По течению

We come from a world of oblivion, bad dreams, I got all I need strapped right to my hamstring. I'm not really bad, I'm just made up of bad things. © Hollywood Undead „Day of the Dead“

"Продал родной отец… Родной отец, — эти слова набатом гудели в голове Бенджамина до самого утра, хотя вроде удалось заснуть, увернувшись в спальный мешок. — Если и есть ад, то я вряд ли найду в нем отличия от такой жизни. Мне кажется, там такое же сборище уголовников, которые вечность подвергают тебя всем возможным издевательствам. Различие только в рогах и копытах, в остальном есть риск перепутать". Бенджамин не любил просыпаться, его уже не страшил даже голос главаря. Пусть орет на всех вокруг — значит, есть от чего так орать. Бен уже не боялся за себя, ему и терять-то нечего было, он ни к чему не стремился уже. Рассказ Салли поверг его в еще большую тоску, ведь раньше он и не задумывался о том, что такие, как она, тоже могут что-то чувствовать, к чему-то стремиться, а величал их презрительно "быдлом". Бенджамин забывал, что не у всех такая начитанная интеллигентная семья, как у него. Но жизнь сыграла с ним злую шутку: существуя на острове, он сам делался не лучше тех, кого раньше презирал, и воспоминания о семье тоже мучили его: «Возвращение… Да что меня дернуло отправиться в экспедицию? Работы не было после универа, ага, а они взяли, потому что врач без практики немного просил. Вернуться… Но что я смогу сказать всем, кто меня знал? Что я скажу родителям? Маме?! Бенджамин… "Сын боли". Мама! Я — боль твоя, я — предатель». И наяву или во сне метались тени жадной пропасти подсознания, готовые утащить в бездну безумия. Утром пираты, словно ночные кошмарные видения, оживленно сновали по аванпосту, но доктора вроде никто не звал, поэтому он лежал в душной полудреме, рассматривая небо над головой, не сличая сон и реальность. Вспенивался лес ароматом рассвета, точно море, расцветшее листьями волн. Казалось, мир извивался в агонии, не выдержав алевшего ожога лучей, когда ветер пролег стройным рядом вздымавшихся гребней, объединяя родственным сходством пену воды и кудри ветвей. Вокруг поднимали пыль сапоги людей в красных майках, гудел погрузочный аппарат, забивая новый катер "товаром". Бен думал, кто все эти люди, не понимая, почему он один из них: "Столько вещей, которые никто из нас не ощутит, не испытает, не переживет, например, никогда не услышим крик рождения своего первенца, никогда не испытаем теплоту обычной человеческой жизни, серой, но, может быть, менее серой, чем наше существование на пике страстей. Мы никогда… — но самобичевание перерастало нередко в самооправдание. — Я знаю только одно — все дается на время… Все дается на время, дружба, любовь, сама жизнь… Уходит что-то одно, появляется иное… Может, в этом нет ничего страшного, совсем ничего, просто ты щепка в океане, совсем не сопротивляешься течению…" Внезапный прилив непрекращавшейся злости на себя заставил порывисто подняться. Духота давила на мысли, а стрелкам часов предстояло еще немало отметок преодолеть до полудня, с океана не приносило в тухловатый залив свежего бриза. — Привет, Бен! — вскоре помахала ему Салли, когда доктор немного привел себя в порядок и умылся. Даже среди пиратов он пытался выглядеть прилично, хотя от вечной жары от них всех несло потом, который при скоплении народа наводил невозможный для дыхания смрад. Хотя вроде бы вода была, о чем свидетельствовало нехитрое занятие Салли, сидевшей на чурбачке возле одной из построек: девчонка с невозмутимым видом полоскала в треснувшем красном пластиковом тазу разноцветное тряпье. — Ты как? — спросил ее после ночного диалога доктор, видя, какие глубокие темные круги под глазами залегли у девушки. — Да… работаю вот, как обычно, — пожала плечами она, с меланхоличным философским видом перетирая в жидкой грязной мыльной пене мужские трусы с изображением пальм. Такое занятие мало чем отличалось от точно таких же постирушек на большой земле. Только Бену делалось еще более неуютно от контекста: только вчера Салли снова брал силой главарь, потом позволил ей смотреть кино на правах домашней зверушки; с ночи