По течению

…Y es que tu me matas! Me matas © Anabantha «Tu Me Matas»

Салли снились в бреду луна и солнце, застывший волшебный пейзаж. И кто-то будто снял полумесяц с небосвода и плыл неспешно в лодке, пересекая залив, озаряя холодным сиянием округу. Но вскоре картина менялась, вскоре в ее сознании вновь представали грубые лица, искаженные, гротескные в своем уродстве. И кровь… Ей чудилось, что к ней подбираются вараны, а она не в силах сбежать. Вараны и казуары превращались в гигантских древних ящеров, нависали над ней. Она видела жадные пасти, которые поглощали ее. А дальше тишина, темнота, что разрывал ее истошный крик, от которого ей удавалось наконец пробудиться, чтобы полночи лежать в холодном поту, сравнивая, что страшнее: реальность или ее галлюцинации… На этот раз Ваас не на шутку лютовал, вернее, как он называл это, «веселился». Но это с чьей стороны поглядеть. Со стороны мучителя — веселье, со стороны жертвы… Она вспоминала, что сначала Ваас пришел вроде бы без намерений ее так истязать. Распахнул резко железную дверь хибарки, в которой обитали купленные наемниками пленницы — рабыни, выгнал всех женщин, кроме Салли, затем с не меньшим грохотом затворил единственный путь на волю. Впрочем, и он, и она прекрасно знали, что нет там никакой свободы, ни единого шанса сбежать. Ему нравилось читать в глазах пленницы отчаяние, сквозящую безысходность кролика перед пастью удава. Он недолго всматривался в ее умоляющее, смиренное до апатии лицо. Очень скоро он схватил ее за плечи, развернув к себе спиной. Когда Салли говорила Бену, что главарь «иногда целует в губы», это означало те редкие случаи, когда у Вааса было особое настроение. Чаще всего он просто приходил, чтобы «использовать» личную вещь «по назначению». Но скоро Салли поняла, что это еще меньшее из зол, хотя не ощущала ничего приятного, когда в тот последний раз «хозяин» кинул ее на стол, разбросав алюминиевые миски. Девушка даже не имела возможности видеть его лицо, когда он властным жестом прижал ее к доскам, распластав, как раздавленную лягушку, схватив за «холку» и шею, смяв там кожу, будто она собиралась вырываться. На что уже ей, разуверившейся в возможности спастись? Но все равно наградил лишними синяками, хотя на коже и так живого места на оставалось. Об удовольствии с ее стороны в таком случае речи практически не шло, он это знал. Наверное, он просто не старался, чтобы пленнице понравилось, даже наоборот. Она раскинула руки, для устойчивости сжав пальцами края стола и повернув голову набок, чтобы не сломалась шея. Иногда она еще зажмуривалась, чтобы не таращиться на постылые стены, раз главарь все равно не позволял хотя бы толком взглянуть на себя. Может, она бы и хотела хоть немного рассмотреть его, красивые мышцы рук и торса, вдохнуть хотя бы запах его пота и табака, ведь никто бы не стал отрицать, что он по-своему даже красив: резкие южные черты лица, точеный нос, пронзительный взгляд, смуглая кожа, длинные руки. Только любую красоту уничтожают поступки, любое минутное очарование смывают часы пыток. В тот раз он слишком торопил, как обычно, не задумываясь, что ощущает жертва. Конечно, ведь есть он — великий и ужасный, и его марионетка из плоти и крови. Его не интересовало, что Салли с самого утра мутило от жары или еще от какой тропической заразы, потому его приход отозвался только тоскливым холодом безысходности: быстрее начнется — быстрее завершится. Тотальная неизбежность. Куда только деваться от приступов паники? Забыть бы все и очнуться, когда он уйдет… Она стояла, опершись о стол, спиной к мужчине, когда его руки потянулись к пуговице ее джинсов — вот и что-то новое. Обычно он был еще и ленив настолько, что приказывал девушке раздеться самой. Везде он, вокруг нее, а хотелось исчезнуть и раствориться, растаять прибрежной водой. Салли выдохнула и попыталась представить что-то успокаивающее. Да, вода, течение… Она просто тина, что плывет по течению. Девушка еще раз глубоко вдохнула, сжимая зубы, надеясь, что все обойдется без дальнейших пыток, что он просто пришел к ней, не желая платить в дрянном городишке — Бедтауне — какой-нибудь шлюхе, но интуиция ее редко подводила. Она будто научилась читать его намерения по краям широкой ухмылки