По течению

Tu voudrais D'un autre monde Je te sens La proie d'une ombre Illusoire, il faut me croire. © Mylene Farmer «Il N'y a Pas D'ailleurs»

Ночь падала неверной красой, как созвездия в глаза умерших, что сквозь времена углядели грядущие дни. Но смолчали живым, чтоб не нарушить обет, данный смертью перед жизнью. А в мире подлунном уныло качались петли на пальмах волей ветра, как маятник страшный. И чьи-то следы с песка слизывало море жадной ладонью, обрекая на забвенье. Если кто-то из обитателей аванпоста вообще существовал, заслужил жизнь… День ото дня повторялось одно и то же: люди проходили мимо, словно тени. И только звезды метались по небосводу, стекая годовым кругом сочленений далеких миров. Бен ощущал себя не злым, но озлобленным, пропитавшимся нарушением клятвы. Он желал, чтобы в рядах Вааса при грядущем нападении на ракьят случилось как можно больше жертв, не подлежавших лечению. Пусть гниют на палящем солнце, пусть крокодилы разрывают тухлые оболочки, выедая трубки потрохов. Рассказы Салли не убедили Бена, что вокруг него вроде как просто сильно заплутавшие души. Ему все казалось, что каждый может изменить все, не сорваться в пропасть, просто не желает, но потом он ловил себя на мысли, что сам-то ничего не делает. И тут же оправдывал: он — это другая история, он не по своей воле попал в банду, да еще он решил заботиться о Салли, насколько позволяли ситуации. Только самому себе не верил «добрый доктор». Душа разучилась плакать и стенать, только выла немного ветром зимним меж проводов — а иначе нельзя, а иначе совсем отцветет, да останется садовый зеленый мак-колотушка, долговязый и бесполезный, как и весь образ Гипа, шелестевший меж пальмовых листьев. Меж прожаренных рыбьих тушек с оторванной чешуей, без плавников (стесали, чтоб нечем уплыть им, безногим, из ада костра). И глаза их лопались от жара, наливались белыми бусинами в мутной пленке. То, что смотрело и направляло, делалось только полым пузырьком, который за ужином через гнилые зубы пиратов выплевывался вместе с перемолотыми костями. Ваас же приказывал доставать ему мясо, раз уж пришлось задержаться «его светлости» на аванпосте в преддверии стремительной атаки на запад. Кажется, они вознамерились взять храм Цитры, то есть обезглавить племя, уничтожив духовного лидера. Но так Бен понял, опираясь на слухи и обрывки разговоров пиратов, истинный план главаря оставался весьма туманным и зловещим. Однозначно: снова пролить чью-то кровь, напрасно или ненапрасно — немного другой вопрос. Бен даже не мог сказать точное направление, потому что к картам острова его не подпускали особо, как и к любым средствам связи. От всей этой безысходности хотелось накуриться, тем более в лагере всегда витал конопляный дурманный дым, особенно по вечерам: спали обычно немного, подзаряжались как раз наркотиками. Сначала Бена даже пугало, какие у всех жутко красные глаза, точно у злобных ящеров-драконов из легенд, потом привык, заставляя себя не срываться до употребления запрещенных веществ, хотя давно пора было, наверное. Что еще делать, когда нет возврата назад, а впереди только жадные жвала созданий из темной бездны? Закурить и забыться, похоронить свою человечность, как сделал Ваас, не различать добра и зла, как поступала Салли. Но память пробуждала совесть, как волна песок разравнивала, уносила и приносила видения новые, мешая и накладывая на старые, точно пленки истертые, которые уж и на острове не использовались. Кассеты уходили в прошлое. Ваас, кажется, любил посмотреть кино, не особо различая жанры, но нередко он притаскивал откуда-то новые диски, поражая обитателей аванпоста, часть из которых такие чудеса прогресса видела достаточно редко, развевая вечную атмосферу повторения бессмысленных действий. Нередко посреди фильма, как и было в последний раз, пираты, казалось бы, без причины куда-то срывались небольшим отрядом, потом возвращались то с добычей, то с боеприпасами, иногда в чужой крови и, словно не прерываясь, продолжали просмотр, сопровождая действия