еще потряхивало от страха перестрелки, все казалось, что ракьят бродят где-то поблизости. А вот она, Салли, юная девочка с веснушками — сидит себе, точно сотни других женщин, и еще находит в себе силы отстраненно слегка улыбаться ему, Бенджамину, который решил поддержать беседу: — И что ты делаешь обычно? Салли еще шире улыбнулась, видимо, удивляясь, что кому-то вообще интересно, как она живет-выживает, чем коротает долгие дни, она даже выдержала паузу, с удовольствием рассказывая Бену точно захватывающую историю: — Ну… Рис варю, маниок вымачиваю… То же, что и остальные женщины, — махнула она рукой, но увидев, что доктор с интересом слушает, продолжала: — Мужчины мясо разделывают, освежевывают животных после охоты. А рыба тут намного лучше нашей. Свежая, прямо из воды… — далее, не меняя тона, она добавила, чуть вскинув брови: — Правда, один парень полгода назад умер от паразитов, но ведь никто не знает, в какой они рыбе могут оказаться. Бен не знал, плакать или смеяться от такого повествования, он уже давно заметил, что его все чаще тянет на громкий истерический смех от всего, что он видел. Там-то, в прошлой жизни, он половину счел бы сразу невероятной дикостью, а тут научился мириться со всем этим, даже не вспоминая, что якобы весь мир уже использует те же стиральные машины. Или его весь мир был слишком узок, или его миру бесстыдно лгали. Там же его учили не общаться с детьми алкоголиков, а здесь одна из них вдруг почудилась ему единственной родственной душой. — Да я уже заметил, что здесь сплошная проверка теории вероятности, — невесело усмехнулся Гип, на что лицо Салли вдруг снова покрылось непроницаемой маской деланного безразличия и почти снисходительности: то выражение, с которым она сумела все поведать о себе, значит, снова речь должна была пойти о той жизни до продажи в рабство: — Там тоже была, Бен. Маньяк в подъезде, вор в подворотне, неплотно закрытый люк на улице, дерьмо в дешевом кафе, химический завод недалеко — чем не проверка? А в последние годы Детройт вообще чёрти чем стал. Бен неловко замолчал, когда Салли опустила пониже голову, делая вид, что нет в жизни важнее занятия, чем оттирание пятна с очередной красной майки — видимо, обстирывала весь аванпост. В конце концов, женщины там не только постелью отрабатывали свой хлеб. Что доводило Бена до безотчетного ступора — такие порядки существовали не только на острове, здесь же в своей гротескности они просто лучше просматривались для таких вот близоруких к окружавшему миру, как он. "Тогда я понял, в каком примерно районе жила эта девочка и задумался, а изменилось ли хоть что-то для нее? — делал доктор запись в несуществующий дневник. — И этот остров — нигде и всюду, как расплата за нашу несвятость". — А еще я здесь майки крашу по трафарету! — улыбнулась радушно Салли, отчего солнце заиграло на каждой ее озорной веснушке. Может, именно из-за них не нашлось на нее покупателя. А к лучшему или к худшему — кто скажет? Бенджамин чем больше знакомился с ней, тем меньше понимал, кто смеет ей причинять вообще боль. За что?.. — Пиратские? — поддерживал беседу доктор. — Ага! — энергично закивала девушка, поднимаясь и вскоре выплескивая воду из таза, развешивая белье на проводе, продолжая. — Привозят самые дешевые с большой земли… Вообще сюда товары привозят, ты же заметил, что тут ведь все есть: и чай, и сахар, и мыло! Косметики только нет, не для кого. Она явно храбрилась и пыталась находить даже в этом средневековом строе свои положительные стороны. — Ну… Кое-чего явно не хватает, — не забыл напомнить Бен, обращаясь громким голосом как бы к собеседнице, а на деле доводя до сведения пиратов, что надо бы добыть побольше необходимого всем товара. — Антибиотиков, например. Часто слишком использовать приходится. Главарь, деловито обсуждавший что-то на причале с наемниками Хойта, прибывшими с южного острова, на миг и правда обернулся, но махнул рукой, однако Бен понял, что его услышали. В этом содержалась его небольшая власть. Да и вообще он, почти как воин, владел жизнью и смертью, но в ином ключе. Салли все еще улыбалась, даже присутствие Вааса ее не пугало, она