По течению

Falling in the black, Slipping through the cracks, Falling to the depths can I ever go back? © Skillet «Falling Inside the Black»

«Все или ничего — это юношеский максимализм! Все или ничего — это глупо. Глупо! Глупо! — повторял Бен, глядя на свое отражение в тусклом осколке зеркала, глаза в глаза. — Теперь у меня есть Нора, хотя бы она». Но в памяти вставал тот день, снова и снова, каждый раз без ответа. Раньше он не спасал никого, а теперь у него появилась Нора, некое помутнение рассудка кинуло его в тот миг к клетке. Теперь девушка оказалась формально его рабыней, а две остальные… Никто не знал, куда они отправились, но о том, что ждало их, едва ли хотелось задумываться. Капли холодной воды из бочки на крайнем западном аванпосте стекали по подбородку, застревали в слегка отросшей жесткой щетине, которую доктор научился волевым движением срезать скальпелем, если не случалось нормальной бритвы. Другие пираты умели обычными ножами, кто не отращивал окладистую бороду. Но в тот день не повезло: рука дрогнула, и лезвие едва не задело кровеносный сосуд, в итоге только приподняв неприятно кожу. Бен злился, на себя и на весь свет, рассуждал сам с собой: «Взросление — это приспособление, умение согласиться на меньшее, умение принять собственную невсесильность. Взросление, может, это умение разувериться в том, что любовь существует. Взросление — это навык принять серость, обыденность и не корить себя за все мировое зло, воображая себя героем. Или это все просто цинизм?» — утешал себя Гип. Но из зеркала глядели все те же неясные тревожные глаза предателя. И спасение девушки не добавило в них ни капли благородства или уверенности: «***! Как Ваас живет с этим?! Как? С сознанием, что ты можешь отныне быть только пособником зла? Даже мелкое добро настолько противоречиво и половинчато, что вряд ли имеет право им называться». Чужой человек глядел из зеркала, чужой человек вспоминал свои грехи. Да, он поклялся не прикасаться к «своей вещи», но иногда бес долгими одинокими ночами нашептывал доктору словами глупой Салли: «если есть хорошая вещь, то почему не пользоваться?», главное, что никто не посмел бы осудить. И если все равно его поступок не вытаскивал душу из липкой черной жижи цинизма, то, может, стоило вовсе ее утопить. Этот же бес подсказал подглядеть за женщиной, когда она, поверив в честность доктора, отмывала в том же сарайчике тяготы пребывания в клетке, наполнив водой старый ржавый таз. Она еще удивилась, что на острове есть мыло, но к жутким условиям привыкла быстро и, в целом, стресса от этого не испытывала. Ее другая боль выжигала, но если в ее сердце это чувство билось белой птицей бессилия, то в докторе оно растекалось и пузырилось, словно гнилое болото. Он казался себе отвратительным за это странное «недодобро», и в какой-то момент пожелал стать еще хуже, еще ужаснее, почти как Ваас. Да только до мощи главаря не хватало пару космических верст, и власти такой не было в тощих руках, зато мелкую мерзость никто не пресекал: в щель сарая хирург таращился в тот день неотрывно, до дрожи, исходя жадной слюной от силуэта девичьего тела с крупной грудью и широкими бедрами. Это была не тощая Салли, не заморенный ребенок, а женщина лет двадцати пяти со всеми прелестями, налитыми самым расцветом ее красоты и страстности… Док даже злорадствовал, что Ваасу-то она не досталась. Пока что. И страх отрезвил в тот день. Но Бен нагло соврал потом Норе, что, естественно, не смотрел. Ему отлично удавалось поддерживать образ несчастного интеллигента, который только по воле несправедливой судьбы оказался среди преступников и лиходеев. «Ничего! Мы сбежим с острова и найдем подруг Норы, подключим ЦРУ, ФБР, ФСБ, Моссад… Всех! И найдем их, и ты хоть немного оправдаешься перед собой. Ну как тебе такой план, а, Гип? Жалкий идеалист! У тебя на самом деле нихрена нет плана, одни прожекты и обещания самому себе. Ты не сбежишь. Нора права — я уже просто один из пиратов», — роились ядовитые шершни мыслей в ожесточенно склоненной голове. Новая знакомая стала последнее время чем-то вроде заместителя его прежней совести, и все меньше он соглашался с ней, но и виделись теперь не очень часто. Он еще узнать ее не смог толком, а Ваас уже укатил в форт, забрав и доктора с собой. С тех пор, как в жизни Бена появилась Нора, прошла где-то неделя. Сначала хирург рискованно добивался от главаря разрешения сделать женщину своей ассистенткой, однако аргументов в ее пользу оказалось мало: ни медицинского образования, ни полезных навыков. «Рабыню» пришлось оставить на том же аванпосте «Верфь Келла», где находились еще несколько женщин особо разбогатевших пиратов. С одной стороны, Гип опасался, что Нора может сбежать и погибнуть. С другой — теперь у Салли появилась поддержка в ее лице, и по всем признакам женщина не намеревалась бросать на произвол судьбы несчастную девочку. Как оказалось, пацифистка-хиппи не являлась такой уж миролюбивой и при надобности могла отогнать обидчиков, вернее, обидчиц, которые измывались раньше над Салли, и на выражения Нора не скупилась, если уж кто-то лез. Вела она себя с Гипом все еще сдержанно, даже скрытно, удалось только выяснить, что она раннее не принадлежала всецело ни к одной субкультуре, то есть не жила в трейлере и не тусовалась среди хип-хоперов в подпольных клубах. Зато активно участвовала в волонтерской деятельности, работала реставратором старинной мебели и собирала древние языческие ритуальные маски разных народов. Это увлечение ее и погубило, отправив на Рук Айленд вместе с незадачливыми подругами. Если им некто из Интернета обещал приватную встречу и пару недель шикарного отдыха в бунгало, то Нору привлекла информация о неком племени ракьят, которое не утратило свою архаическую веру в души предков и богов-животных. Увлеченная женщина, забыв о возможной опасности, не смогла отговорить подруг и сама попалась. Бена, в целом, пугало сходство ситуации, будто снова повторялся виток истории с его друзьями-этнографами. Но судьба дала ему второй шанс, иной выбор, точно в индуистском колесе сансары, где самоубийство не является выходом, так как все повторится в других декорациях до тех пор, пока человек не преодолеет то, что его сломало в прошлой жизни. Однако это все так, сказки, мифы. Можно верить, можно не верить. Нора оставалась Норой, а проданные друзья свое бремя боли несли. И никак Бен не мог повлиять на ход времени. Он находился на самом далеком западном аванпосте уже пару дней. Сначала он поразился, что у пиратов есть еще один небольшой остров, в километр или милю протяженностью, где располагалась разоренная деревня из нескольких бунгало, а также вооруженные пираты и клетки. Как оказалось, к этому острову причаливало немало кораблей прямо с Океана, вернее, сами крупные суда обычно стояли на якоре в отдалении, от них делегировались шлюпки или катера. Так забирались особо крупные партии наркотиков, но чаще — дикие звери, запрещенные к вывозу или охоте во всем мире, а на острове Рук все было дозволено. Хотя Бен все еще плохо разбирался в тонкостях этого разностороннего «бизнеса», он просто забирал с корабля партию драгоценных антибиотиков с большой земли, проверял их сохранность и сроки годности. Пираты же занимались своими привычными незаконными делами. Накануне на безымянный остров высадилось восемь человек, как и говорил некий информатор Дуг, они прыгнули с парашютом. Видимо, за ними пообещали вернуться через пару часов, но самолет отправился на аэродром Хойта. Или как уж там было… За несколько дней до этого к острову еще причалила непредвиденная яхта со съемочной группой. Глупые люди надеялись создать фильм о дикой природе. Что стало с экипажем, Гип вспоминать не хотел, хотя не стал свидетелем расправы. Ваас отчаянно «развлекся», уничтожив всех и еще засняв все на профессиональную аппаратуру с последующим эфиром в Интернете… Это было ужасно, нет, этому уже просто не находилось слов. А восьмерых ошарашенных скайдайверов встретили как обычно: удар по голове, заломленные руки, клетки. Так они и сидели по