героев живейшим обсуждением. Гип не мог дать точную характеристику этим людям. Все известные ему слова вроде «дикий» или «скудоумный», разбивались о стену абсолютно непонятного культурного контекста, точно световые лучи проектора о грязную простынь, на которую переносились в потускневших красках картины из известных фильмов. Но чудились совершенно чуждыми, уродливыми в своем искажении. Уже дня три Ваас не покидал аванпост, и каждый вечер-ночь удостаивал свободных от караулов пиратов «премии» в виде фильма, Салли больше не пускал с того раза, когда она сидела покорной рабыней у трона, который на время пребывания главного так и остался в штабе. Пираты на аванпосте вечером, обычно в кругу из одних мужчин, в небольшой постройке курили марихуану, играли в карты, а теперь добыли проектор и, натянув порванную простыню, смотрели фильмы. — Гляди! Че это? — восторженно восклицал филиппинец, рассматривая вдруг появившийся на экране портрет галактик и космоса, который прорезал некий летательный аппарат внушительных размеров. — Вот это громадина! — Ого, «Звездные войны»! — узнал вдруг Кость, глупо захихикав, точно совершил невероятное открытие. Он, кстати, еще не успел понять, что в присутствии главаря лучше вести себя потише, отчего ему прочили недолгую жизнь. Впрочем, каждого из них могли запросто убить при нападении местных, да и наемники Хойта не истребляли непрофессиональное отрепье только потому, что Ваас обладал якобы абсолютной властью на северном острове, вернее, потому что босс позволил. Недозволительным казался и голос, и морок, и хлад, и зной, когда сильные мира титанами поворачивались, точно ковыряя ножом в свежей ране, отчего исходила ночь на нет, отчего только и наставало утро, истекала краской алой розы заря, сонные мысли в головах перебирая. В двух шагах от неба, только далеко от рая. Но темнота мотала минуты «Звездных войн» под переговоры завороженных спецэффектами пиратов. Салли, не имея возможности попасть внутрь постройки, с беспокойным повизгиванием маленькой собачки, подпрыгивая, вертелась возле щели в стене, подглядывая за фильмом, там ее увидел Бен, бродивший бесцельно возле воды. — Ого, смотри, смотри! Этот Император — ну вылитый Хойт! И тут темная сторона Силы! — неугомонно начала рассказывать девушка, подскочив к Бену, едва переводя дыхание от экзальтированного восторга. — Я в детстве смотрела, но тут… Как давно я кино нормального не видела! — А кто тогда Дарт Вейдер? — чуть снисходительно улыбнулся Бен, надеясь так поддержать беседу, не воспринимая всерьез параллели. Салли задумалась и нахмурилась, будто речь шла о чем-то невероятно серьезном: — Получается, что Ваас… Нет, ну, а что? Он предал свое племя. И стал служить Хойту. Чем не Император и Вейдер? Девушка выдала один из секретов главаря настолько непринужденно и безоценочно, что собеседник даже смутился, не зная, как реагировать на тот факт, что Ваас… тоже предатель, что, впрочем, ощущалось при каждом упоминании племени, когда горькая ненависть буквально ураганным шквалом накрывала его. — Он вроде как испанец, нет? — неуверенно пробормотал Бен, то ли пытаясь перевести разговор в другое русло, то ли не понимая, что могло быть общего у этого смуглого, похожего на турка, человека с неразвитыми полинезийцами. Но Салли и это каким-то образом разузнала: — Нет, то есть, да, испанец вроде, с этим туманно, а вот что точно… Он раньше с ракьят жил, долго. А их жрицу, Цитру, почему-то сестрой даже звал. Я не знаю, он не любит об этом рассказывать, будто неприятное что-то… Может, она его сестра и правда, — но Салли помедлила, как ни в чем не бывало продолжая: - А, может, любовница. Или и то, и другое, — девушка вздохнула, словно виня косвенно в своих бедствиях жрицу племени. — Будто все из-за этой женщины. — Что все? — запнулся Бен, хлопая глазами разбуженным в полдень филином. — Его жестокость, — Салли глянула сквозь щель в стене на Вааса, который восседал на троне и громко срывался бранной тирадой, видимо, как всегда, без причины то ли на Костя, то