.
Несмотря на наплевательское отношение, показываемое Даней при обществе других ангелов, он безусловно трепетно относится к своему подопечному: тот у ангела первый на хранении, да и вообще как человек Миша заслуживает иметь кого-то за плечом.
Хотя Даня сомневался, что тёплое отношение к сопровождаемому человеку не присваивается при распределении.
Как и многих его коллег, Данилу занимает образ жизни подопечного. В свободное время (то есть всё время вообще, не учитывая редкие периоды, когда Кшиштовский спит) он зависает за плечом Миши.
Так было уже двадцать семь лет. Даня всегда был рядом, то умиляясь неуклюжему малышу, то раздражаясь типичным юношеским проблемам, возведённым в абсолют, то наигранно порицая за распитие пива.
Даня был несколько опечален, что в детстве Миша не имел воображаемого друга, ведь он мог бы принять на себя его роль. Миша также не вёл дневника, и Данила не мог быть тем, к кому обращаются, пиша «дорогой дневник». Только к возрасту, когда подобное было бы странно, Даня понял, что это его желание было несколько пугающе, ведь Михаил никогда бы и не узнал о его существовании, а удовольствия от того, что к тебе обращаются, а ответ дать нет возможности, мало.
Но всё же время от времени Кшиштовский позволял себе говорить в пустоту, и тогда Данила откликался на эти, от безысходности рождающиеся, если посудить, монологи. Говорил утешающее «У тебя всё получится», если Миша в раздражении корил себя: «Вот я дурак!», с чем-либо не справляясь. Успокаивал фразой «Ты сам знаешь, они все умрут» при мизантропном «Я ненавижу вас всех», когда Михаил падал лицом на кровать после дня, полного проявления человечеством его худших качеств. «Да сдашь ты, ей-богу. Не тупой вроде», — усмехаясь, говорил Данила, когда Миша неожиданно приобретал высокий уровень суеверия и махал зачёткой в форточку с небезызвестным призывом халявы.
Даниил мог посудить, что Михаил хуже претерпевает удары судьбы, если тот отмалчивался при друзьях, да и в одиночестве только припадал к пиву и не горячился выкриками в сторону рока, но мучался бессонницами.
В последнее время дела стали чуть более паршивыми, чем раньше. Даня с удивлением обнаружил, что Миша уже не угловатый подросток, живущий с родителями и, хоть и пытающийся от их влияния уйти, но сильно зависимый, а взрослый состоятельный (более или менее) мужчина с новыми заботами и куда более масштабными достижениями. Но рука об руку со свершениями идут и провалы. Всё чаще Дане случалось стоять по ту сторону зеркала, опустив на плечи Миши невесомые ладони. Кшиштовский, хмурясь, смотрел сквозь него, да и сквозь собственное отражение, цокал языком и, тряхнув растрёпанной головой, отходил, чтобы снова приступить к какому-то делу. И Даниил искренне желал ему в том удачи, хотя и знал, что часть формулы успеха в руках фатума и частично в руках, собственно, Данилы, что с начала принятия своего подопечного и до сих пор давало ему смешанные чувства: от гнетущей ответственности до восхищения своим делом.
С годами смесь чувств не так сильно била в голову, и чаще перед ритуалом Даниил ощущал скорее предвкушение пользования своим даром предвидения и опасение, что в будущем Кшиштовского не всё так радужно.
Миша отпускал дневные проблемы и предавался сну, когда в изголовье его кровати вставал Даня, закатывая рукава белой рубашки, носимой им беспеременно, представляя себя хирургом на срочной операции, где придётся изрядно перепачкаться в жидкостях организма. Тем не менее, выглядело получение предсказания куда более благопристойно. Данила опускал пальцы на лоб дремлющего Кшиштовского, и то был момент, когда связь ангела и человека была едва ли не ощущаемой самим хранимым и визуально обнаруживающейся для ангела. Тонкие золотые нити опутывали пальцы Даниила, чуть искрясь, и мягкий свет от них, не мешая Мише посещать царство Морфея, падал на его умиротворённое лицо. Бережно отнимая руки, Даня с замиранием смотрел, как нити сплетаются в смутной логике и запутанных движениях, но составляя ясное полотно на его ладонях, отображая ближайшее будущее. Данила, если бы то понадобилось, не смог бы достоверно описать, как он видит сразу несколько вариантов событий и откуда с достоверностью знает, за какую нить полотна нужно потянуть, выбирая наилучший. Хрупкое сплетение вмиг теряло связи и, став единой лишь нитью, исчезало в воздухе, возвращая спальне абсолютную темноту.
Даня привычно трепал спящего по волосам и с чувством выполненного долга выходил на балкон, с него прыгал на землю и до рассвета прогуливался по Москве. Рассветное время он не любил и возвращался к Мише, чей чуткий сон не мог нарушить неслышимыми шагами. Хотя временами именно этого и хотел, угнетённый молчанием квартиры, которую лишь бодрствуюший Кшиштовский мог оживить.