двое, хотя одного парня в дурацкой шапке Ваас почти сразу жестоко убил мачете то ли за резкое слово, то ли за попытку побега. Бен ощутил, что вовсе не сожалеет, не ужасается. Да вообще ничего — пустота. Только пальмы угрюмо качались. Доктор весь тот день бродил, давясь от духоты. Кажется, на остров надвигался шторм с грозой, но не торопился, отчего воздух напитывался тяжелыми запахами, неподвижный, почти без кислорода. В мыслях царил такой же неподвижный хаос. Зато под вечер что-то непонятное начало твориться уже в реальности, в лагере в один миг внезапно поднялась неразбериха. Пираты покидали свои посты, вытаскивали оружие, жадно гоготали на разные голоса. Доктор не понял сначала, решив, что так началась ответная атака ракьят или, может, какой-то третьей силы, но настрой бандитов говорил о том, что им подкинули очередную забаву. Бен настороженно вышел из бунгало, где провел почти весь день, не считая мелких поручений. Выстрелов он не слышал, только потом один хлопок, похожий на пистолетный. Зато после него раздалось еще несколько автоматных очередей, но они уходили куда-то все дальше и дальше в лес. Гип пожал плечами и почти успокоился. Ему и так хватало впечатлений. К примеру, этим же вечером Ваас казнил на подобии трибуны несколько пленников, за которых не смогли заплатить выкуп их родственники. Или просто не захотели. Для продажи они, кажется, не годились. И Ваас снова позволил себе развлечься, по привычке сопроводив казнь «пышной» тирадой о том, что «нас убивает семья». Бен все слышал, не соглашался, но и не вникал. Он думал, что на тот день впечатлений хватит, но нет, буквально через пару минут что-то всколыхнуло привычный ритм. Как потом оказалось: одна из бамбуковых клеток с пленниками опустела. Однако побегом двоих пленников дело не ограничилось. Пока часть пиратов ринулась за пропажей, несколько продолжали конвоировать других пойманных людей, хотя в лагере царил дикий беспорядок. Бен увидел конвой, который вел новую пленницу — рослую блондинку спортивного телосложения пловчихи с развитыми плечевыми мышцами. Внезапно девушка резко взбрыкнула, пользуясь тем, что пираты отвлеклись на поднявшийся шум. Затем рванулась резко в сторону, готовая бесстрашно скрыться в непролазной чаще, где росли ядовитые кусты и плели свои заговоры ветви с лианами. По идее, Гип должен был сообщить о том, куда направилась сбежавшая, пираты теперь искали и ее тоже, слышалась их ругань и тяжелые шаги. Однако доктор незаметно прошел обратно в ближайшее бунгало, пристроился в темном уголке и, слившись, как хамелеон, с сумрачным интерьером, сделал вид, что он всегда тут сидел, по меньшей мере, часа два, ничего не ведая и не зная. Он подумал: «Да что я, чинуша какой-то, чтобы выслуживаться перед ними, как собака за кость? Нет уж! Пусть бежит! Пусть спасает себя, если чувствует в себе такую силу! Бен, а что тебе мешает так же ринуться в неизвестность? Наверное… Знания, что там никто не ждет. Ракьят вряд ли будут мне рады, да и я понятия не имею, как до них добраться. Порой незнание лучше силы, а неразвитый ум позволяет совершать необдуманные шаги, которые могут стать благом. Хотя тут никто не знает. Я слишком привык просчитывать вероятности, это и останавливает. Только с Норой ничего не считал, но вроде неплохо вышло. Пока что. Но нет, от нее я точно не отступлюсь, как и от Салли. У меня своя борьба. Хотя, Бен, что ты назвал сейчас борьбой? Вот этот мелкий саботаж?». Спустя час все стихло, будто ничего не произошло. Все вернулись на свои места, однако двоих не досчитались: одного — тюремщика с ключами — убил пленник, который оказался бывшим морпехом, а тело другого притащили уже из леса. Еще требовали Гипа зашить распоротую глотку, пришлось убеждать, что это уже не поможет. Однако Бен про себя поразился, что какой-то парень с большой земли так оперативно сориентировался, обратив против пирата его же нож. Но потом принесли с пулей в шее тело второго пленника (как раз того военного), а про сбежавшего доложили, что утонул в небольшой горной речонке, которая бежала с холма к морю. И доктор снова погрузился в безысходную апатию, как сквозь сон, слушая краем уха ночной диалог по рации между главарем пиратов и его боссом с южного острова. Надо сказать, рация вещала очень угрожающе и непривычно громко, даже все помехи в ужасе разбежались: — Ваас, как объяснишь, что у тебя пропало сразу четверо рабов? Двоих ты убил, третий, скорее всего, сгинул в джунглях. Но еще и женщина скрылась от вас. В итоге остаются трое мужчин и одна девчонка. Мы могли получить выкуп за восемь человек. Умеешь считать? Восемь! А теперь четверо — только половина. Главарь бормотал в ответ непривычно последовательно и вежливо, явно стараясь предотвратить бурю, которая шквалом надвигалась на него со стороны южного острова в лице мистера Уолкера. Бену откровенно нравилось быть свидетелем того, каким жалким и пришибленным делался сам ужасный и непобедимый Ваас перед своим боссом. Доктор затаился и слушал, ухмыляясь. — Погоди, Хойт, все под контролем! — все-таки неизменно твердо рапортовал Ваас. — Нет, правда, босс. Есть одна идея: мы получим за них выкуп, а потом продадим на***. Чем не компенсация издержек? Ребятки попались богатенькие, за их драгоценные потроха родители отвалят нам кругленькую сумму, вполне вероятно, даже больше, чем покупатель. *** Хойт Уолкер и Ваас Монтенегро слов на ветер не бросали, так что уже утром оставшихся пленников переправили на северный остров. Ваас довез захваченных до небольшой рыбацкой деревни, которая находилась в юго-восточной части вытянутого полуострова, отделенного обширным соленым заливом, на другой стороне которого располагалась деревня Аманаки, как рассказывали пираты, последнее убежище ракьят. Доктор недоумевал, что мешает главарю на быстрых моторках пересечь залив и раздавить остатки племени, как тараканов, вроде бы близко и бандитам уже давно не встречалось ни единой засады. Значит, ракьят, очевидно, совсем отчаялись. Гип ощущал сочувствие, но кто-то другой в нем, холодный и страшный, с восторгом разрушителя ждал того дня, когда бы их вовсе стерли с лица земли, упивался ужасом этого представления… Пленников перевозили без опасений, оставшиеся не пытались сбежать. Их повели с завязанными глазами по очереди в пещерный грот, что находился за захваченной деревней-бухтой, из которой уходили небольшие корабли с грузом наркотиков. В пещере тоже лежали расфасованные пакетики с белым веществом, притом там их было много, целые портовые контейнеры. Стоило немного побродить по природным катакомбам, присмотреться к расставленному оборудованию, чтобы понять: это место являлось подобием химической лаборатории. И не просто так недалеко трудился Доктор Э., который в прошлом был отличным ученым в той отрасли. Однако старика что-то сломало… Он вроде бы жил. Но и не жил, пробуя каждый эксперимент на себе, словно ожидая, что однажды не проснется от отравленных грез, не вернется на землю, да, не упадет на эту отвратительно жесткую пыльную землю. Лаборатория в гроте — это еще полбеды. В смежной пещере обретались клетки, софиты и стул с наручниками. И много иных гнусных приспособлений. Там навечно обрел пристанище протухший запах крови с плесневелой сыростью. Там снимали для выкупа, а так же запечатлевались изощренные пытки. Что ужаснее: в Интернете кто-то смотрел, не один человек, а сотни, тысячи… Но ничего не менялось. Никто не десантировался с неба, никто не пригонял эсминцы, чтобы прекратить все это. А следы пропавших туристов просто терялись. В отличие от многих банд Ваас, вернее, Хойт, очень редко захватывал торговые суда, являясь игроком немного иной сферы теневой экономики. Просто бизнес, ничего личного — так рассуждал мистер Уолкер. А Ваас… просто ненавидел все живое, пряча свое желание разрушать в садистском веселье. Бен не мог сообразить, почему его таскают везде вместе со свитой Вааса. Может, он уже стал ее частью, так получив повышение? Он даже не ведал теперь, сколько и за что ему платили, потому что на нем теперь висел долг. Нет, однозначно, он