ли на Чена. — Его… безумие. — Да с чего бы… — фыркнул скептически доктор, подогнав все под рациональные рамки, не желая даже немного понимать, что привело Вааса к такому звериному подобию человека. — Наверное, на наркоту подсел, да так и сбежал к Хойту. — Ты так просто все объясняешь, — невесело улыбнулась девушка, в свете прожектора блеснули золотыми бликами ее глаза. — Да… Достаточно малого, чтобы подсесть, ну, а кто знает, с чего подсел… — она продолжала небрежно, как будто дурочка — показывала свою крутость. — Я вот почему теперь тоже курю, когда дают? Вроде выкурил немного, и все — забываешь. Все забываешь… *** Бенджамин все улыбался, чем-то похожий на ту добрую дворнягу, с которой Салли довелось встретить однажды в детстве Рождество — такой же извиняющийся взгляд и даже так же услужливо приподнятые края губ. Только собака не смотрела со снисходительностью, в отличие от доктора. Он, наверное, думал, будто Салли так приятно говорить о том, что она постепенно становится такой же наркоманкой, как все пираты. К счастью, на таких, как она, товар тратили редко, иногда перепадало «с барского плеча» от самого главаря, когда он вспоминал о личной вещи. А остальные обитатели аванпоста хорошо, если еду не отнимали: домогаться или избивать ее боялись, а вот объявлять бойкот или иначе издеваться считали своим долгом. По этой причине девушка и была удивлена внезапному расположению к ней со стороны доктора и цеплялась за короткие минуты общения с ним, как утопающий за соломинку. Быть изгоем не по своей воле — это ее удел, она давно поняла, с детства, с самой игровой площадки, хотя она плохо помнила первые годы своей жизни. Память хотелось совсем утопить, стереть, поэтому и не отказывалась от наркотиков, но зависимость пока не проявлялась. И не говорила Бену, что желает забыть, чтобы не слышал он голос вопиющей отравленной озлобленности: «Забыть… Эту тварь, которая звалась отцом! Эту жизнь, всю, от начала до конца. Лучше стать куклой и плыть по течению, быть тенью Вааса, чем дрожать от злобы при каждом воспоминании и этой бесконечной зависти перед теми, у кого все хорошо, тем, кого не бросали, не били, не продавали! Почему им повезло, а мне нет? Почему? Что в них лучше? Две головы? Четыре руки? Особая метка на лбу? Чего нет у меня, что есть у них? Почему они надежные, а я проблемная всегда была?» *** Вскоре Бенджамин оставил Салли за ее неплодотворным и не совсем безопасным занятием по подглядыванию за фильмом. Из постройки доносилась музыка, знаменитая мелодия, лживая и приевшаяся своим пафосом. Всегда герой обладает какой-то силой, «джедай», избранный, а Гип хотел бы помочь всего одному существу, но не находилось даже примерных идей, как это осуществить. Выходит, жизнь делит людей на «главных героев» и «массовку»? Быть может, по этой причине Бен кино не смотрел, или считал, что это ниже его достоинства, не хотел находиться в одном помещении с этим сбродом, зная, что такие же проигрыватели использовались при трансляции видео с казнями, пытками и пленниками. Видео снимали на недешевой аппаратуре, Ваас ловил от этого кайф. Потом нередко сливали в Интернет, когда речь шла о казнях. Когда о пленниках — посылали родственникам с требованиями выкупа, только никто не возвращался с острова домой — пираты получали деньги, а потом продавали дальше в рабство. Любой фильм с некоторых пор отдавал для Бена тленом всей этой боли, а в джунглях, даже в свежих бутонах, чудился запах гнили, как от гноящейся раны или старого бинта, горелого мяса… Вместо фильмов, в короткие минуты чего-то под названием досуг, доктор читал. Книги являлись недостижимой роскошью на острове, но как-то раз Бен оказался в беленом опрятном доме на вершине холма, что находился на самом западе острова. Там обитал весьма странный старик-химик Доктор Эрнхардт, давно уже подсевший на результаты своих экспериментов с галлюциногенными грибами, хотя должен был только пиратам их поставлять. Бен отправился к нему за какими-то медикаментами, которые химику удавалось