оживленно отвечала: — А я вот беру трафарет и краску и рисую череп белый… Недавно баллончик граффитера нашли! Это весело! — отчаянно доказывала она себе, но запиналась. — И помогает… Отвлечься. Внезапно донесся грубый прокуренный голос проходившего мимо караульного: — Эй, Гип, не особо лезь к шл*шке Вааса, а то еще прострелит тебе башку или что пониже… Ему вторил другой пират, расхаживавший в красных шароварах, поглаживавший свежевыбритый череп с татуировкой и поигрывавший ножом с видом маньяка: — Хе-хе, или подвесит за это "что пониже". Помнится, одного ***ого ракьят так и казнили на днях. — А вопил-то! Как паршивый кот, воин на***. А-ха-ха! — разразились хохотом несколько пиратов. Салли примолкла, точно пришибленная, только молча с озлобленным упорством довешивала белье, и читалась в ее движениях ненависть к каждой поганой тряпке. Бен стоял, словно соляной столп, не зная, как снова отогреть, вернуть ту лучистую, практически по-детски чистую улыбку на лице девушки. У доктора на душе скребли не кошки, а существа более неприятные, нематериальные, черные, теряющиеся очертаниями голодных теней: "Они называли ее самыми гадкими словами. Боюсь, что и не одни они посмели бы применить такие эпитеты к бедной девочке, будто она сама выбирала такую судьбу, будто выбирала, где родиться. И что она могла? Вечно сопротивляться Ваасу? Убить себя, чтобы не выносить все это унижение? Как будто за грехи отцов всегда расплачиваются дети. А мы никогда не видим их, этих детей, а если видим, то брезгливо отворачиваемся. Откуда берутся все эти неблагополучные семьи? И почему мы смеем называть себя цивилизованным миром в таком случае?". *** Но в голове Салли мучительно кипели иные мысли, ее не интересовала судьба казненного ракьят, ее не шокировал жесточайший способ казни. От пиратов она ничего не ждала, никакой милости к врагу. А вот Бен… Помнится, в детстве, лет до двенадцати она еще читала книги, робко надеясь однажды вырваться из того мрака, в котором родилась. С годами, по мере прогрессирующего алкоголизма и игромании отца, мечты юной девочки таяли, сморщивались, как пожухлая осенняя листва. Потом еще появился некий Алекс, которого она вспоминала с не меньшим отвращением, чем отца, и надобность в книгах вообще отпала. Но из далекого хрупкого детства она все же сохранила в памяти несколько сказок Андерсена. Две самые яркие засели в душе, как разноцветные мозаичные осколки: "Русалочка" и "Девочка со спичками". И вот теперь, глядя на Бена, девушка отчетливо видела его — неведомого принца с затонувшего корабля, вот только она не являлась прекрасной русалкой-спасительницей. Ей жизнь отвела роль героини второй сказки, которая прокручивалась и прокручивалась в ее голове: вот идет замерзший босой ребенок прямо по снегу, пытаясь продать в канун радостного праздника спички. А вот Салли, она вспоминала, как сидела лет в десять в канун Рождества в коробке, греясь с блохастыми щенками доброй дворняги, потому что отец нажрался в стельку с компанией таких же мужланов, так что о возвращении домой не шло и речи — она уже тогда четко понимала, что это опасно. Падал мокрый снег, словно мелкие колкие кружева, пронизывал ветер, не спасал шарф и порванные перчатки. Хотелось плакать, но от слез сделалось бы еще холоднее. И мимо нее шли люди с подарками, сотни разноцветных коробок пронесли мимо нее. Она вспоминала сказку и хотела в ту ночь так же замерзнуть насмерть и отправиться к тем, кто ее ждал и любил. Кто-то же ее любил! Ведь не бывает так, чтобы никто! Это слишком нечестно! Душа ее кричала, но небеса молчали, не пуская к тем, кто ее любил. Пойти к ним казалось просто — лишь отделаться от этого измученного тела. Но потом вдруг девочка испугалась, вскочила, заставляя себя не спать, потому что равнодушная радостная толпа с разноцветными обертками в руках уж начинала смешиваться с лихорадочными снами. Тогда ее приютили соседи, она сама позвонила к ним в дверь, ее пустили в дом, они же подали даже судебный иск, но дело почему-то развалилось, отца не лишили родительских прав. И замкнутый круг продолжался, повторяясь чередой бессмысленных кошмаров. Порой Салли