погорячился, купив Нору. Но… Так говорил циник в нем. А человек негодовал, что не влез еще больше в долги, чтобы выкупить оставшихся двоих. И кто-то средний между двумя полюсами отвечал, что он поступил по мере своих сил, а борьба сверх сил — это миф. В грот он не пошел, стоял у края лагуны, рассматривая монотонно плескавшиеся волны, красивые, но пустые, кое-где подпорченные каплями мазута, стекавшего с ржавых катеров. Бен хотел слиться с водой, водорослями, медузами, став студенистой массой, которой чужда совесть, несвойственна жалость. Но нельзя. Пока доктор бездействовал, покупатели времени не теряли. Вернее, один покупатель. И Бен его не сразу заметил, а как заметил, так едва не согнулся пополам от перешибавшего хребет чувства ужаса. О да, он на всю жизнь запомнил эти острые черты слегка помятого лица худощавого жилистого человека, вылезшего из проржавленного седана. При свете дня не просматривались рога и копыта, лишь при мелькании тусклых лампочек в подвале. Бак Бамби Хьюз только сверкал оленем на извечно оголенной груди. Броник он не носил, будто считал, что рядовые ракьят его не достанут. «Бежать!» — первое, что подумал доктор, надеясь затесаться в ряды пиратов, слиться с ними. Но к тому моменту киллер Хойта уже заметил человека, с которым у него остались личные счеты. Бен не знал, как именно оценил тот эпизод «бес». Может, для него это осталось просто случайной неудавшейся игрой, а, может, обидой, которую могла смыть только кровь. Гип ужасался, что Хьюз имел полное право нажаловаться Ваасу. А последний был изобретателен… Доктор растерялся, так и оставшись стоять возле края воды у рыбацкой лачуги, а зубы неверно стучали, будто снова оказался в подвале. Хуже всего: киллер приближался к нему, медленно снимая солнечные очки! Бен скривился, будто ему в горло заливали через воронку раскаленную патоку, когда Хьюз слащаво, злобно ухмыльнулся: — Снова ты, неласковый мой. «Бежать!» — орало подсознание доктора, хотя видимой опасности еще не было, но он уже разгадал, что за таким вот фальшивым тоном явно стоит угроза. Но раздумья и поднимающуюся волну паники прервал привычный грубый возглас: — Че за на***, Хьюз? Деньги вперед и катись обратно в Бедтаун. За спиной доктора показался Ваас, неспешно вышедший из грота, дабы поприветствовать покупателя. Бенджамин приставным шагом тихонько отошел к лачуге, вслушиваясь в разговор, который пошел в неприятное русло. Бак, кинув хитрый взгляд в сторону доктора и, кажется, подмигнув ему, улыбнулся главарю, заискивающе перебирая цепкими пальцами: — Это я не тебе! Доктор тут ваш… ммм… Ваас, продашь мне его? Бен похолодел, глядя на Вааса, прося хоть убить, но не продавать, не зная, что мог решить главарь, который задумчиво недовольно хмурился несколько секунд, а потом возмущенно бросил: — ***! Хьюз! Тебе по башке попало? Я подчиненных не продаю. Главарь уже ощутимо закипал, видимо, общество Бака его не сильно радовало. А Хьюз все еще предлагал сделку: — Может, я доплачу? — и подходил к Бену, норовя уже по-свойски дотронуться, нагло «облапать», однако доктор извернулся, тогда Хьюз будто обиженно и мечтательно вздохнул. — Знаешь, последняя наша встреча, Бен, закончилась не очень вдохновляющее, а как все начиналось… — «бес» юлил вокруг главаря. — Так что, Ваас? По-моему, выгодно. Бен судорожно думал, что ему делать. Бежать, застрелить себя? Если уже шел торг, то вряд ли мнение доктора кто-то стал бы учитывать. На медвежьей морде Вааса не удавалось прочесть никаких эмоций. Бен решил, что в любом случае ни за что не окажется снова зажатым в подвале. Вспомнился отвратительный «поцелуй», отчего к горлу подкатила тошнота, а сознание выдало образ скальпеля. Да! Вот, что ему надо! Вот, что он с недавних пор всегда носил с собой. Доктор, судорожно топчась на влажном песке, в тот момент прекрасно понимал Салли, осознавая в полной мере, что значит «личный кошмар» в лице человека, что мог появиться где угодно и с какими угодно намерениями. Внезапно громом грянул в высшей мере недовольный возглас Вааса: — Хьюз! Ты ширяться стал? Или оглох? ***! Хьюз! Я уже, кажется, говорил, что подчиненных не продаю! Выбирай раба и катись. Бамби поморщился, разочарованно поглядев на главаря, сладко пропев: — Ой-ой, какие мы грубые. А как же индивидуальный подход к покупателю?.. Бак с видом обиженной невинности удалился в грот смотреть товар. Ваас остался у края воды, закуривая, бормоча, сначала тихо, но вскоре снова доходя чуть не до крика: — Бесит… Бесит. Бесит! Бесит!!! — главарь затянулся, выпустил дым и продолжал торопливо, скаля зубы, рассуждая. — На*** это бабло с такими покупателями… Бесит! Третий раз за год! И каждый раз! А Ваас что? А Ваас новых лови… Пошел ты, Хьюз! Пошел на***! Как же, Хойту подчиняется! А по*** мне, кому ты подчиняешься! Но гнев главаря срикошетил от покупателя на доктора, которого раздосадованный главарь неслабо огрел по спине кулаком, так что у Бена в глазах потемнело, и едва удалось на ногах удержаться. Впрочем, доктор все равно был несказанно рад. Ваас мог бы его в любой момент убить, но оказалось, что это — не самая худшая участь. А уж какой-то синяк между выпиравших лопаток — это сущие мелочи, уже привычная повседневность. Ваас прошипел, вновь выпуская дым: — Не беси меня, Бен! ***! — но затем сощурился, интересуясь. — Что ты сделал с этим *** Баком, что он так о***л? — Э… Это он чуть со мной не сделал, — честно ответил доктор, невольно дружелюбно улыбаясь. — Но я ему по роже дал! — Серьезно? Прям по этой *** роже? — Ваас рассмеялся, притом вполне искренне. — ***! Всегда мечтал! Ок, теперь у***ай отсюда. Он еще раз ткнул доктора в спину, но уже не так сильно, скорее давая разгон и намекая, чтобы он больше не попадался «покупателю» на глаза. Доктор задумывался, вспоминая тот день, когда сам главарь послал его в западню. Ему тогда казалось, что это черная подлая месть за новые ботинки Салли. Выходит, просто так совпало? Но ответа находить не хотелось. Кому нужна эта хваленая правда? Что она меняла? Кого оправдывала? Вполне вероятно, главарь его не посылал в тот день, а в этот — продавал без зазрений совести, как торговец на рынке фрукты, живых людей. Вскоре из грота показался Хьюз, тащивший связанного пленника к своей машине. Лицо маньяка выражало взволнованное предвкушение… Бак уехал с отчаянно скулившим через кляп высоким, красивым черноволосым парнем, который даже чем-то напоминал Бена. Говорили, что из свежей партии «скайдайверов», которых поймали недавно на острове, тех самых, часть из которых убили, часть из которых сбежала. А купленный несчастный молодой человек, похоже, не попытался вырваться из плена, был слишком скован страхом, хоть на вид крепкий, здоровый, наверняка любимец женщин, ухоженный, пока что сыто лоснящийся. И что ждало его потом. Скоро. В подвале. «Неужели он и сопротивляться не станет?» — думал Бен, с тоской глядя вслед удалявшемуся седану, вспоминая, как ему удалось отшвырнуть от себя Бака, одно упоминание о котором вызывало устойчивый рвотный позыв, отчего приходилось успокаивать себя, восстанавливая дыхание. Бен решил, что у него тогда оказалось более выгодное положение: все-таки не были связаны руки. Дальше о судьбе нового раба маньяка Бен не задумывался. Вот и все, он снова ничего не предпринял. Да, он выкупил Нору, он лечил Салли, но Ваас уже считал его своим подчиненным и, что еще хуже, доктор этому почти радовался, ликуя от уверенной фразы главаря «подчиненных не продаю». Снова тогда Бен испытал безо всяких косячков марихуаны легкий приступ любви ко всему окружающему безобразию, в котором он нашел свое место, к которому приспособился и жил, не опасаясь быть проданным. Но только на миг, только до тех пор, пока не вывели купленного раба, только пока не донесся шелест пересчитываемых Ваасом зеленых купюр из толстой пачки… Гип научился откидывать от себя боль незнакомых людей, потому что слишком много ее вокруг обреталось, да и из-за специфики профессии приходилось иметь дело с чьими-то мучениями, вроде бы облегчая их, но он уже не знал, ставит ли