получить из того, что росло на острове. В своих фармацевтических способностях Гип полностью уверен не был, а когда нашелся человек, компетентный в этом вопросе, пришлось убедить пиратов, что несколько километров на джипе в объезд территории ракьят — это для их же блага. В общении Доктор Э. оказался довольно приятным, в какой-то мере даже интеллигентным, только пугали его такие же, как у врагов, мутные глаза в багряных прожилках и испещренные морщинами трясущиеся руки, вечно перепачканные землей. Однако Бену удалось не только получить необходимое для пиратов, но и позаимствовать с согласия хозяина кое-что для себя. Книги! Всего три, но зато содержали стихотворения, а поэзию можно перечитывать вечно, несколько раз, запоминая наизусть, но не хватало времени, даже на то, чтобы пролистать до середины хоть одну. В доме химика содержалась шикарная библиотека, однако большая часть перешла ему от прежних хозяев просторного дома, которые давно покинули остров или умерли — их след терялся. Многие потомки первых колонизаторов поспешили перебраться с острова на большую землю, когда Рук Айленд утратил свое стратегическое значение и стал одним из осколков в архипелаге спорных островов тихоокеанского региона. Однако наследие цивилизованных (в понимании Гипа) людей осталось: несколько церквей в полуразрушенных городках в одну улицу, заправочные станции, закрытые бары, да еще мешки с мусором, отравлявшим реки и почву… Доктора в ночь просмотра кино интересовали именно книги, он бережно перелистывал страницы, не замечая насмешек со стороны караульных, которые вообще вряд ли умели читать. А Бен помнил, как осторожно, с любовью, вытаскивал три потрепанных корешка из стопок, разложенных возле витражного окна вокруг плетеного шезлонга Доктора Э. Помнил, как перелистывал страницы, будто прикасаясь к давно забытому, в тот миг точно исчезал равнодушный до цинизма Гип, появлялся снова спокойный и задумчивый Бенджамин, который уделял время не только наукам, связанным с его профессией, но и тому, что являлось наследием всей человеческой культуры. Он еще тогда размышлял, с оглядкой на привезших его пиратов, отбирая, что он возьмет с собой: «Читать Мандельштама в переводе? Нет, это бред какой-то. Да и Бродского тоже. А вот Китса, наоборот, на английском лучше всего. Быть билингвом очень удобно. Надо было еще выучить французский, чтобы Бодлера понимать, впрочем, о чем это я?.. Здесь?.. Но какая поразительная библиотека в этом доме, и как мало тех, кто мог бы ее оценить. Мистер Эрнхардт тоже уже редко читает, все больше грибы курит, — он глянул на коллегу, и вновь тоскливый ужас пронзил сердце. — Неужели и я тоже останусь здесь на всю жизнь?». *** Слова медленно сплетались в стихи при свете тусклого маячка на причале — месте, где никто не тревожил в окружении ветхих снастей и оплетавших дум. Быть человеком слишком сложно, а стихи вечно будили нечто слишком живое, слишком хрупкое для жерновов этого острова. От них случайно приходило осознание, что каждая смерть — это потеря для целого мира, горе для чьих-то родителей и товарищей. И просто нечто страшное, могущее настигнуть в любой миг и его, хотя он научился не примерять на себя чужие смерти, не ужасаться боли, просто проходить мимо. А теперь вспомнил, как это неправильно, впрочем, если пропускать через себя кончину каждого незнакомого человека, можно сойти с ума. — Поздний клев? Или к утру так рано готовишься, ты же тот еще тормоз, эй, Гип? Ха-х, да у тебя и удочки нету, — отвлек от едва различимых в свете лампочки пожелтевших страниц грубый голос. «Вот привязался-то он ко мне!» — узнал пирата-спорщика Бенджамин, поежившись, словно с ним сам главарь разговаривал. Затевать дискуссию или снова попадаться на какое-нибудь пари мужчина не желал, пообещав себе собрать в трехэтажную конструкцию все известные ему непечатные выражения и обрушить ее на пирата в случае, если продолжит задирать. Кстати, вспомнилось, что Салли не упомянула в своем рассказе об охране аванпоста у лагуны, что за история тянулась