По течению

I'll follow you, wherever life goes, But I'll always be aside In the shadow, in the light. © Enigma «In the Shadow, in the Light»

Яркая тропическая бабочка неосторожно села на запыленный мелкий цветок, где ее и настигла рука бесцельного естествоведа. Салли схватила насекомое за изрядные резные крылья. Яркая! Переливающаяся! Свободная! Девушка восторженно рассматривала короткоживущее создание, смиренно сложившееся высушенным листом, какие обычно закрепляют в гербариях, предварительно расплющивая и распрямляя между страниц тяжелой книги. Но в этом экспонате теплилась жизнь, испуганно шевелились черные тростинки-лапки с цепкими ворсинками. Девочка держала бабочку за крылья, сидя возле скелета недостроенной лодки. Она рассматривала добычу и тихо ненавидела весь свет, изредка дотрагиваясь до синяка на скуле, оставленного рабыней-ракьят еще утром. Ни за что. Просто так. От беспричинной зависти, будто она так жаждала, чтобы ее пытали по прихоти безумца. Хотя верно говорят, что психи не могут управлять людьми, а вот садистам нередко достаются бразды правления, и никто не защитит от них. Никто. Уехали утром все, включая Нору. Та доказала, что может неплохо помогать Бену. Но ее обещали вернуть через пару дней. Ваас тоже укатил, не уточняя, куда и зачем. Если уж Гипа с собой потащили, значит, где-то далеко творилось что-то нехорошее. Полевой хирург при спокойной жизни не мог понадобиться. Отправились на запад в объезд горной гряды. А дальше — неизвестно. И лучше не думать. Оставили только нескольких раненых, думали, что делать с тем пиратом, который стал одноногим. Он не хотел умирать и пытался доказать, что сгодится на что-то, что может быть снайпером и схожий бред. Половину врал, конечно. Но что не скажет человек, который хочет жить? Даже если это вовсе не жизнь, а бессмысленная мука. Бабочка в руке то замирала, то испуганно перебирала лапками, с ее крыльев осыпалась пыльца — Салли ненавидела даже это создание. Внезапно в ней пробудилось нечто, что хранилось за гранью сознания, «черный фрегат» с алой грудью, которая приобрела свой цвет, потому что в сердце у птицы торчал острый нож, и оно бессильно кровоточило. Но капли вязкой влаги обращались в яд. Девушка осклабилась, глядя на насекомое, жалкое и податливое. Вот над кем была ее власть! Цепкие костлявые пальцы схватили яркие крылья и медленно, с наслаждением изверга, оторвали их от тонкого тела, смяв и искрошив папиросной бумагой. Вся красота осыпалась витражной пыльцой: вместо яркого зрелища оставался жалкий черный червяк с усиками и тонкой талией. Теперь девушка упивалась их сходством, отпуская обескрыленное творение природы, позволяя ему измученно ползти в пыли. Салли, сама не замечая когда, заплакала, тихо прерывисто вздыхая, глотая горечь, всматриваясь в причинение ущерба живому существу. Как же они были похожи! Они могли бы быть красивыми, нежными, будто сладостная греза. Но что же вместо того?! Подрубленные, обреченные, бессмысленно ползущие без цели и надежды. Девушка подвинула ногу и медленно раздавила то, что осталось от бабочки, этого несчастного незаметного уродца. Без крыльев бабочка становится мерзким червяком. В кулаке все еще сжимались и едва слышно потрескивали остатки крыльев. Салли утирала слезы, размазывая по щекам остатки душистой пыльцы. Она причинила боль, она изувечила, чтобы кто-то стал похожим на нее, чтобы понял, каково это — жить, но ни для кого не существовать. Влачащие своей путь с ножом в груди или спине неосознанно желают умножать свои ряды от вечного выедающего их одиночества и непонимания. И неважно, что от этого не легче, и неважно, что зависть более счастливым не исчезает. Черный фрегат в душе девушки уже давно понимал Вааса, разгадал, что ему нравится причинять страдания, словно получил удар под ребра. Клинок не вытащили, рубец не образовывался, он гноился и отравлял яростным непониманием каждый день, каждый час, каждую