перед собой такую цель. Хуже всего, что знавал он коллег с большой земли, которые к законопослушным пациентам были так же равнодушны, как он к пиратам. *** После продажи одного из рабов и съемки на выкуп еще двоих, Ваас покинул товар, по поручению Хойта нагрянув с «инспекцией» на конопляные поля босса у юго-восточной оконечности северного острова. Бен не понимал, почему его по-прежнему таскают с собой. Он оказался на том аванпосте-деревне, где впервые застал перестрелку с ракьят, где пугливо прятался под стол. Теперь это казалось смешным, хотя он уже почти отвык от перестрелок, отвык от отдаленных выстрелов в киснущих джунглях. Просто приспособился к жизни в аду, зато довольно тихом. Впрочем, в захваченной деревне все оказалось не так безмятежно: кто-то пытался совершить диверсию, виновников не поймали, зато повесили две оставшиеся семьи рыбаков якобы за то, что они не признались, кто являлся зачинщиком. Люди так и остались в своих домах с тростниковыми крышами, поднятые за шею на веревке, перекинутой через основную балку под потолком. И на них Бен не желал смотреть, но не мог избавиться от сознания произошедшего… Еще мелкий страх бродил протухшим компотом: на острове вновь делалось неспокойно, ракьят не намеревались сдаваться, и в последние дни поговаривали, что осуществлялись новые попытки отбить один из ближайших к их деревне аванпостов, правда, Бен ничего подозрительного не видел и не слышал. Выстрелы… До чего же он, безоружный, не хотел снова закрывать уши от приближения автоматных очередей, с содроганием вслушиваться в каждый новый отзвук проклятого оружия, гадать, вернется ли главарь и что делать, если не вернется, кто придет на смену. А если выиграют ракьят, то какова будет его судьба и пленниц? К последним на «Верфь Келла» отправились ближе к вечеру. На моторных лодках движение вдоль острова не составляло труда и практически не представляло опасности. Но все-таки перемещения из одного конца в другой с остановкой в гроте заняли весь день, так что на ночлег расположились глубокой ночью, когда серп полумесяца висел посреди небосвода, не ведая, что не озаряет никому путь своим половинчатым сизым свечением. Доктор, тем не менее, радовался снова оказаться на том аванпосте, снова увидеть Нору и Салли. Однако он будто забыл, что с ним прибыл и главарь, который после ужина и немалого количества выпивки решил, что неплохим завершением дня станет общество «личной вещи», естественно, не философские беседы о вечном, хотя об этом он тоже любил порассуждать. Но какое, спрашивается, имел право говорить о чем-то непоколебимом и светлом, очерняя, оскорбляя, искажая?.. Способный только на разрушение, мстящий за свою духовную инвалидность причинением боли тем, кто слабее. — Бен! Он снова потащил ее! Бен! Ты должен остановить его! — металась рядом Нора, точно кошка, у которой на глазах кидают в воду слепых новорожденных котят. Доктор поразился, насколько женщина прониклась за короткий срок дружескими чувствами к безвестной для нее девочке. Может, она тоже увидела в Салли душу, а не только тупую озлобленность, как в остальных пленницах, которые и между собой плохо ладили, и на контакт идти не желали, точно смирились с тем, что они вещи, что они не-люди. Нора сжимала руки в кулаки, бросая полные отчаяния и ярости взгляды на дверь штаба, за которой, как всегда, скрылся главарь с Салли. Для Бена — уже привычная неизбежность. А для Норы — дикость, все еще преступление, она не поняла, что не действуют на Рук Айленде правила человечности. И призывать ее привыкать казалось слишком лицемерно. — Нора, — с невыразимой болью в голосе отозвался доктор, сам едва не плача от виденного за этот долгий день. — Он главный! Это невозможно! Он здесь главный, разве… Разве ты не понимаешь? — Понимаю. Но… Ты должен это остановить! — Нора опустилась на колени, почти зарыдав, привлекая непонятливые неодобрительные взгляды пиратов, женщина немного тише бормотала. — Ей же только вчера девятнадцать исполнилось. А мы едва вспомнили день ее рождения. Она забыла, представляешь? Потому что никто никогда не отмечал. А еще она любит морские раковины слушать, потому что там «море поет». Бен! Она совсем ребенок еще! Почему?! Как он смеет?! — Нора, успокойся. Ты сделаешь только хуже для всех нас. Нора, ну тише, — доктор обнял женщину, опасливо озираясь, боясь проявлять нежность по отношению к рабыне, а то в банде могли начать насмехаться. Если и видел доктор на кинопленках сложнейших операций кардиологов, как в грудной клетке бьется сердце, то ныне узрел, как оно может вырваться наружу без разрезания плоти. Все таилось во взгляде Норы, в ее надрывном голосе. Она тоже страдала от бессилия, но по-другому: все еще не признавая невозможность избавления от зла. — «Тише», — глухо отозвалась женщина, саркастично отметая утешительный тон воспитателя со стороны собеседника, шепча отчетливо и непоколебимо. — Ты думаешь, я ничего не понимаю? Я понимаю, куда мы все попали. Но надо выбираться. Или ты все-таки один из них? Женщина вдруг отстранилась от него, не позволяя себя трогать, смотря пронзительно и сурово, словно прожигая Бена насквозь. Она решительно отошла к скелету недоделанной лодки, на которой полосами играли блики месяца, в мороке которого дреды на голове девушки точно оживали, гневно вздрагивая в такт движениям головы. Она молчала и слишком скрытничала, но Бен списывал это на то, что он слишком мало времени был с ней, на то, что она к нему не привыкла. Правда, потом он вспоминал, какой адовой мукой становится то, что происходило вокруг для человека с убеждениями пацифиста, не желающего применять насилие в борьбе со злом. Однако в своей вере она не оправдывалась невозможностью применить силу, если того требовало спасение чьей-то жизни. И доктор опасался, как бы она не сбежала с Салли. Без него? Нет, невозможно! Ведь он же мозговой центр, он же… А что «но»? Он просто не верил в свои силы. — Нора… Я… Просто я, — как последний идиот, мямлил Гип, подходя к женщине, отводя ее от посторонних глаз на зависть рядовым в узкий, как клетка, но отдельный сарайчик-склад, где они могли нормально поговорить. — Просто ты не думаешь. Ты не хочешь никуда бежать, — резко бросила женщина. — Конечно, ведь не ты в штабе с этим чудовищем, а Салли! Не у тебя потом все болит! Ты ее лечил, да, спасибо. Но ты не жил с ней изо дня в день. — Да ты тут всего ничего! Ну… неделю, что ли! — протестовал Гип. И снова какой-то бес в нем приказывал заткнуть строптивую. Можно поцелуем, можно ударом. Доктор все лучше понимал, что «ангел» никогда не полюбит его, пребывая в плену, потому что для нее идея насилия над человеческой личностью оказывалась неприемлемой. Разве только для нее? — Однако я уже с ней достаточно познакомилась, — сурово сопела Нора, ее темные глаза отсвечивали огнем в нестройном колыхании керосиновой лампы. Охрипшим голосом собеседница продолжала торопливо, но отчетливо: — И там, дома, я таких девочек к нормальной жизни пыталась вернуть. Потому что они ничем не хуже других людей, от того ужаса, что с ними случился. Знаешь, как им страшно? Они порой родных людей боятся, друзей, будто виноваты в чем-то! Мы пытались их жизнь снова цветной сделать, хоть чуть-чуть залатать эти шрамы новыми впечатлениями. А ты… Ты просто считаешь, что это неизбежно! Бен невольно отчетливо вспомнил подвал Бака… Вот уж где он отбросил всю свою нерешительность, вот уж где планы побега не просчитывались с объяснением теории вероятности. Он просто хотел выбраться любой ценой. И вспоминал, как ощущал почти суицидальное отвращение к себе в тот проклятый вечер за то, что ради побега поддался поцелую, позволил стянуть с себя одежду… Нет, Норе он не мог это все рассказать, боялся, будто был в чем-то виноват. Ночь тянулась медленно, уныло. Говорить больше не хотелось. — Слушай, я устал. Давай спать уже, — оборвал доктор сухо, подкручивая рычажок лампы, пока Нора развертывала засаленный матрац. Женщина не строила из себя недотрогу, и только лишь поняла, что доктор действительно не посмеет приставать к ней без ее