корила себя за эту малодушную жажду жить, вырывать зубами даже сухие кости, даже случайные минуты, но понимала, что эта нечеловеческая любовь к жизни — единственное, что спасало ее с момента прибытия на остров. И все бы ничего, она даже к Ваасу начала понемногу привыкать, но тут появился прекрасный Бенджамин с его неземным великодушием, его утонченной красотой. Несмотря на условия на острове он всегда оставался довольно чистым и опрятным, а элегантно очерченные его губы изрекали плавные речи. И кто она по сравнению с ним? Русалка с рыбьим хвостом, который страшно показать. Да только морской Ведьмы не находилось, чтобы даровать пару стройных ног, а голос у Салли отнял Ваас: девушка сорвала его от пыток, из-за которых или благодаря которым и узнала, что мир населен еще такими инопланетянами, как Гип. Но кто она на его фоне? Салли мучилась, доктор считал, что она злится на пиратов, которые обзывали ее неприятными словами, но высказывания пиратов не ранили ее, тревожило иное: "Бен тоже жалеет меня. Я жалкая… Жалкая! Только из жалости он может проявить ко мне симпатию. Как это мерзко — быть жалкой. Да лучше быть злой, остервеневшей, но я именно жалкая, бессильная. Бен… Ты такой же, как Ваас. У него просто свое понимание жалости было, видимо". *** Салли слегка вздрогнула, Бен недовольно проводил взглядом караульных, которые еще перекинулись парой пошлых жестоких приколов относительного того места, за которое они подвесили воина ракьят. Да плюнули в сторону Салли, глянув предусмотрительно на Вааса, который все еще решал какие-то дела с представителями Хойта, не возжелавшего на этот раз покидать лично свою крепость. Бенджамин же побагровел от гнева, сжав кулаки. Вновь хотелось ему убить главаря, и вновь ему делалось жутко от того, что могли бы совершить с ним и Салли прочие пираты. Замкнутый круг бессилия обручем боли сдавливал голову. Любая, даже самая бесполезная, безнадежная борьба, в сто раз лучше бездействия и априорного признания проигрыша. Зато Салли пожала плечами, снисходительно вскидывая брови, всем своим видом пытаясь успокоить доктора: — Всегда они меня так… — Выродки! Зверье! — негромко шипел Бен, а правая рука его будто ощупывала воздух в поисках скальпеля — единственного доступного ему оружия. — Это люди, — вдруг совершенно серьезно глухо отвечала Салли, будто вновь в ее душе расправлял крылья черный фрегат с вынутым окровавленным сердцем. Да, она ненавидела пиратов, но не считала их нелюдями или зверьми, не глядела свысока, хотя, наверное, потому что слишком боялась. Бенджамин скептически окинул взглядом обитателей аванпоста: — Ну и, что тут за люди? Доктор расценивал большую часть своих новых "пациентов" как куски биомассы, которые подошли бы для экспериментов лучше сотен невинно замученных лабораторных мышей, но Салли имела на этот счет, как ни странно, совсем другое мнение: — Давай покажу. Для начала она указала на высоченного африканца с непроницаемо черной кожей, которую до половины лица скрывал красный шарф, а на выбритом затылке играли, лоснясь в каплях пота, солнечные блики. Выглядел пират свирепо, один его вид заставлял отшатнуться — шрамы, мускулы, дикий взгляд. Казалось бы, не человек, а машина убийств, но Салли знала больше Бена: — Вот это Хал, он воюет с двенадцати лет. Свое настоящее имя никому не говорит, он вроде из Африки, поговаривают, что даже из нормальной семьи, убитой. Но его с двенадцати лет подсадили на наркотики и научили не задавать лишних вопросов, поэтому у него тоже лучше ничего не спрашивать. — Как это… с двенадцати лет? — рассматривал отвернувшегося пирата Гип, а слова вязли в недоумении. Салли буднично вопрошала, будто погоду узнавала: — Ты не слышал о детях-солдатах? У него еще клеймо есть… Хотел — не хотел, а сбежать уже не мог, бывшие свои убили бы. Не всем удается попасть тайно в Штаты и все такое… Он еще говорит, ему повезло, что он очутился на этом острове свободы. О! А это Джон. Она кивнула украдкой на прошедшего мимо караульного с автоматом, низкорослого коренастого малого с раскосыми затуманенными глазами, один из которых подергивался нервным тиком. — Это тоже не его