крокодила, которая нередко играла садистской наглостью на его самовольном лице. Пуговица от джинсов звякнула и покатилась по полу, скрываясь где-то между досок, откуда порой выползали пауки и даже змеи. В джунглях ядовитая тварь могла появиться где угодно, так же, как и пираты. Мучитель оторвал пуговицу; вот еще новую потом искать, если настанет это потом, если он позволит пережить еще один день. Салли только поглядела на его запястья, покрытые черными волосками, руки, где над мощными мышцами выделялись вены. Его лицо оставалось где-то намного выше ее затылка. Он потянул воздух, судя по звуку, облизнулся, точно тигр, наваливаясь тяжестью своего мускулистого тела. Может, и к лучшему, что она его не могла видеть. Страшный взгляд еще больше пугал, вводил в полнейший ступор, не предвещая ничего хорошего. Ее личный кошмар, демон северного острова. И она — бескрылый мотылек, извивающаяся гусеница на тонких ножках. Через миг она оказалась придавлена к столешнице, сморщившись от подступившей при ударе тошноты. И какая недобрая судьба привела его именно в тот день? Не нашлось проблем с ракьят? Не поймали нового живого товара? Тиран заскучал, решив развлечься со своей «личной вещью», заброшенной в далекий ящик-аванпост у лагуны? Вот и началось. Девушка неосознанно выгнулась, не сопротивлялась. Она бы вовсе не противилась, если бы его рука не сдавливала сзади шею, отчего накатывало удушье. Кто-то мог получать от всего этого удовольствие. Их еще называли мазохистами, но, очевидно, Салли к таким не принадлежала в силу природных и психологических особенностей. Пленница только ощущала, как неудобно елозит ее обнажившийся живот по нестроганой столешнице при каждом новом резком движении в ней того существа, мужчины, пристроившегося сзади за спиной. Девушке не нравилось это порывистое скольжение по древесине, как бы ни пыталась она расслабиться и игнорировать окружавшие предметы. Но не так-то это легко, особенно когда не хотелось получать занозы, ведь они могли загноиться, тогда стало бы еще хуже, потому что никому не было дела до ее состояния. Она суетливо потянула бесформенную красную майку чуть вниз, вроде стало и лучше, если в принципе игнорировать факт того, что снова совершали над ее телом. Да как это игнорировать? Мучителя, его грубые прикосновения рук к ее узким бедрам, его движения… От ужаса кружилась голова, в глазах рябило, по телу стекали душные струйки пота, кидавшие в озноб. Скрипело устало собственное рваное дыхание, воздуха не хватало до кашля. Наваливались волны дикой нездоровой сонливости, отчего утрачивалось чувство реальности и умение давать названия вещам. А когда длинные пальцы огромной лапищи главаря впились в ее левую грудь, бесцеремонно сминая, сжимая сосок, будто разрывая, то Салли показалось, что грудная клетка ее уже разверзлась, что вот-вот вырвут ее бешено трепыхавшееся сердце, похожее на крошечную птицу, пойманную в коварную западню. И из разорванных артерий хлынет кровь. Казалось, что будет видеть, как алый комок продолжит бестолково биться… Может, это и лучше, ведь тогда все завершится. Но нет, она боялась смерти, хотя не понимала, как выдерживает такую жизнь. Снова потянула надоедливо задиравшуюся майку чуть вниз, потому что наждак досок, проходившийся вдоль разгоряченной кожи, доводил до истерики. Так бывает: терпит-терпит человек, а какая-то мелочь может вдруг лишить рассудка. Затем она заставляла себя максимально обмякнуть, растечься, словно амеба, потому что так легче, так менее страшно. «Зачем ему вдруг приглянулся этот грязный стол? В конце концов, в углу матрацы были набросаны, как обычно…» — в голове девушки сами по себе возникали отдельные мысли, разрозненные и малозначительные, отвлекавшие от осознания того, что с ней происходило. Ей не хотелось оценивать все это, она почти забывала, кто находится рядом с ней, стирала и осознание, кем является она. Так, наверное, и проще: вроде и реальность, а на деле — пустота. Что мешало ему проявить хоть немного жалости к ней? Но он не знал такого слова, ему нравилось ощущать свою полную власть не столько над ее телом, сколько над ее сломленным духом. Она не вырывалась и не звала на помощь. Знал ли он, что мог бы даже понравиться? Вернее, она могла