согласия, позволила в его приезды на аванпост делить одну подстилку со словами: «Ну, мы же не звери. Мы все люди». Доктору хотелось думать, что люди, все вокруг люди, даже тот сброд, который окружал его. Только почему некоторые из них делалась монстрами, а другие почти признавали за собой роль рабов или, еще хуже, — вещей? Что за недуг поразил их, что за демон вселился? Ночь длилась безразлично, нудно, без сна с мыслями о том, как там Салли. Раньше вот засыпал спокойно, подлечив ее. Хотя какой там, раньше вообще содрогался от шока! Это в последнее время стал спокойным, холодным, сломанным. А вот появилась Нора и точно вознамерилась обратно собрать черепки, отреставрировать. Бен думал, что наверняка немедленно заснет, но в итоге глупо, как в детсаду, считал сначала овец, затем то ли каких-то тропических птиц, то ли летающих крокодилов. В итоге он намеренно открыл глаза, всматриваясь в темноту, отметая бред, посланный духотой, нащупывая неизменную спасительную фляжку с водой, отпивая немного и выливая на лицо. Нора вздыхала негромко рядом, изредка отгоняла надоедливых мошек. Молчали. Не слышали друг друга. Бен даже злился на это молчание. Рядом лежала красивая женщина, не его. Он вдыхал слегка пряный запах ее пота, видел, как лилово-бурое платье облепляет грудь, которая выделялась в темноте манящей колеблющейся линией… И снова какой-то бес в нем — или просто желания плоти — нашептывал, что он имеет право сделать со своей рабыней все, что пожелает, что никто его не осудит, если он уподобится главарю, не спрашивая ее разрешения. Разорвать это платье, обнажить ее прекрасное тело, впиться пальцами в кожу, а зубами в шею… Достаточно попробовать, перешагнуть черту невозврата, и даже совесть перестанет грызть. И будет все дозволено, потому что ничто не истинно. Только каким потом станет? Скорее всего, возненавидит себя, и решит причинять еще больше страданий за собственную расколотую судьбу и личность. Прямо как главарь… Бен стиснул зубы, неуютно поерзал, хрустнув позвонками затекшей спины. Нет, он решил оставаться человеком, из последних сил цеплялся за это звание. Чтобы охладить свой пыл, он уходил в ведение несуществующего дневника, кажется, немного лгал самому себе: «Я отчаянно думал над планом побега для нас, всех нас. Нам бы помог сигнал бедствия или хоть корабль. Но ко всем средствам связи и прочим важным вещам меня не допускали. Я даже получал деньги, признаться, не самые плохие деньги, но жил на правах раба, ну… чуть более свободного, но раба. Хотя они знали, что лучше меня не мордовать, все-таки каждый из них мог оказаться ранен в перестрелке. Меня и правда не мордовали, чего не скажешь о Салли. Удивительно, что после всего, что с ней творил Ваас, она не становилась отупевшей или обезображенной. Очевидно, свой „трофей“ он предпочитал не ломать до конца. Но меня все больше угнетала мысль, что он воспринимает ее как вещь, не более того. Может, в какой-то мере и берег ее, но как вещь, которая при поломке легко выбрасывается на свалку. Признаться, такое отношение к людям свойственно не только психопатам-главарям. То, что у него психопатия на фоне наркомании, я понял сразу. Что творилось в голове Салли, я понять не мог, хоть и подозревал, что она тоже уже распрощалась со здравым рассудком». Бен задремал, сиротливо уткнувшись в плечо Норы, в полусне успокоено думая: «Жить по совести — нервов не хватит, а по зависти — зачем вообще? Так что, лучше с оголенными нервами, но по совести». И ему казалось, что кто-то во сне гладит его по голове, ласково, безо всяких грязных намеков и призывов, перебирает кудри, как делала мама, когда ему было одиноко или страшно. Бенджамин ощущал, что понемногу вновь становится собой, и не намерен больше слушать всяких лесных бесов. *** Половина ночи прошла спокойно, а на рассвете поступил сигнал об атаке ракьят в центре острова, воины двинулись на аванпост «Ржавый двор», притом уже во второй раз. Если до этого их попытки прорвать оцепление успешно отбивали, то теперь пираты несли ощутимые потери. Услышав такие известия, Ваас немедленно начал отдавать приказы, кому-то лично, другим по рации. Следов возможного и закономерного похмелья в его поведении не различалось, то ли потому, что он всегда был под кайфом, то ли потому, что умело скрывал, однако руководил достаточно последовательно. И короткие отчетливые команды не шли в сравнение с непонятными психоделическими монологами. Ситуация, как поняли обитатели аванпоста у лагуны, накалялась, хотя «Ржавый двор» обретался далеко от них, по километрам не очень, если ехать напрямик, но этому мешала высокая горная гряда посреди острова, из-за которой приходилось делать долгий крюк. А уж от «Верфи Келла» вообще прямой дороги не проложили. Казалось, что опасность далеко, даже гул выстрелов тонул в перезвоне джунглей, поэтому страх оставался так же в туманной дали сознания. Присутствовала уверенность, что пираты намного сильнее. И понятно, что они неправы, что они чудовищны, но они защищали от неведомой силы лесного братства дикарей. Салли хотелось, чтобы племя поскорее уничтожили. Да, это гадко, это плохо, но не хватало сил ждать неведомых угроз. Пусть пираты просто правят на острове, пусть торгуют коноплей и людьми, но без всякой войны. Правда, тогда Ваас мог еще хуже вымещать свою агрессию на «личной вещи». Без борьбы он не находил себе смысла жизни, в мирное время жить уже не мог. Может, по этой причине не прекращал штурмов деревни и храма? А может, раздумывал, что делать с Цитрой… Салли видела пару раз в ангаре форта большую глянцевую фотографию с изображением этой странной жрицы. Смуглая статная женщина с властным взглядом кошачьих глаз, чье лицо покрывали причудливые татуировки. Почему Ваас все еще держал ее образ в виде карточки у себя в жилище? Чтобы еще больше ненавидеть? Странно, но Салли ревновала к Цитре, точно так же, как Бена к Норе. Хотя знала, что не сумеет никогда занять место в душе ни одного из мужчин. Бен ее жалел, а у Вааса вместо сердца шипела сжигающая все живое лава. Да и кто такая Салли? Она — никто, просто кукла, просто тонкий ручеек в пустыне, горстка песка, пропущенная сквозь пальцы. С «Ржавого Двора» и его окрестностей — причала и пары рыбацких деревень — поступали все более тревожные новости. Дикари не сдавались. Выходило, что они тоже готовились к наступлению, а не ожидали покорно конца. Кто же будет сидеть, сложа руки, когда завоевывают землю предков? Предки… Салли не ведала, кто это такие. Кто такой отец, что за фигура, вернее, почему ей могут молиться, хоть упрямо убеждала себя, что есть нормальные, есть благородные. Но подсознательное непонимание и пустота на месте привычных понятий не исчезали при вступлении в сознательный возраст. В то утро, вернее, предрассветные часы возобновления перестрелок, она просто боялась. Вздрагивала, точно от озноба, который усилился, когда Ваас внезапно покинул аванпост со своей группой, не объясняя, куда они держат путь. Не верилось, что в эпицентр перестрелки. Главарь если и хотел причинять боль, то чаще всего делал это на пленниках, особенно не разменивался на мелкие стычки с племенем. Трус? Нет, просто командир. И прошли те времена, когда полководец несется впереди своих людей. Ваас знал, что с его смертью банда распадется. И он дорожил своей властью в ней. Да, несомненно, он не стал бы лезть в гущу событий на «Ржавом Дворе» без достаточной защиты. Так себя утешала Салли. Но вновь ее обволакивал парализующий ужас, который не прошел к тому моменту, когда подходила Нора, ласково и сочувственно предлагая съесть на завтрак рыбу. Женщина, очевидно, считала, что Салли так тяжко и грустно от визита главаря. Но как сказать, что это от его отъезда и нового витка противостояния тоскливо и тревожно? Да, он жестокий, да, его не интересовало мнение вещи. И да, у него тоже своя потаенная боль предательства в разодранной душе, которая источала яд, уничтожавший ни в чем неповинных людей, отчего он заслуживал смерти. Но как жить без него? С кем? Кто будет отдавать «с барского плеча» чужие чемоданы