настоящее имя? — оборачивался Бен. — Конечно, — кивала Салли, грустно полуулыбаясь, застирывая уже вторую партию одежды, пенившуюся и пузырившуюся, точно жерло вулкана, грязной водой в тазу. — Он с Филиппин. Стал ширяться, когда его ферму в ходе земельной реформы забрали под поля для гольфа. А это Чен. Он еще себе псевдоним Джеки взял. Ну… Чтобы звучало. Мимо прошел рослый парень, довольно молодой, крепкий, похожий на монгола или жителя северного Китая. Выглядел он неплохо, болтал мало, может, язык плохо знал, только поправлял с каким-то виноватым видом красную пиратскую кепку, и как только прикасался к этому опознавательному знаку банды, сразу как будто веселел. — Ему что мешало жить? — даже с ноткой грусти вздохнул Бенджамин. — А он просто не существует, — пожала плечами Салли. — Пятый ребенок в семье китайских крестьян. Сдали на потогонную фабрику. Он говорит, что там то же самое рабство, надо работать всю жизнь, чтобы купить паспорт, чтобы стать гражданином, а так — тебя не существует. Но это еще повезет, если купишь, а так работаешь за еду. Вот тоже радуется, что сбежать помогли. Салли рассказывала воодушевленно, хоть негромко, однако ее совершенно не ужасали сведения, которые она доносила до ушей собеседника. Мимо вновь прошел с ржавым АК наперевес африканец, смерив Бенджамина безразличным взглядом, а Салли дал понять красноречивой ухмылкой, что без запрета Вааса он бы с ней не стал церемониться. — А… что этот Хал теперь? — спросил Бен вполголоса, неуверенно рассматривая его, не представляя, что за история была у этого человека. Салли удивленно вскинула брови: — Что это тебя он заинтересовал вдруг? — пожала плечами, усиленно скребя по допотопной стиральной доске потными грязными тряпками. — Как все. Убивает ракьят и развлекается с рабынями, — девушка протяжно вздохнула, на миг опуская глаза, отчего ее напускное приподнятое настроение исчезало, но с небрежным пафосом всезнающего подростка продолжала. — Ты чем-то шокирован? — Да так… ничем, — отмахнулся доктор, усаживаясь на землю рядом с девушкой в ожидании поручений. Ему не нравились такие дни затишья и вынужденного безделья, он не мог избавиться от навязчивых мыслей о том, кем он становится. К счастью, дела находились довольно быстро, но не в это утро, поэтому-то мужчина коротал время с Салли, только от рассказов ее делалось еще более тоскливо. Девушка пристально поглядела на него, тогда Бен заметил, насколько "говорящие" у нее глаза, кроткие и грустные, вот только мутные, расколотые, как зеркало, нездоровыми красными трещинами. Она тихо продолжала: — Бен, все это зло коренится по ту сторону изготовления американских кроссовок. — Много ты знаешь… — отвернулся невольно Гип, его вдруг окутала беспричинная неприятная озлобленность. Много понимало будто это создание из трущоб Детройта! Еще судило о том, какой мировой порядок правильный, а какой — нет. Хотя, нет… Не о том она говорила. И Бен прекрасно знал сам, что "дышащую" подошву кроссовок фирмы Nike дырявят специальными отверстиями двенадцатилетние вьетнамские или китайские дети. Об этом, правда, умалчивали, о многом вообще нигде не рассказывалось в официальных источниках. И казалось, что мир прекрасен, мир становится безопасным, все до тех пор, пока не начиналась где-нибудь война или до очередного захвата корабля пиратами. Но все это существовало где-то далеко, почти в другом измерении, пока Бен сам не столкнулся. А Салли, выходит, ничему не удивлялась, видела и в том якобы замечательном мире только его изнанку. — Ваас рассказывает, — охотно раскрыла секрет своих сведений собеседница. — Это он много знает, а я обрывками слушаю, — почти с восхищенным мечтательным блеском в глазах продолжая. — Знаешь, сколько он всего понимает? А его считают долбанутым на голову. Бенджамин не желал слушать о том, какими умственными способностями обладает его главный враг, который уже скрылся из поля зрения, проводив наемников в штаб аванпоста. Снова загудел генератор, видимо, включили оборудование, планировалось нападением на ракьят, расширение влияния пиратов вплоть до полного уничтожения племени. Бен только про себя отметил, что