бы смириться, привыкнуть, но он точно намеренно каждый раз делал так, чтобы она его ненавидела, ощущая свое ничтожество, бессилие, будто с нее кожу сдирали. Пленница относительно спокойно выносила все это, ведь он у нее такой был один. Так она подбадривала себя каждый раз, так находила смысл доживать до следующего дня, дрожа от ужаса в преддверии его возвращения. Это все же лучше, чем то, что терпели некоторые рабыни, которых продавали в публичные дома. И за эту «милость» Салли порой хотелось даже отблагодарить главаря, но по-человечески, с какими-то чисто людскими «ритуалами», в любом случае не так быстро, не в этой бездумно животной позе. Но, видимо, не в этот раз… Единственное, что ее хоть как-то ненадежно и неверно успокаивало: и правда недолго все длилось, можно и перетерпеть. Но она поняла, что самое худшее только впереди… Главарь вроде как заискивающим тоном предложил вскоре «пройтись», когда она сползла на пол, натягивая обратно сдвинутое набок безразмерное белье и джинсы, которые мешком висели на ее тощем теле, а без пуговицы и вовсе обещали сваливаться. Но до одежды ли, когда грядущий день отделен от проходящего неизбежностью страданий? Девушка задрожала, как последний колос на давно убранном поле. Пытки… Он снова что-то придумал, и желал опробовать на ней, будто она и правда робот, живая кукла. Она уже достаточно изучила все его привычки и могла догадаться о намерениях по случайному слову. То животное непотребство, что творил он с ней на столе, не шло ни в какое сравнение с тем, что предстояло переживать. А пытки изобретает человеческий разум. И одинаково мерзки оказываются оба начала… *** Вскоре он вел ее вдоль берега, слегка отходя от аванпоста, подхватив за локоть. А у нее ноги заплетались, руки дрожали, лихорадочно стучало в висках, но она не смела ему перечить, и на любое его самое бессмысленное высказывание только кивала, соглашалась с чем угодно, не надеясь, что от этого ей станет легче. Если он решил причинить боль, то он всегда осуществлял свои черные замыслы. Он ухмылялся, а вокруг него скакали кровожадными мартышками пираты — охрана, потому что перемещаться по джунглям в одиночку оказалось очень рискованно. Салли уже знала, что отряды ракьят не сидят сложа руки и осуществляют диверсии. Она не могла не желать удачи племени в их борьбе за их родину, но сама больше всего на свете боялась попасть под пули, оказаться посреди перестрелки. Она страшилась звуков выстрелов, свиста снарядов и разрывов гранат. Один раз, довольно давно, ей довелось оказаться свидетелем нападения на аванпост воинов племени. Тогда она сидела под столом вместе с другими перепуганными женщинами, которые ее отчего-то ненавидели. Может, потому что была не местной, может, потому что слишком часто к ней приезжал Ваас, а его воспринимали не иначе как языческого злого духа. В то нападение одна из рабынь обрадовалась, что за ней пришли воины из деревни, вырвалась из штаба, не думая о своей безопасности. Когда отряд ракьят отступил, перебитый больше, чем наполовину, тело этой девушки нашли у забора аванпоста. Значит, ее убили свои же, видимо, не разобравшись, кто бежит. Этот случай доказал Салли, что нет никакого смысла в попытках строить планы побега, и она даже не пыталась мыслить в этом направлении. Но о чем тогда? О пытках? В тот день Ваас сначала подвесил ее вниз головой на дерево, туго перетянув жесткой веревкой лодыжки. Еще бродил рядом с секундомером. Оказалось, его внезапно заинтересовало, сколько человек может провисеть, оставаясь в сознании. Видимо, для зрелищных казней требовалось знать наверняка. Прежде чем лишить очередного неугодного пленника жизни, он еще любил произнести громкую тираду, которая чаще всего ничего не значила. Или это только так казалось всем, кто не мог понять. Салли тоже не понимала до поры до времени… И, естественно, мало занимали его слова, когда она раскачивалась на тугой жесткой веревке, ощущая, как с босых ног осыпаются песчинки. Время тянулось бесконечно долго. Ваас наматывал круги возле нее, периодически похлопывая по щекам пленницу, изучающе склонив голову набок, замечая, что его личная вещь еще в сознании. Салли ждала, когда провалится в небытие, созерцая все более уплотнявшиеся черные