пленниц? Однако поделиться своими соображениями Салли не решалась, потому что уже дорожила обществом Норы. С ней было удобно и спокойно, она отгоняла других назойливых рабынь, которые сделались последнее время вовсе невыносимым, насчитав у «личной вещи» аж трех «покровителей». Наверное, законно. Их судьба вообще никого не интересовала, но Салли никому не делала мелких гадостей. А еще Норе можно было не отвечать, она сама додумывала ответы на собственные вопросы, фантазерка. Так что Салли сидела молча, взирая в разверзнувшуюся пустоту будущего, что с новым нападением ракьят теряло даже примерные очертания. Духи дурных предчувствий подлетали к девушке, нашептывали страшные варианты развития событий, где ракьят вставали, как волна, где среди них несся демоном убийств странный «белый человек», который потом вонзал вычурный старинный нож в мускулистую грудь Вааса. И еще раз. И еще… Разлетались кровавые брызги… Ваас! Как смел этот «белый человек»! Как?! Да, Ваас отвратителен, но подумать, что кто-то посмел бы причинить ему вред, ему, непобедимому, самому сильному! Невозможно! Видение показалось настолько реальным, настолько пугающим… Девушка вздрогнула, отгоняя от себя эти странные мысли, считая, что она не может быть провидцем, потому что она просто марионетка без мозгов. Салли взволнованно задышала, от стресса потирая живот, сморщиваясь. Тогда она ощутила, как ее обняла Нора, шепча что-то успокаивающее, ободряющее. Но она еще не понимала, что значит жить посреди то затухавшей, то разгоравшейся войны. Салли молчала, автоматически кивая, все еще отходя от видения, задумчиво выковыривая из зубов тонкие рыбьи кости, отмечая, что одинокий обглоданный остов на листе маниока отлично подошел бы для гадания. Если бы уметь… нет, лучше не знать, не видеть, не ведать, если все предрешено. А если есть выбор, то ничего невозможно узнать. День тянулся бесконечно, будто утро прокляло все последующие часы, будто не желало солнце покидать пределы ночного покоя. Только море неизменно колыхалось приливами и отливами, и люди повторяли свои дела. Женщина с повторением незаметной работы так похожа на воду, вечно одинаковую, вечно разную. Нора и Салли неплохо сотрудничали, когда дело доходило до приготовления пищи или стирки. Салли только не сумела научить хиппи малевать на майках черепа, так как женщина считала, что это ужасный символ смерти, в изображении которого она не намеревалась пособничать. А вот еда и чистая заштопанная одежда всем нужна была. И не важно, что «потребители» заслуживали смерти, по мнению Бена и Салли. Нора еще как-то иначе оценивала пиратов, хотя по идее ненавидела за продажу подруг, но почему-то не отвечала на зло озлобленностью. Как только настал небольшой перерыв в нехитрой работе, Салли вновь замолчала, прислонившись к стене штаба, будто так приближалась к главарю. Хоть бы словом обмолвился, куда и зачем его унесло! И что ждать? Она-то его, возможно, совсем зря героизировала, он-то, может, отсиживался в форте. А вдруг к Хойту поехал требовать подкрепление из наемников? Но нет, он бы никогда не унизился до такой подачки, если бы босс сам так не распорядился. Ваас был из таких людей, которые не умеют просить: либо берут без спросу, все и сразу, либо ждут, обходясь тем, что есть. Как его ждать каждый раз? Как всех: «с щитом иль на щите»… От беспричинной тревоги девушка принялась по привычке покачиваться вперед-назад, прислушиваясь к тому, что шипело в рации за стеной штаба. Уже солнце давно преодолело отметку полудня, а бои все шли. Там, далеко, за горной грядой в бамбуковых зарослях. Может, ракьят гнали до самой деревни, зажимая зверя в логове, а может, оттесняли пиратов… Накатывала духота, тянувшаяся болотными испарениями из чащи, наступавшей на побережье, жестокой панихидой завывали дикие псы, хуже волков, на разные лады, протяжно, срываясь в лай, что напоминал истеричный смех и визг гиен. Салли потерла виски, раздумывая о том, что не желает видеть главаря, потому что он — ее боль, и физическая, и душевная. Но все-таки… Он был умен, его речи научили ее думать, оценивать. Больше никто, именно он. Странно, ведь она для него являлась не более, чем вещью. А еще он ненавидел всех счастливых людей так же, как она, за то, что им обоим уже никогда не стали бы доступны светлые чувства. Впрочем, Салли не могла ненавидеть Бена и Нору. Но кто сказал, что они были счастливы? И так сил не оставалось ждать возвращения или дурных вестей, а тут еще Бен с Норой завели разговор совершенно не в ту степь, сначала друг с другом о чем-то бормоча, а потом засуетились вокруг девочки, которая хотела одного: чтобы от нее отстали, потому что им не понять. — Что он делает с тобой? — совершенно некорректно прямо спрашивал доктор, видимо, перебрав за ночь в голове столько ужасных рассказов, что выглядел более испуганным, чем пленница. Это явно Нора его настропалила. У нее все четко делилось на черное и белое. Причинение боли — черное. Делание чего-то полезного, поддерживающего жизнь — белое. С ромашками против автоматов выступала?.. Это хорошо там где-нибудь на митинге, где, в целом, безопасно, если никого не провоцировать. А пиратов своей добротой уже не вылечить. Ваас ненавидел доброту, а уж если бы кто-то посмел пожалеть его, так и вовсе снес бы башку, покромсав на куски. Кажется, он в самой глубине души тоже отчаянно боялся сострадания. Может, ощущал, что не заслуживает его. А, может, уже ничего не испытывал, кроме бесконечного повторения бессмысленных действий. На наивную пацифистку Салли не злилась, отвечая Бену отрывисто, сверкнув глазами исподлобья: — Ничего особенно. Ничего свыше того, что мужчина делает с женщиной, — Салли откинулась на перевернутом старом буйке, служившем ей скамейкой, вновь говоря слегка развязно, разводя руками: — Вообще-то он садист, а не извращенец. Он еще достаточно силен, чтобы не прибегать к извращениям, — но добавляла тихо, вставая, отворачиваясь от собеседника, который, кажется, тоже мучился от ожидания: — Так я думаю… Я и так подчиняюсь, так что унижать меня еще больше нет смысла. — Такое чувство, что тебе нравится, — совершенно растерянно отозвалась уже Нора, неуверенно сцепляя руки в замок, отрываясь от развешивания белья и красных маек. — Нет. Не все, — неуверенно отозвалась девушка. — Что тут может нравиться? Быть вещью, быть куклой. Просто… Это легко. — Салли подняла глаза, энергично закивав, виновато приподнимая брови. — Это и правда легко. — Она обратилась к Бену, косясь опасливо на нахмурившуюся задумчиво Нору. — Помнишь, как один старик из Бедтауна орал? Он всегда повторял одну и ту же фразу, изо дня в день: «Куклой быть просто, попробуйте — плывешь по течению, ни о чем не думаешь. Попробуйте, ха-ха», — девушка растерянно опустила руки, раскидывая их, открывая податливо ладони, горько и потерянно вспоминая: — Я поняла это после того, как мой отец продал меня за карточный долг Хойту. От меня уже ничего не зависело. С тех пор я плыву по течению. Можно сказать, что мне повезло. Ваас приятнее большинства из пиратов и наемников. — Он же самый жестокий из них, — блеснул ужас непонимания в ясных карих глазах Норы, которая с силой сжала подвернувшуюся тряпицу, так что чуть не порвала хлипкую дешевую ткань. — Однако достаточно умный, — фыркнула собеседница со скрытой угрозой. — Ум никогда еще не служил мерилом добродетели человека, — тоном учителя заключил Бен. — Док, ты говоришь такими мудреными словами, как будто знаешь, как выбраться, — скорчила разочарованную гримаску Салли. — Это все безумие… И тут раздался голос. Его голос! Тот, что узнать из тысячи, ее мучение, ее ожидание, вернувшийся по-прежнему с щитом, а не на щите: — Давай, Салиман, повтори, как ты слышала. Я тебе уже говорил, что такое безумие? Я тебе говорил! Так что повторяй! Они не заметили во время короткой перепалки, не услышали гул моторов за шумом генератора. А он вернулся, главарь-демон. И вместо приветствия подкрался незаметно, чтобы сразить Салли, застать врасплох. Кажется, он подслушал обрывок диалога, а теперь угрожающе требовал