за этим субъектом, даже имени не назвала, так как он на тот момент не появился в поле зрения. Пират закурил, отходя на самый край причала, затем бросил папиросу в воду. Доктор неуютно заерзал на деревянном ящике, на который вполне удобно взгромоздился, рассчитывая так задремать, лишь в оправдание перед самим собой листая припасенные книги. В целом, его обволакивала тягучая лень, когда речь шла о том, что касалось продвижения души к высоким эмпириям, но он себе не признавался. Бен выдохнул, надеясь, что пират просто пытался задеть его, но не получив ответа, отстал. Так, наверное, и правильно: те, кто слабее, всегда молчат, делая вид, что это — единственный способ справляться с обидами. Лаять брехливой собакой без возможности дать отпор — глупая тактика. Или это только еще одно оправдание бездействия? Оглушало перестукивание пальм, точно планировали побег, передавали шифровки азбукой Морзе. Скрежетали волны, утягивая рыхлый песок, у причала бились два ржавых катера, да не насмерть, да не на винтах заглушенных моторов, а так — борт о борт. И казалось, что острова нет, что он провалился, как в могилу, в дыру на чертеже мира, проделанную нерадивым учеником на контурной карте, у которого все реки текут в обратную сторону. Как время здесь в возвращение поры древних чудищ, одним из которых был Ваас. Ну, а свита его — мелкие бесы, лешие да водяные. И над «златом чах» Кощей по имени Хойт, почти такой же бессмертный. На каком дубу, в каком звере только спряталась заветная иголка? Но это все сказки, а быль сонно стояла на краю причала, мешая Бену задремать до рассвета. Он-то, в отличие от многих, все еще не желал пробовать наркотики, из-за чего ему требовался сон, как обычному человеку, а пираты, видно, становились зомби. Тревога мешала читать, ноющая, нудная, привычная. Только вода у причала шевелилась, словно живая, в соленых изгибах снова маячили тени хищников. Бен видел их отчетливо даже ночью, даже в свете фонаря, они приближались к причалу, а вот пират, кажется, не смотрел на воду, все больше высматривая возможную активность противника. «Акулы! Окликнуть его, что ли? Да ну еще… Видит, наверное», — неуверенно встрепенулся доктор, глянув на ненавистного спорщика, который по всем признакам не видел, что вокруг пристани кружат две или три мощные челюсти, и все еще стоял беспечно на самом краю, неизвестно, на что рассчитывая. Джунгли гудели тревожным ветром, Бен встал с места, глубоко вдохнув, в нем будто двое боролись: «А, ну и пусть. Сам виноват, если его сейчас покусают или вообще съедят, я посмотрю и не буду рисковать. Но если не совсем съедят, то тебе, Бен, не выспаться, накладывая швы. Хотя с чего ты решил, что акулы прямо так нападут?» Довести глубокомысленный спор с самим собой до конца не удалось, потому что вода возле причала, как раз там, где стоял любитель пари, вспенилась, и из нее, словно Кракен, выскочила, поднимая пенные брызги, огромная рыбина с не менее огромной челюстью и двумя рядами загнутых зубов. Рассмотреть ее не удалось, да и желания не возникло, потому что тело как-то само дернулось вперед, длинные руки схватили пирата за плечи, дернув резко назад, подальше от края. Чудом двое повалившихся навзничь мужчин не скатились в воду, прямо в пасть к хищным рыбам. Бен только видел, как щелкнули челюсти погружавшейся обратно в воду акулы, как розовела ее беловатая в пятах глотка, а ошметки мяса, застрявшие между зубов, уже дорисовало воображение, взыгравшее в потрясенном разуме. Удар о доски причала немедленно отозвался жгучей болью между лопатками, а нежданный груз сверху вообще не позволял вдохнуть, из-за чего потемнело в глазах. Пират отчаянно бранил все на свете, очевидно, тоже немало опешив, взмахивая руками и ногами, не выпуская дробовик, с которым охранял свой пост, может, думая в первый миг, что его атаковали со спины, потому Бен получил ощутимый тычок локтем в грудь. Доктор на автомате что-то бормотал, дабы его опознали как своего, тем временем уже сбежался народ, решив, что и правда снова