минуту. Никто не видел этот меч, никто не догадывался, да и не пытался. Неспроста Ваас так отчаянно искал слушателей своего бреда, будто пытался что-то донести и доказать себе, но каждый раз его встречал обрыв вместо ответа. Как ни странно, монстр Салли не показывался в присутствии главаря, и от понимания возможных мотивов Вааса безобидная девушка меньше не страдала. Ваас же всегда был неизменным, агрессивным, непредсказуемым, порой отвратительным, а порой даже притягательным. Салли с удивлением поймала себя на этой мысли и невольно облизнула губы. Робкие зачатки приятных воспоминаний почти сразу заглушила волна страха. Нет, пытки — это невыносимо! И ничем не компенсируется, не оправдывается. Хорошо же быть мазохистской, впрочем, в таких унизительных играх чаще всего участвуют добровольно. Впрочем, Ваас… был Ваасом, а не теми, кто бродили голодными псом вокруг нее. Девушка поглядывала на охрану аванпоста. Она опасалась встретиться с ней взглядом, чтобы не напороться на очередную пошлость, скабрезную шуточку или грязное оскорбление. Хал перекинулся с Ченом парой словечек, неоднозначно глядя в сторону примостившейся у лодки рабыни. Она озлобленно подумала: «Шлюха! Вот кто я для них. И для большинства. Интересно, а там, далеко, меня так же стали бы обзывать? Ну, конечно, я же типичная шлюха. И неважно, что у меня всего один мужчина, а сколько они любовников меняют в своей жизни — это не суть, они же добровольно, они же продвинутых взглядов». Девушка саркастично поморщилась, невольно задумываясь, что вообще лучше. Расклад-то в любом случае отвратительный. Но все-таки лучше терпеть пытки Вааса, чем участвовать в оргиях с остальными, потому что главарь не всегда делал больно, иногда рассказывал интересные вещи (не к ней, конечно, обращаясь), иногда разрешал смотреть с ним кино, иногда перепадали вещи проданных рабынь. А этот сброд всегда одинаковый, жалкий, подневольный, озверевший. Тогда иная волна страха окатывала холодным прибоем: когда вернется? Вернется ли? Куда поехал? Опасно ли там? А шальные пули не ведают, кто главарь, а кто рядовой. Страх исключительно за себя с течением времени перерастал в тревогу за него. Она надеялась, что в этот раз он приедет не для того, чтобы истязать, потому что он занимался этим от скуки, когда не находилось других дел, когда не попадались пленники. По наблюдениям Салли, мужчин пытать ему нравилось больше, видимо, потому что они дольше держались, он еще нередко удивлялся, что кто-то помер в прямом эфире. Чего он ожидал-то? Когда тяжелыми наркотиками накачивался, то иногда странные «заскоки» происходили. Ему весь мир казался подвластным, он ненормально радовался, улыбался, а новые смерти не осознавались вообще, ему, наверное, чудилось, что пленники получают такой же кайф, как он. Или нет, или он все понимал, потому что после взрывов дикого веселья на него накатывала невыносимая ненависть, он материл и ругал — не без оснований — весь свет: пиратов, босса, Цитру, исходя желчью слов, ломая мебель, ящики, расстреливая обоймы револьверов или пистолетов. А в расширенных зрачках плясали адские искры, и отражалась нечеловеческая и незвериная тоска. Салли больше всего боялась, что он в таком состоянии на аванпост прибудет. Случались с ним периоды относительной адекватности, особенно, когда Хойт какие-то поручения давал или ракьят суетились. Салли отчетливо осознавала: без войны с племенем главарь долго не протянет, он и так давно встал на путь саморазрушения. Ненависть к Цитре являлась для него поводом существовать дальше. Кто знает, в кого бы он превратился после гибели жрицы? Может, довел бы себя до смертельной передозировки, может, окончательно сошел бы с ума. Деньги и богатства, кажется, вовсе не интересовали его, планов на будущее он тоже не строил. А Хойт на его место всегда кого-нибудь нашел бы или просто уничтожил пиратов за ненадобностью вместе с племенем. Девушка испугалась своих предположений