продолжение собственной цитаты, нависая, поглаживая ирокез. — Безумие — это точное повторение действий, — набрав побольше воздуха, выпалила негромко Салли. Ваас недовольно дернул плечами: — ***! Ты тупая! Затем он ткнул девушку под ребра, так что она чуть не упала, растянувшись почти на шпагате, как фигурист, но немедленно поднявшись, не глядя на главаря. А что могли поведать ее глаза? Что снова она не рада его появлению. Была бы рада, если бы не боялась новых мучений. С каким настроением он вернулся? Раздраженный, недобро посмеивающийся. Но… Вернулся. Живой. Значит, ничего пока не менялось. Хуже не делалось. — Не смейте трогать девушку! — внезапно запротестовал Бен. Наверное, перед Норой в героя поиграть решил. — Ты что-то сказал? — прошипел Ваас, вырастая темной горой, шквалом, штормом, рассматривая и так, и этак Бена со словами: — Ты. Что-то. Мне. Сказал? — далее последовал удар в скулу немолчаливого доктора. — ***! Ты знаешь, кто ты? Ты — никто! Еще не понял, ***, ты никто! ***! — Ваас раскидывал руки, рисуя ими в воздухе престранные фигуры, обращаясь то ли к Салли, то ли к пиратам. — Он думает, что смеет указывать мне… мне! Я царь и бог Рук Айленда! — он указал пальцем на Гипа. — А ты — дешевая ***, которой полакомится каждый из моих псов, стоит только мне приказать! Давай, попробуй еще раз мне указать, падаль. Что, где твоя *** храбрость?.. *** поджался? — Ваас приподнял брови, отчего на его лбу обозначились многозначительные складки. — Что-то не так, док, а? Что-то не так? Я думал, ты сейчас начнешь защищать эту негодную девчонку, ты же рыцарь! Ты рыцарь, я не прав? Очень удобно повесить на себя ярлык рыцаря. Это о***но круто! Да, ***, да! А потом оказаться дешевой ***, потому что у тебя нет силы! У тебя ничего нет, кроме ярлыка… Но голос его стал тише, он уже рассуждал сам с собой, хмурясь: — Да и многих этих болванов определяет только ярлык, который они старательно приклеивают на себя. Но стоит им забыть о клее, и светится голая ж***, — но он словно очнулся ото сна, встряхивая «личную вещь» за плечи так, что чуть дух из нее не выбивал, как пыль из старого ковра. — Так, Салиман, ты будешь повторять, как надо, или мне самому повторить?! Я тебе уже говорил, что такое безумие! Говорил, ***? — Говорил, — хрипло отозвалась девочка, ссутулившись, глядя напряженно себе под ноги. Пришел он. На что она его ждала? Наверное, чтобы не попался кто-то еще более отмороженный. Падать еще ниже всегда есть куда. Это ведь правда: он не прибегал к извращениям, не делил с другими пиратами. Но что его потянуло на такой разговор вдруг? Ведь только прибыл, наверное, устал. А человек ли он вообще? Хотя если уже накурился или даже вколол что-то покрепче обычного косячка для курева, то вполне понятно, что его кидало в разные стороны непоследовательных мыслей. Если потребовался более крепкий наркотик, значит, успел за день навидаться такого, от чего другим способом не успокоился бы, не отделался бы от видений. И снова она его понимала и даже немного опрадывала. — Тогда какого *** ты не помнишь? — он боднул лбом в лоб, заключая виски девушки в тиски своих рук, но резко отпрянул, откидывая назад, так что Салли мотало флагом на ветру. — Вот! Вот! Ты показываешь его, ты показываешь безумие, — он ожесточенно оскалился, чеканя каждое слово. — Безумие — это повторение одних и тех же бессмысленных действий раз за разом, в надежде на изменение. Вот что такое безумие! — он обращался к вставшему незаметно Бену. — Ты, ***, думал, я шутки шучу? Думаешь, сказал так, ***, я, такой вот е***ный на голову, и можно забыть? Но ты тупая, вы оба… А я вижу это везде. С тех пор, как какой-то м***к сказал мне это, — Ваас отворачивался, протирая глаза. — Ну ладно, Салиман. Живи пока, я тогда тоже не понял с первого раза, что он имел в виду… — он слегка рассмеялся, хотя на вид будто беззвучно вздрогнул. — Но ***ная ирония: вскоре я стал видеть это везде. В каждом. Он еще раз ударил Салли, с размаху уронив и доктора, который, потирая поясницу неловко вставил реплику: — Но это же… высказывание Эйнштейна. Ваас, который почти собрался уходить, отдавать дальнейшие распоряжения своим подчиненным, тут же обернулся, осознав, что жертвы недостаточно усвоили спонтанный «урок»: — Ты что-то сказал?! Ты, ***, опять что-то сказал?! — он махнул рукой в сторону поджавшей колени к груди Салли, оставшейся потеряно сидеть в позе эмбриона. — Вот, Салиман, смотри, что такое безумие: его который раз предупреждают — захлопни ***о! А он что? Он надеется на изменение результата! Это и есть… — Ваас на миг словно задохнулся, опустив голову. — Безумие, — но вот вновь маячил выше всех его гребень казуара. — И иди на***, докторишка, со всем своими определениями психических расстройств. Мне лучше знать, что такое безумие. Ну что, Салиман, ты, надеюсь, уже все поняла? Ты, ***, поняла, кто здесь главный? Запомнила, что такое безумие? Запомни, будь добра, тебе существовать с безумием до конца своей ***ой жизни, — с этими словами главарь небрежно погладил остриженные волосы девушки, совершенно тем же жестом, что собак треплют между ушами. — Когда осознаешь его, как-то легче. Вот смотришь и смотришь, как эти идиоты повторяют, и повторяют, и повторяют. Раз за разом. Одно и то же. И каждый раз надеются… Это даже забавно, — но тут же совсем опрокинул пленницу. — Так, пошли оба на***! И впредь не отвлекать меня! Бен кряхтя поднялся, Салли безразлично устроилась на том же перевернутом буйке, престранно безмятежно или апатично полуулыбаясь. То ли от того, что нынешний выпад главаря не закончился так плачевно для пленников, как мог бы, то ли от того, что он вернулся, а она весь день ждала. Одна только Нора стояла неподвижным онемевшим изваянием с вытаращенными глазами. Что поделать, не привыкла она к таким вот кульбитам главаря. А ей и не надо было, к ней не обращались. Знай себе, белье развешивай. Другое дело, когда все любимые фразы главаря невольно проникли в разум, вплетаясь непроизвольно в речь. И тут как фантом возникает Ваас! Может, он появлялся каждый раз, стоило только сказать кодовую фразу? — Лучше больше не говори со мной, — как в трансе отозвалась Салли, помогая Норе, двигаясь, словно автомат с остекленевшими глазами. — Мне кажется, он слышит каждое мое слово, видит каждый шаг. — Но мне жаль тебя, Салли. Ты становишься его марионеткой, — горько покачал головой Бен. — В этом цель, — усмехнулась девушка, почти нараспев твердя, заворачиваясь в развешенные мокрые тряпки: — А марионеткам не больно, у них нет своей воли. Это единственный путь, чтобы не сойти с ума. Или укрыться в ненормальности. Но твои слова, и правда, мало что могут изменить, — она сделалась серьезной. — На этом острове нет никакой надежды на изменение… «Она права. Ну, что я могу сделать?» — бессильно подумал доктор, но Нора, точно прочитав его мысли, глянула осуждающе. Однако в их дискуссию вновь вмешался Ваас, разъяренно подошедший к Гипу: — Какого *** расселся, док?! Я не думал, что ты настолько тупой! Займись уже делом, ты у нас спец по отпиливанию конечностей? Вот и займись! — главарь вкрадчиво добавил, будто слова вязли на зубах: — После перестрелки привезли двоих. Тут Бен понял, что он нагло отлынивает от своей работы. Нападение на «Ржавый Двор» прошло не без потерь. И сам Ваас выглядел запыленным, странно горели его глаза, как у человека, который уже давно по ту сторону всех мыслимых пределов усталости. Впрочем, он устал от жизни — и поделом. Когда Ваас говорил про двоих, то он учитывал только тех, кому реально раздробило ногу или руку так, что требовалась ампутация. А раненых оказалось намного больше, около десяти человек в разном состоянии, осмотрительно свезенных к хирургу, раз уж он оказался на «Верфи Келла», а не ближе. Там что до него, что до Доктора Э. одинаково выходило, а терять от неквалифицированной помощи не самых плохих солдат — расточительно. Вскоре Бен подключил и Нору, и Салли к простейшим обязанностям ассистентов, потому что у него не хватало рук. Вот для Норы странное испытание — вроде бы тот же человек