через несколько дней у него прибавится работы, значит, он сумеет убежать от вечно выжигавшего изнутри сознания своего предательства. Но он решил сменить тему разговора, наугад махнув ненавязчиво рукой в сторону первого попавшегося пирата, толстоватого по здешним меркам мужчины с квадратным подбородком: — Ну, а этот дюжий парень что тут забыл? — А, ну это Билл, — без интереса слегка скривилась Салли. — Не знаю откуда, но и правда отморозок: убил свою тещу гантелей, ну, а дальше подался в бега. Так что… У Вааса наемников профессиональных немного, — Салли облизнула губы, вытаскивая из воды красные кисти рук. — По большей части в группах, контролирующих высоты. Знаю вот командира отряда снайперов Алвина, — девушки поежилась. — Он страшный человек, это правда. Не знаю, почему из Швеции сюда поехал. Да, а на аванпостах все, кто автомат научился держать. Вчера еще какой-то прибыл, называет себя Кость, вроде как есть такое русское имя Костян… — Это Константин, — поправил ее Бенджамин, который родился и провел свое детство в России, а к какой стране принадлежал душой — так и не ведал. — Тебе виднее, — кивнула Салли, голос ее вновь беспричинно стал выше и тоньше, как у маленькой девочки, а речь менее плавной. — Короче, Кость тоже ничего, вроде покатился три года назад, когда украл какую-то ***, пока ниче такой, только дерганный. Ну, как все. Кстати, Хойт сам из ЮАР. И его отец бил в свое время в детстве, — девушка оглянулась опасливо и пригрозила Бену пальцем. — Только ты это никому… Он не рассказывает. Врет свою биографию, будто он такой аристократ. — А ты откуда знаешь тогда? — удивился происхождению их ужасающего босса доктор. — Ваас много чего знает… — пожала плечами Салли, снимая с себя ответственность за сказанное. — Только не говорит Хойту, что знает, ведь умеет, когда надо, хитро промолчать, — но вновь она заговорщически прошептала: — Ты тоже больше молчи. Всегда молчи перед теми, кто сильнее. *** Салли разговаривала с Бенджамином, отвлекаясь от дикой боли в руках. Вода обжигала трещины на пальцах, словно кипяток. День ото дня приходилось обстирывать весь аванпост, а грязных вещей находилось много. Три другие рабыни занимались тем же, но они вели себя подчеркнуто холодно с "личной вещью", не считая нужным даже разговаривать с ней. Кажется, им казалось, что с ней жизнь обошлась лучше, чем с ними. Впрочем, друг с другом говорили только двое, третья была украдена у ракьят и твердила, что за ней однажды придут воины, что ее спасут, а если жрица решит, что позор можно смыть только кровью, то рабыня была готова и на смерть, но только после решения их духовного лидера. Салли казалось, что ракьят — это не племя, а какая-то секта, уж очень странно вела себя та девушка, о которой она тоже кое-что знала. Откуда-то знала почти обо всех, наверное, от природы память была хорошая, а применить ее для получения знаний не удалось, и мозг, работая вхолостую, складировал случайные факты про незнакомых людей, многие из которых представляли для нее опасность. Например, тот же Хал или Кость, который пару раз пытался к ней подкатить, но ему втолковали, что именно к этой не стоит, есть три другие. Видимо, за это "три другие" ненавидели Салли, зато их не пытали, у них на теле не оставались шрамы от прикосновений клемм аккумулятора. По зубам могли дать спьяну, они и сами пили и покуривали марихуану, когда им давали, зато не подвешивали вниз головой. И все-таки Салли им не завидовала, хотя она и принадлежала главному подонку всего северного острова, но ключевое слово — главному. Наверное, отвратительно сознавать все это, но она не пыталась забыться, кое-как приспосабливаясь. Она храбрилась, когда указывала Бену на пиратов, даже делала вид, что посмеивается над ними, хотя на самом деле страшно боялась, что однажды она может наскучить Ваасу, и он отдаст ее обитателям аванпоста. Но все-таки она не делила род человеческий, как добрый умный доктор, на людей и быдло: "Да, лучше не попадаться им, они и правда выродки. И я тоже… Все верно, именно выродки — родились не там и не теми. А у тебя, Бен, что, великая миссия здесь, раз ты так легко судишь людей?".