возможного развития событий, потому что при таком раскладе ни для нее, ни для Бена места не находилось. Бен… Уехал тоже, Нору забрал, последнюю защитницу настоящую. Без нее делалось одиноко и страшно, потому что к хорошему, как известно, быстро привыкают. К плохому, как оказалось, тоже можно притерпеться. А сердце ныло и стенало за кого-то, в ожидании извечном… — Пошла отсюда! — кто-то пнул в спину. Салли безмолвно полетела кубарем в пыль, пропахав носом, затормозив ладонями, приподнялась, поморщившись и потерев позвоночник. Гадко! Опять женский голос, опять одна из рабынь воспользовалась минутной задумчивостью «личной вещи». Ох, попросить бы у Бена какой-нибудь яд да отравить всех этих постылых тупых баб, которые могли бы объединиться, а вместо этого еще друг друга травили. Но объединяются, когда есть надежда на избавление, на побег, а для них всех ее уже не осталось. Хотя что мешало попытаться сбежать девушке из племени? Она ведь наверняка неплохо знала остров. Но что-то мешало, и не только охрана с автоматами. Салли не проронила ни звука, от молчания спекались губы, она не размыкала их с самого утра, без слов терпя случайные удары и проклятья, летевшие беспрерывно в ее адрес. Постоянно слушала, как за ее спиной перешептываются, иронизируют, злорадствуют, завидуют. Она боялась, что за время без Норы кто-нибудь растащит содержимое добытого чемодана, поэтому, как могла, караулила, а то потом попробуй докажи, что это твое. Салли не умела бороться за себя, наверное, она себя слишком ненавидела, чтобы пытаться как-то отгородиться от вечного глумления. Девушка не ведала, что хуже: пытки Вааса или ежедневный мелкий ад со стороны его приспешников. На большой земле остался еще третий вариант жизни: отец, который возвращался каждый раз с разным настроением домой, вернее, в ту берлогу с ободранными обоями, где они прозябали. Он всегда «работал» игроком и иногда выигрывал, но денег домой почти не приносил, потому что тут же все тратил на выпивку, зато возвращался развесистым, веселым, падал потом хмельной, мог буянить, конечно, но не так страшно, как в те дни, когда проигрывал последнее и еще в долги влезал. Вот тогда Салли становилось до крика страшно за себя, она пыталась сбежать, куда угодно, спрятаться, запереться в своей клетушке-комнате. Она там сама поставила небольшую задвижку после одной ночи, когда отец орал, что убьет всех, а она со страху заперлась в ванной. Пьяница до утра ломился в дверь, загадив потом всю квартиру рвотными массами, запах которых надолго въелся в продырявленные подушки дивана. Нет, Салли вспоминала эти времена с немыслимым содроганием, само обоняние подкидывало память о знакомом с детства спертом воздухе, буквально пропитанном насквозь плотным духом перегара и табака. А слух с первых лет пребывания в земной оболочке впитал безобразные конструкции бранных слов и угроз. Глаза же навидались такого, что лучше б слепой родилась. Нет, наличие жилья не означает, что есть дом. И весь свет не замечал, как ей страшно, как мучается она от мысли, что некуда ей бежать. Что изменилось? Хоть что-то изменилось? Ваас приезжал каждый раз в разном настроении, но при сравнении с отцом главарь однозначно оказывался лучше, сильнее, решительнее. Он хотя бы не опускался до мелких пакостей, которые заставляют существовать в вечном унынии и тревоге, ожидании удара в спину. Его зло являлось соразмерно его силе. А еще он понимал намного больше остальных. Салли осознала, что ждет его, что надеется услышать что-то из его бесконечного потока мыслей. И в сердце девушки даже затеплилось подобие радости, греющее изнутри. Она ждала Вааса, веря, что на этот раз он приедет в хорошем настроении. И не важно, что на ее теле остались шрамы от электрического тока и стекол. Все не важно. Может, так она утешала себя, ведь стоило же хоть кого-то ждать. Недавно появился еще Бен, но приезды хирурга чаще всего сулили новые пытки, а доктор