ракьят нападают. Но как только все поняли контекст произошедшего, разошлись по старым местам. — **ые идиоты! К воде близко не подходить. Особенно ночью, — только вкрадчиво бросил невозмутимо главарь, удаляясь снова в штаб. Спасенный из чистой филантропии пират-спорщик тоже резвым кузнечиком вскочил, как будто и не грозила ему опасность пару секунд назад, впрочем, при такой жизни предотвращенный несчастный случай не рассматривался как нечто, заслуживающее внимания и пребывания в долговременном шоке. Ведь это Бену не повезло приложиться спиной о жесткое облупленное дерево, так что доктор так и остался лежать, неуверенно перекатываясь из стороны в сторону, не в силах перевернуться хотя бы на живот, чтобы подняться. Казалось, что воздух поступал в легкие по засоренной шершавым сахаром соломинке для коктейлей. Только и оставалось, что какое-то время глядеть на водопад звезд, который смешивался с рябью в глазах, рассыпавшейся бессовестными плясками незримых призраков, что вставали еженочно, ежечасно, неупокоенные души сгинувших в зеленых могилах, черных дырах природы. Доктор сглотнул, пытаясь отползти подальше от воды, ему все еще чудилась огромная пасть акулы — жадный рот, которого больше мозгов в покрытой гладкой влажной кожей голове. Внезапно он увидел, как кто-то склонился над ним, протягивая руку, знакомый хрупкий силуэт. Но Салли в свете тусклой лампочки выглядела какой-то чужой, точно одна из тех теней, которая однажды уйдет по морю за границу миров, когда отомстит своему убийце. — Бен! Ты герой! — заявила девушка, помогая Бену подняться. Мужчина рывком, превозмогая боль, встал на ноги, отчего дышать вроде как стало легче. Салли отвела доктора подальше от злополучного причала, усадив на прикинутый плотной тряпкой ствол дерева, служивший скамейкой возле штаба под лестницей, предназначавшейся для снайперов, которые наблюдали за джунглями с высоты, периодически прикладываясь глазом к окулярам винтовок. Бен на какой-то момент провалился в липкий кокон, в котором одной целью являлось восстановление нормального дыхания. Доктор надеялся, что удар легких был не очень сильным, хотя мускулистая туша, придавившая его, оказалась немного тяжелее, чем могло показаться. Впрочем, когда Бен заметил акулу, он вообще не анализировал ситуацию, мозг работал на автомате. Мысли в такой ситуации излишни, тут-то и появляется настоящий человек, все его рефлексы и возможности. — Ты как? — беспокоилась за него Салли. — Вроде жить буду, — усмехнулся хриплым шепотом Бен, проверяя, нет ли крови во рту, но вроде не было. Бен немного приходил в себя после потрясения, которое он переживал явно более эмоционально, чем пират, хотя жертвой-то стал бы он, а не доктор. Тем временем дверь штаба нежданно-негаданно распахнулась, донесся голос Вааса: — Ну, все. Пора! Смотрели фильм, смотрели, а потом вдруг настало время для чего-то, будто у главаря в голове прозвенел какой-то загадочный таймер. Что более удивительно, пираты прекрасно поняли, что именно «пора», высыпав почти строем за главарем, нацепляя бронежилеты и схватывая оружие. Доктор нахмурился, устало потухли его глаза: вот только сам едва отошел, так еще привезут раненых, скорее всего. — Гип… — привлек внимание деловито торопившегося куда-то главаря доктор. Бен опасливо обернулся, Ваас будто прочитал его мысли, с кривой ухмылкой бросив напоследок: — Надеюсь, не понадобишься! В глазах пирата зажегся огонь, он явно собирался уничтожить кого-то, он уже предвкушал, как будет убивать. Главарь с группой пиратов скрылся за границей аванпоста, точно уйдя со сцены. Как потом оказалось, в ходе разговора с наемниками Ваас не сумел вытребовать у Хойта БТР, так что пришлось перекраивать заново план нападения на племя. Мистер Уолкер не особенно баловал обитателей северного острова, у него на южном племя ракьят уже не обитало, а на северном его интересовали только пять полей конопли, которые стерегли от посягательств лучшие пираты Вааса. Последний же истреблением остатков племени занимался, опираясь на свои