узоры перед глазами. Она уже знала, что у Вааса пока нет намерения казнить ее. Впрочем, как бы ей ни казалось, что успела изучить его неуловимый характер, никто не знал, как далеко может заходить его подлость и вероломство. Он обожал давать пленникам ложную надежду на спасение. Например, предлагая убить одному из них собственного товарища вроде в обмен на освобождение. Но лишь затем, чтобы спустить курок, вышибая мозги поддавшегося на уговоры через секунду после того, как тот выполнял условия бесчестной «сделки». — Ну что, не сопротивляешься? Да! Как всегда, — рассматривал он Салли. — Я смотрю, ты тут неплохо висишь! Не-не-не, не сопротивляйся, мы сейчас разнообразим это дело. Эй, Френки, тащи сюда аккумулятор! Салли похолодела, хотя кровь приливала к лицу и ее спасал от потери сознания только малый вес тела, которое было даже чересчур тощим из-за вот таких постоянных истязаний. Потом несколько дней приходилось отлеживаться, а никто не заботился о том, чтобы поднести хоть плошку с рисом. Но ныне Ваас замыслил что-то поистине ужасающее, поигрывая клеммами с улыбкой истинного маньяка на лице. Несмотря на жару и приливавшую к голове кровь Салли чувствовала, как ее сковывал леденящий холод, как от встречи с живым мертвецом. Удары током напоминали скорее не ожоги, а именно удары, будто невидимый кулак прошибал насквозь тело. Девушка вздрагивала, веревка раскачивалась. Джунгли то и дело оглашались ее тонким беспомощным криком — единственное, что она могла себе позволить в такой ситуации. Единственное, в чем еще содержалась ее свобода, хотя лицемерно и бесчеловечно звучало это слово, применительно ко всему ее существованию. Ваас только больше распалялся, рассматривая то с одной, то с другой стороны ее искаженное муками юное лицо. При этом рассказывали, что обычно он пытал все больше мужчин. Но, видимо, ей так «повезло». Он ее вовсе не воспринимал как человека. И говорил он вроде бы с ней, а вроде и ни с кем, просто, чтобы сказать. Кожа начинала покрываться в некоторых местах волдырями, от очередного разряда болезненно щелкали зубы, и казалось, что глазные яблоки лопаются. Сколько уже прошло времени? Бесконечность… В голове только заклинил вопрос: «Когда все это закончится? Когда?» Завершилось все, когда что-то сломалось в системе самого аккумулятора или клемм, и разряд тока получил сам палач: видимо, не рассчитали с изоляцией. Ваас взревел недовольно, впрочем, только смеясь ненормально от произошедшего: — ***! Френки! — А… Что?.. Ну, я, это, — что-то бормотал один из своры Вааса, виновато разводя руками, что Салли уже видела через смутную пелену. Кажется, наставали ее последние минуты, и она боялась. Она впилась взглядом в своего палача, как в последнее спасение, надеясь, что он поймет, ведь еще немного — и все, не станет его личной вещи. Но Ваас был занят тем, что срывался на пиратах тирадами из потоков бранных слов. В конце концов, он пришел к выводу, что система еще не отлажена и с аккумулятором идея отличная, но надо что-то доделать. — Эй, Салиман! ***! Ты что?.. Умереть решила? — только послышалось, когда девушка решила, что все оборвалось в ее короткой земной жизни, настолько невыносимой тяжестью налилась голова. Ведь большая часть боли ютится в голове; не было бы этого центра страданий, так и повреждения рук и ног ощущались бы слабее. Наверное. Вот хорошо быть червяком бесхребетным, у него ни мозга, ни нервной системы, кажется, нет. Но с человеком все сложнее. Салли сначала решила, что умрет и избавится от страданий, а потом в сознание полезли совершенно ненужные мысли о том, что она может попасть в ад. Странные картинки из раннего детства, когда ей рассказывали, что это за страшное место. Снова гореть? Да ее только что Ваас чуть не сжег. Порой мнилось, что остров — это и есть ад, что они уже все там, мертвые, расплачиваются за грехи вечной болью. Ваас мучил ее. Раз за разом. Снова и снова, без всякой надежды на изменение, ведь это только в сказках герой приходит и спасает прекрасную принцессу из лап чудовища. Но какая она уже принцесса? Она — невидимка, существование которой игнорировали все, никого не волновал ее страх, ее боль и всё, что мог делать и делал с ней главарь. Совершенно никого. И много в мире