вечно оставался в стороне. Помощь постфактум — это жалкая подачка от истинного милосердия. Вот если бы Гип обладал достаточной свободой, чтобы самостоятельно к ней приезжать… Но нет, с его образом с недавних пор неразрывно связались страдания. Может, поэтому Салли обрадовалась, когда услышала гул моторов и, выбегая навстречу, увидела в первом джипе Вааса. Между тем, Бен остался с Норой где-то там, на другом аванпосте. Не означало ли это, что главарь не собирался пытать «личную вещь»? Девушка почти обрадовалась своим робким предположениям. Ваас вылез из машины красивым ловким прыжком. Осмотрелся, щурясь на солнце, довольно ухмыляясь, отчего на его лбу и в уголках глаз появлялись складочки. Да, он явно прибыл в отличном настроении! Хороший знак. Наверное. С Салли, как всегда, не поздоровался, она бы удивилась и испугалась намного больше, если бы он как-то сигнализировал ей, что она не пустое место. Нет, лучше, что не замечал. Вслед за ним из кузова выпрыгнули, глухо рыча, две здоровенные твари на четырех мускулистых лапах. Собаками этих существ язык не поворачивался назвать, они тут же подняли лай, но главарь решительно шикнул на них, отдавая команду. И два ужасных темно-каштановых монстра с челюстями аллигаторов покорно улеглись на песок, подобострастно поскуливая. Ваас стоял между ними, словно вожак стаи волков. Но если бы волков! И вся его стая — цепные взбешенные псы. — Ваас… Это зачем? — с опаской указывая пальцем на собак, поинтересовался Чен, нерешительно сминая в руках кепку. — Охрана, ***, тупицы, зачем еще? Ракьят снова зашевелились, — небрежно бросил главарь, повторяя приказ собакам, которые предприняли попытку снова подняться и зарычать на незнакомых. От зверей так и исходила ненависть ко всему живому, главное, что они наверняка уже убивали людей. Даже на звере убийство оставляет отпечаток. — Я собак с зоны не переношу, — пробормотал Кость, отходя бочком от волкодавов, которые, кажется, были скрещены с представителями бойцовский пород. «Ну вот, теперь буду бояться даже по аванпосту ходить», — с содроганием подумала Салли, уходя поближе к сарайчику Бена. Ох, как одиноко делалось без Норы и доктора. Они умели не бояться. Особенно Нора. Хотя, может, женщина не до конца понимала реальность всех подстерегавших опасностей. К собакам без боязни подошел чуть позже только Хал, за что был покусан. Ему еще повезло, что только прокусили кисть, а не руку целиком с костями оттяпали. Мужчина отчаянно выругался, требуя аптечку. Вскоре после пары ударов со стороны Вааса, собаки вняли, что теперь их новый хозяин — это высоченный чернокожий пират. Вааса все слушались беспрекословно, могли в душе ненавидеть, потому что преданно любить оказывалось не за что, но пойти против него означало умереть. Это понимали даже животные, которые по набору команд и обязанностей мало чем отличались от рядовой охраны аванпоста. Разве только автоматов им не полагалось. Разобравшись с собаками, Ваас смыл дорожную пыль с лица, еще более довольно стряхивая капли, разбрасывая вокруг себя искрящиеся брызги. Обреталось в каждом его движении что-то неуловимо грациозное, твердое, демонстрирующее его силу. Правда, иногда, во время ломок, он практически метался из стороны в сторону, руки и ноги требовали какого-то нереального танца, пальцы нервно гнулись, указывая в никуда. Но не в тот день. За всеми его перемещениями по аванпосту Салли следила почти с восхищением. Да, раньше не водилось в ее окружении тихих неудачников, жалких алкашей, которые с рождения не пытались хоть что-то изменить. А она хотела бы, вот книги пыталась читать, хоть доросла только до сказок, она отчаянно хотела вырваться оттуда, из этой серости, требовала изменения. И вот получила… Но Ваас… Он ныне не вызывал никакого отвращения. Или же девушка настолько поверила в свои иллюзии самоутешения, которые твердили, что именно сегодня он не настроен на пытки. Она не сомневалась, что если останется