ресурсы, крайне редко получая какую-либо поддержку от профессиональных головорезов босса. Однако даже со своим сбродом добился слишком много. Может, племя просто совсем не умело обращаться с оружием, может, тактика Вааса реально вела его к победе. Бен не задумывался, и какая-то — может, еще живая — часть его души сопереживала дикарям, но более крупная боялась за свою шкуру, и где-то посередине расположилось жалостливое чувство заботы и ответственности по отношению к Салли. Последняя провожала своего мучителя тоскливым тревожным взглядом, а Гип осуждал себя за то, что невольно желает удачи этим извергам в истреблении племени, которое не желало покидать землю своих предков. Может, Бен просто не мог понять боль этих людей, которые не желали сдаваться, сбегать с острова? Вряд ли они совсем не могли найти способ, а раз уж давали отпор, значит, решили стоять до конца. Гип же никогда не мог в полной мере понять, что такое Родина, почему порой за каждый метр ведется борьба. Он не ощущал принадлежности ни к одной стране, ни к одному народу. Вроде как «человек мира», но так ли это хорошо… Словно дерево без корней. «Где ж ты моя… Земля Обетованная?» — порой думал он. На аванпосте воцарилась относительная тишина, но ночь налилась новыми ядовитыми соками тревоги. Салли сидела на лавке возле Бена, покачиваясь вперед-назад, сиротливо обняв себя руками. Порой посматривала на проходивших мимо нее сторожей. С ними велась жестокая игра на уровне негласного знания: каждый раз, когда Ваас сам принимал участие в перестрелках, караулы аванпоста глумились молчаливо над «личной вещью», как бы намекая, что случайная пуля может повлиять не только на главаря, но и на статус его вещей. А у мертвых на этом острове отбиралось все, так как и живым не хватало… Бен уловил этот ужас, эту тревогу, подумав: «Тупицы! Кто вами без Вааса руководить будет?». Доктор, пользуясь отсутствием главаря, по-дружески приобнял Салли за плечи, точно надеясь укрыть от несуществующего ледяного ветра. Девушка подняла на него взгляд, и в свете гудевшей длинной лампочки над дверью штаба мужчина заметил, что Салли смотрит на него вовсе не по-дружески, внимательно разглядывая его губы, точно желая — но не решаясь — страстно поцеловать. Бен невероятно смутился, даже потряс головой, мягко отстраняясь от девушки. Ему почудилось в ней какое-то совершенно незнакомое создание, которое не вписывалось в выстроившуюся в его голове концепцию несчастной девочки. Наверное, Салли поняла его смущение, но словно потухла, всматриваясь в джунгли, болезненно ожидая прибытия главаря, каждый раз ужасаясь его возвращению. А он мог и не вернуться на аванпост, мог и сразу в форт направиться. Может, он сам и не лез в открытое противостояние, все-таки под пули редкий дурак с охотой полезет, а он не был трусом, просто жить еще не надоело. Если б не видеть смертную тоску в его озверевших глазах. Но это иное, а Салли не за него переживала, а за себя, в это Гип уверовал твердо и не осуждал. Им обоим оставалось только ждать, коротая бессонные ночи, стиснув зубы. Вести могли не приходить день, два, неделю… И часы тянулись в бесконечном ожидании того, кого они ненавидели больше всех пиратов вместе взятых. Бен хрипло закашлял, воздух постепенно возвращался в мехи легких, Салли вторила ему в ответ, сгибаясь пополам, ее накрывали волны стресса. Бен не находил слов, чтобы утешить, ругая себя за это. Он только задумчиво рассматривал море, на вид спокойное, но только недавно он убедился, сколько опасностей содержала бесконечно повторяющая бессмысленные движения синева. В голове роились, как мотыльки над лампой, посторонние мысли: «Ношу эту жизнь как награду. А большего не надо. Но кителя пустого недостаточно, чтобы быть достойным медали. И как на плаху поднимаясь, день ото дня отходить ко сну. Я видел достаточно крови, чтобы не проливать новую». А издалека ветер снова доносил колотящие сотнями обезумевших дятлов звуки автоматных очередей… Снова кого-то убивали, вновь мир терял кого-то… Кого на этот раз?