каждый пират, так же страдал от боли, так же просил продлить его земное существование, а все-таки есть люди, которым не хочется помощь оказывать. Но женщина этого, кажется, не осознавала в своем усердии, отматывая бинты и неумело протирая спиртом инструменты Бена. А ей бы их всех ненавидеть черной злостью за то, что случилось с ее подругами. Но нет же! То понеслась за водой, то подхватила инструмент, подавая хирургу, с ходу запомнив названия всех причудливых железок. И глаза лихорадочно блестели у нее, как у сумасшедшей мазохистки. Салли только пожимала небрежно плечами, двигаясь неторопливо, как сонная муха. Допустим, так Нора себе доказывала, что она еще человек. Но толку-то тут оставаться таковым? Салли ее не понимала, она задумывалась только о том, что теперь ее ждет, раз прибыл Ваас, к чему готовиться. Наверное, поэтому ее не очень шокировало, когда пришлось держать вдвоем за плечи одного раненого, ему предстояло отпилить ногу. Нормального наркоза, как и многих других вещей, на острове не водилось, по крайней мере, не для рядовых. Пираты получали неплохо, но за отвратительные условия. Хорошо жить «дикарями», пока здоровье не пошатнется, а в условиях перестрелок этот процесс ускоряли случайная пуля или осколок гранаты. И еще неизвестно, что лучше: сразу насмерть или вот такое лечение без возможности дальше быть пиратом. Хорошо, если потом прибивался к банде информатором, или вербовщиком, или деньги на подлинность проверял, а если по жизни тупым был, то проще сразу в гроб класть, не продлевая мытарств. Пират истошно выл, неестественно тонко, срываясь на хрип, извиваясь, хоть сознание его было затуманено. И тогда Салли вдруг осознала, что ей нравится слушать голос мучений, на миг даже глаза заблестели нехорошими искрами — это черный фрегат посмел вырваться из закоулков сознания. Но из-за присутствия обескураженной Норы, скромного белого лебедя, пришлось прятать свою вторую сущность, которая восторгалась чужими страданиями, звуком хрустнувшей кости под бесстрастным решительным ножом Гипа, видом выплескивающейся крови, запахом смерти, разложения, смешивающимся с ароматом спирта и лекарств. Появилось бы это чудовище лучше перед Ваасом, ведь оно являлось результатом общения с ним. Может, тогда бы нашли общий язык. А зачем? Все зачем?.. *** По рассказам раненых оказалось, что перестрелка велась целый день, ракьят отбили один из их аванпостов, до «Ржавого Двора» и причала возле него не добрались. Участвовал ли Ваас, пираты не уточняли, но и спрашивать у них не хотелось. Бен не знал, то ли радоваться, то ли ужасаться победам ракьят. Радоваться — древнее племя не желало сдаваться и строем идти на свой геноцид. Ужасаться — снова началась война. Снова таскали туда-сюда раненых, снова в джунглях псы завывали по отлетавшим душам. Все верно: души пиратов в ад утаскивали, скорее всего. Но Гип боялся за себя и двух женщин. Впрочем, с Норой они бы додумались до примерного плана побега, если бы аванпост атаковали, Нора ему придавала смелости, а от общения с Салли становилось как-то склизко на душе, она заражала своим бессилием, слишком убедительно утверждая, что выхода нет. Доктор устал, он рассматривал всех, кому успел оказать помощь. Несколько с переломами уже чем-то занимались. С ранениями рук и плеч тоже не оставались «возлежать» в штабе на раскладушках. Пират с отрубленной ногой тихо стонал в углу, то ли от боли, то ли от своей горькой судьбы. Видимо, от всего вместе. Противно делалось, когда он растирал неуместные слезы. Жалко ему себя было, а невиновных ни в чем дикарей не жалел, небось. Пришел на их землю, распоряжался, как хозяин. И пленников не жалел, наверное, тоже. А теперь требовал сочувствия к себе. Не дождется! От доктора точно. Вот Норе, кажется, на всех хватало милосердия, хоть она с ними и не говорила, но явно переживала. Ее накрыл с головой сам факт последствий перестрелки. Нет, она не могла оставаться на острове, да и Салли тоже. Не скрылось от доктора показное безучастие девочки и угрожающая ухмылка, тронувшая на миг узкие губы. Она рисковала превратиться во что-то ужасное… Доктор складывал обратно свои инструменты; в голове помимо мыслей плыли записи в ненастоящий блог: «Итак, я решил, что должен спасти хотя бы этих двух страдалиц, ну, и самому выбраться. Признаться, до того я тоже только плыл по течению. Это отвратительно. Но что у меня было теперь? По сути, ничего. Я все так же торчал в этой проклятой крепости. Пару раз мне случилось подштопывать самого главаря. Все-таки он просто человек, а жизнь здесь у всех нелегкая. Выслушал я при этом такие ругательства, каких представить раньше не мог. Правда, адресовались они не мне, а врагам. Такое чувство, что главарь просто был невосприимчив к боли, особенно, когда обкуривался дури. А дурь здесь курили все, ей же иногда накачивали и Салли. Я пытался держаться до известного времени, хотя все вокруг предлагали. Конопля и прочая дрянь здесь служили и обезболивающим, и веселящим. Я знал, что пробовать нельзя, но, похоже, это был единственный способ не свихнуться. Надеюсь, Нора ничего не заметила. Хорошо, что все считают ее моей собственностью, это единственный способ ее защитить. Все-таки у них есть какие-то законы. Уж если кто-то что-то (кого-то!) купил, то лапы прочь. Надеюсь, что так». — Ну что? — вдруг раздался голос Вааса. Главарь сонно шатался по аванпосту, видимо, еще были какие-то дела, однако «батарейка» уже садилась, он уже растирал виски и переносицу, подергивая плечами, неспособный устоять на месте. Для чего-то он зашел поинтересоваться, сколько «боевых единиц» вычитать после оказания помощи выжившим. Бен как раз хотел кое-что рассказать; он отправил женщин, умолчав о последнем раненом. Выглядел он хуже остальных, впал в забытье, хотя в крепком мускулистом теле все еще плескалась бестолковая жизнь. — У этого позвоночник сломан, долго не протянет, — сообщил Гип, выбирая как можно более нейтральные выражения. В штабе мигала лампочка, отбрасывая на лица и стены искаженные тени, скрипели нешлифованные доски. Снаружи бились на ветру рваные красные тряпки, обозначавшие, помимо флага на флагштоке, кому принадлежит аванпост. — Пристрели, — кратко бесстрастно бросил Ваас, но потом передумал. — Хотя нет, на*** патроны тратить. Зарежь. Бен подозревал, что именно такой приказ ему отдадут. Ему, тому, кто не имел права нарушать клятвы, не имел права брать в руки оружие, участвовать в пытках и экспериментах над людьми. Но это же просто пират, безнадежный, обреченный от своего пребывания на остров, пропащий с рождения, наверное. Просто кусок мяса, сброд, шваль, быдло. Человек. Скальпель дрожал в руке, а в голове перемешивались непоследовательные призраки противоречий: «Клятва… Почему маньяки так редко используют скальпель? Клятва… Маньяки…» Тут Ваас, безнадежно покачав головой на нерешительность доктора, выхватил скальпель и резко провел по горлу умиравшего, который очень быстро затих, издав пару булькающих звуков и брызнув фонтанчиком крови. Прервалось его дыхание, прервалась жизнь. На лице Вааса не дрогнул ни мускул. От собственных мыслей — буря эмоций, театр одного актера. От пыток и казней ракьят — гневное веселье. От убийства союзника — ничего. — ***! Бен, я все забываю, что ты у нас Гип, — загадочно заключил Ваас, то ли тоже вспоминая о наличии древней клятвы врачей, то ли основываясь на каких-то своих измышлениях, а затем глянул на скальпель. — Кстати, отличная штуковина, нет, правда, как я раньше не обращал внимания? Он повертел медицинский нож в руках, рассмотрел лезвие и, поигрывая, присвоил на ходу себе, с предвкушением бубня при уходе, почесывая короткую эспаньолку: — Выпотрошу пару пленников. Или для начала на Салиман опробовать… Бен похолодел, он желал в тот момент придушить главаря, перегрызть его мощную шею, наброситься со спины со вторым скальпелем или иным острым инструментом, чтобы главарь захлебнулся своей кровью, как тот пират, страдания которого были прерваны. «Не смей трогать Салли!» — глухо прорычал Бен, сгорая от гнева, но с места не сдвинулся.