до следующего утра, то скорее всего снова «уединится» с ней. Но на этот раз девушка не боялась и этого, а даже, напротив, ждала — в кои-то веки ничего не болело, ничто не мучило, никто не мешал. И был он. Главарь, от харизмы которого даже волкодавы покорно падали ниц. Салли улыбалась, от нетерпения скребя по доскам штаба, рискуя посадить на пальцы занозы. Между тем вечерело, солнце плавилось за краем моря. Из лагуны вид открывался только на юг, так что закат покрывал лучами в основном шпили деревьев, которые высились зелеными небоскребами, хотя по своей выдержанной красоте завитков, форм и украшений напоминали больше стройные готические соборы. Салли все ожидала, когда главарь обратит на нее внимание, надеясь, что он не уедет, ведь она его ждала, да, именно такого, в хорошем настроении, заразительно улыбавшегося. Редкость в последнее время. Но Ваас был все занят разбором дальнейшей стратегией обороны «Верфей Келла» в случае нападения ракьят. Кажется, он объяснял, что делать с собаками, когда и на кого их выпускать. Может, из-за тупости пиратов, может, из-за стихийного стечения мыслей в его голове и обстоятельств, но к Салли главарь пришел уже вовсе без улыбки, злой, глядевший исподлобья, отчего его точеный крупный нос напоминал клюв хищной птицы. В штабе мерцала дрянная лампочка, вокруг нее клубились мелкие тусклые бабочки и мошкара. У них еще обретались крылья, но жар опалял их, и обугленные насекомые падали на пол, прямо на те доски с щелями, из-под которых порой выползали пауки и змеи. А лампочка гудела дальше, нестройно вторя генератору на улице, отражаясь мутными бликами в боках алюминиевых мисок. На металлической пряжке пояса главаря тоже играли искаженные, едва различимые блики. И они же отражались в мутной поверхности лезвия… скальпеля. Кажется, Ваас забрал у Бена, но об этом Салли могла только догадываться, как и о намерениях главаря. Жертва задрожала, вдоль позвоночника проходили волны холода, ноги подкашивались, ладони леденели. Зарезать решил? Или что-то отрубить? Вскрыть? Выпотрошить и медленно ковыряться во внутренностях? От обилия версий кружилась голова, главное, что варианты один другого хуже в сознании пронеслись. Умирать не хотелось. Не сегодня! А она ведь так его ждала, так волновалась за него, но у него были свои правила игры. Ваас схватил Салли за руку, ненормально ухмыляясь, переводя взгляд со скальпеля на перепуганное лицо девушки. Намеренно медленно он поднес лезвие, с интересом натуралиста-исследователя провел вдоль кожи, лишь слегка надавливая, практически не прилагая усилий. Вокруг продолговатой поперечной полосы выступила кровь, Салли дрожала, отчего ощущения слишком обострялись. Ваас изучающее склонил голову набок, нервно дернув плечами, будто отогнав наваждение, входя в раж. Он слегка ухмылялся, с губ его срывалось то ли беззвучные смешки, то ли отрывистое нервное дыхание, когда лезвие во второй раз прочертило полосу на руке Салли, уже более глубокую, взрезавшую ровными бороздами плоть. Девушка забывала дышать от ужаса, каждое прикосновение ножа оказывалось больнее, чем казалось на вид. Может быть, Ваас намеренно делал больно, то приподнимая кожу и копаясь под ней лезвием, то проводя не ровную полосу, а зигзаг с кривыми краями. Кровь текла крупными вязкими каплями, скатываясь до локтей. Главарь мертвой хваткой вцепился в запястья и торопливо бездумно наносил порез за порезом. Он не трогал той стороны рук, где находились вены, только внешнюю. Он внимательно рассматривал то результат своих издевательств, то животный ужас, застывший в остекленевших расширенных глазах Салли. Она хотела заорать: «А-а-а! Люди! Спасите! Убивают!» — но потом вспоминала, что окружающим совершенно наплевать на нее, как и там, в месте, которое кто-то по ошибке величал ее домом. И отчаяние повергало в апатию: единственный человек, для которого она хоть как-то существовала, ныне снова истязал ее без видимых