таких невидимок, не хватает на всех прекрасных принцев. А где-то далеко бежали поезда, астрономы открывали планеты. А где-то далеко была чужая судьба, намного лучше этой. *** — Ах ты ж казуар! — на свой манер шепотом выругалась Салли, открывая глаза. Она больше всего на острове боялась этих странных птиц, считая их мифическими чудовищами. Еще они очень напоминали своим гребнем Вааса с его высоким ирокезом. Салли проснулась, охнув привычно от боли, которая никуда не девалась и во сне, благо обезболивающие щедро отсыпали — это на основе наркотиков сами делали. Девушка понимала, что воспоминания прошедшего дня остались еще одним рубцом в ее хрупком сознании. В своей нормальности, впрочем, она уже давно сомневалась. Да и кому она нужна? Сумасшедшим, может, даже проще, меньше осознание боли. Вот и теперь затуманенный рассудок хоть немного избавлял от ужаса, и ей еще удалось обрадоваться: похоже, что не такими сильными оказались удары тока, значит, ее не намеревались убить. Хотя кто теперь знал, к каким последствиям они привели. То, что здоровье подкошено уже давно, Салли не сомневалась. Но все-таки: Ваас не убил ее. Да еще этого доброго доктора позвали, благо он оказался на не слишком отдаленном аванпосту. Салли даже слабо улыбнулась: все-таки Ваас не позволил ей погибнуть, снова. Или это, наоборот, причина для скорби? Сквозь щели между досками в штаб аванпоста, куда была перенесена пострадавшая, уже пробивались лучи рассвета. Бенджамин дремал прямо на табурете, для устойчивости расставив ноги, скрестив руки на груди. Они оба знали, что при такой жизни надо использовать любую возможность поспать или поесть. Однако доктор тут же приоткрыл изучающе левый глаз, точно почуяв, что на него смотрят. Салли и правда разглядывала его, точно зверь из норки. И доктор для нее казался своего рода экзотикой: слишком опрятный для их мест, слишком высоко державший голову для мирного жителя. Ни мешков под глазами, ни шрамов на лице. Да еще этот прямой нос и жесткие кудри. Салли невольно ощутила, как у нее покраснели щеки (хотя тело нещадно мерзло), будто увидела не случайного доктора, а настоящую кинозвезду, любимого актера. Странно: ей казалось, что она уже ничего не в силах ощущать, только практически циничное безразличие к себе и окружающим, которым «наградило» соответствующее обращение с ней Вааса. Но оказалось, что не все так безнадежно. Она даже смутилась, очевидно, температура немного спала под действием лекарств, мысли немного прояснялись, хотелось поговорить, вот только темы все равно находились невеселые: — Бен, ты веришь… в сказки? — Нет, — сдержанным спокойным тоном отозвался доктор. — А что? Салли-то было невдомек, что он не желает снова повторять свою ошибку, когда импульсивным высказыванием довел до слез и без того натерпевшуюся лиха девочку. Да еще ощущал себя виноватым, догадываясь, что при таких условиях не сумел оказать должной помощи, что теперь все зависело от случая и того, насколько сумел бы организм пострадавшей справиться с инфекцией. Салли показалось, что доктор просто не хотел сближаться с ней, отчего она решила говорить с собой, раз уж в голове возникли какие-то соображения, и ей позволяли их высказать. Она была готова говорить и в пустоту: — Я просто подумала… Если бы на острове водились феи, они бы и фей продавали. Но далее она замолчала, озлобленно продолжая про себя: «Отрывали бы им крылья, сажали в пыльные банки и загоняли бескрылых, обезображенных по завышенным ценам. Я даже вижу порой, как Ваас с наслаждением вырывает их крылья, пачкает свои грязные руки в нежной цветной пыльце, смеется над слезами существа… Как всегда. Ничего бы не изменилось. Будь единороги — продавали бы в конюшни в лучшем случае, а так — на мясо и на рог. Будь русалки… В бассейн к любителям экзотических извращений. Сказок нет…» — Ими правят деньги, — пожал плечами Бенджамин. — Поэтому чудес не случается, — сурово оборвала Салли, совершенно не своим, слишком низким голосом, отчего доктору почудилось, что перед ним предстал совершенно другой человек. — Где есть деньги, нет места чудесам, — кивнул Бен, и понял, что они сумеют найти общий язык. Он и не подозревал, чем может быть чревато его намерение сблизиться с личной вещью главаря.