причин. Наверное, снова чем-то оказался недоволен, или, может, в его расщепленном рассудке зародилась уже давно такая бредовая мысль. Но скальпель проводил и проводил резким движением короткие глубокие полосы, сначала на одной руке до локтя, а потом и на второй. Кровь стекала на доски. Да! Пусть сбегаются все змеи, крысы и мухи! Ведь нет хуже кровопийцы, чем человек! Он пришел и исполосовал ее скальпелем, а она в тот день ждала его, долго думала, осмысляла. Она боялась за него, поганого, но почему-то именно в тот день он решил пытать ее. Проклятая лампочка назойливо мерцала, перед глазами плясали черные блики. Салли испытала отвращение к себе за свое ожидание, ее накрыла волна ненависти, точно штормовой шквал, сдирающий мягкий песок с пляжа, выносящий острые камни и обломки крушений. Бежать! Но куда? Куда угодно, но бежать от этого монстра! Непривычный порыв сопротивления и ненависти вдруг захватил Салли, наверное, «черный фрегат» почуял страдания безобидной дурочки, что жила над ним в лабиринте сознания. Девушка внезапно отпрянула, вырвавшись из цепкой хватки главаря, дернулась, извернувшись точно змея, пронзительно зарычав. Броситься бы ей к двери, а потом прямо в джунгли и… И куда? Вероятно, этот проклятый вопрос, это секундное сомнение в своих силах помешали выбрать верное направление, отчего девочка забилась в угол лисом, которому перекрыли оба лаза из норы. Она ударилась спиной о стену, заскребя по ней, понимая, что путей к отступлению нет и быть не может, как обычно, поэтому она отчаянно заревела, выгибаясь, точно в конвульсиях: — Почему?! Почему именно сегодня?! — А тебе еще, ***, график пыток составлять? — смеялся Ваас, подходя, опуская нож. Очевидно, он был удивлен поведению своей «личной вещи», интересовался, что еще от нее теперь ожидать, исследовал и рассматривал, точно агонизирующего колорадского жука в банке с соляным раствором. Она все больше вжималась в стену, словно надеясь укрыться в тени, давясь от слез и страха, заламывая руки, пачкая алыми пятнами одежду и лицо, вырывая клоки волос из своего нелепого опущенного вниз хохолка: — Нет… Просто… Просто я ждала тебя! Ваас театрально приподнял брови, раскидывая руки, разрастаясь черной тучей, глумясь: — Ну вот он я, чего тебе еще, а, Салиман? — Не… — голос ее срывался на сиплый шепот, она давилась кашлем, прижимаясь грудью к стене, вздрагивая в истерике. — Не так ждала… Я была рада, что ты пришел, я хотела… Я… Это… Это как в детстве… «Папа, папа!» Я к нему бежала, когда он приходил, радовалась, — Салли внезапно пронзительно пристально поглядела на Вааса, кривя рот диким оскалом. — А он по пьяни как швырнет о стену… «Папа»… Будь он проклят! Она опустилась на корточки, сжалась в клубок, обхватывая голову, то зажимая уши, то прижимая к лицу окровавленные руки. Очевидно, для нее большим шоком оказался не факт пыток, а сломленное, изуродованное ожидание, словно Ваас желал сделать все, чтобы его ненавидели и только ненавидели, чтобы ни одна живая душа не могла пожелать ему удачи, чтобы его никто и нигде не ждал. Ведь некуда лететь… Главарь поморщился: — ***, ну ты и визжишь, ведьма! — но потом снова поднял жертву за запястье, придвигаясь к ней вплотную. — Да, Салиман, семья — это ***во. Это только в фильмах все счастливы, — он отшвырнул девушку обратно к стене, недовольно развернувшись. — Видишь, тебе и доказывать не надо. — Но ты… Ты ведь другой, — глотая слезы, все еще преданно смотрела на мучителя Салли. — Отец самоутверждался за мой счет, потому что больше ничего не мог, он был жалким… А ты нет… Тогда… Тогда зачем? — вновь она срывалась на истошный бессильный крик. — За что? — Захлопнись, мне надоело слушать этот бред, — шикнул на нее Ваас угрожающе, точно на тех двоих волкодавов. — Молчу, — пискнула она. «Черный фрегат» молчал, будто тоже понимал, что нет смысла в этой борьбе. И оставалось совершенно беспомощное создание, которое, однако, натолкнуло Вааса на собственные обычные размышления. Главарь недовольно и почти с отвращением отбросил орудие пытки, будто сам понимал, насколько это все бессмысленно, насколько бесталанно служит его извечной тяге к разрушению, уничтожению. Он тяжело вздыхал, точно ему мешал какой-то камень на сердце. Пират бродил по штабу, как зверь по клетке, изнуренно и озлобленно расправляя плечи, будто, находясь без движения, он застывал, каменел. Мрачно он продолжал, посматривая на безмолвно давящуюся плачем девушку: — Запомни, Салиман, ты в этом мире один и всем по***, что с тобой. Да, они могут делать вид, играть в свое ***ое благородство, — он навис над Салли, цедя сквозь зубы, размахивая руками, что-то показывая, точно отметая кого-то. — Но стоит только задеть их интересы, стоит только немного припугнуть или предложить выгодную сделку — они поджимают хвост, как ***ые шавки, и бегут прочь, не оглядываясь на тех, кто им был дорог. Я видел это сотни раз. Сотни ***ых раз! — восклицал он, переходя на глухое торопливое бормотание. — Так на*** вообще лгать? На*** говорить, что ты готов на все ради кого-то, ради наших «любимых», ради брата или… Сестры… — от этого слова Ваас практически подскочил на месте, рыча оглушительно. — Чтобы однажды предать всех на***?! А, Салиман, не знаешь? Че ревешь? Это жизнь! — но он отчаянно заставлял себя успокоиться. — Просто гр***ое слово, сестрица, которое придумали для описания этой х***ты вокруг. Салли сидела в углу, сложив кровоточащие руки. Больно. Вот только главарю не лучше. Он тоже кого-то ждал, наверное. Вот так же возвращался к своей сестре в племя, чтобы однажды… Однажды что-то случилось, что-то, отчего он сбежал, сжег мосты, да и себя… Но это его не оправдывало! Однако Салли не просила оправдания, ей было достаточно осознания, что они в чем-то одинаковые, а это уже не так мучительно. И то, что от ее короткого рассказа он снова начал говорить о своем, означало, что он отзывался на горе несуществующей для целого мира девочки. Но по-своему, только так, чтобы никто к нему не мог привязаться, потому что однажды его уничтожила чья-то привязанность. Наверное, сестры Цитры. Хотя какая она ему сестра? Искренняя любовь к ней заставила ненавидеть себя и весь свет, разрушать, уничтожать, потому что нет страшнее тяги к разрушению, чем та, что растет из отвращения к самому себе. Салли осмелилась подать голос, упрямо стараясь размеренно дышать и не утопать в задушенном писке мыши с перебитым хребтом: — Ваас… А я… Я сотни раз ждала твоего возвращения. Ждала, потому что боялась, что тебя могут однажды убить, что однажды ты не вернешься. И я останусь одна среди… Среди них… Ваас заинтересованно обернулся, сощурившись, точно ему польстили такие слова, молодецки осклабился: — Руки коротки меня убить, — но затем он вновь нахмурился, сметая резко все миски со стола, опрокидывая какой-то ящик, точно желая разнести этот треклятый штаб, вырваться из него из своего тела, из этой мерзкой земной оболочки. — И на*** ты ждешь? Думаешь, это что-то изменит? Твое ожидание. Твой страх, — он словно задыхался, но затем вновь выглядел вроде спокойным, разумным циником, пренебрежительно бросая: — И да — я приказал захлопнуться. Напомнить, что это значит, а, ***, что это значит? Это значит, ты закрываешь свой ***ый рот и не смеешь даже мычать. Непонятно? — П-понятно, — задрожала хуже осинового листа девушка. — Нет! — Ваас втянул губы в недовольной гримасе, а вместо лица предстала до тошноты гадкая морда змеи, он совершенно спокойно вещал: — Тебе ни*** не понятно! Ты слишком много себе стала позволять, сестрица! С этими словами он выгреб Салли из угла, пинками и тычками погнав к двери. Она, спотыкаясь, ничего не понимая, повиновалась, катаясь практически кубарем. Яркий свет прожектора ослеплял, к аванпосту из джунглей уже стекались сумерки, и на вой диких собак два волкодава отзывались ненавистным лаем. Салли слабо осознавала, где она и что с ней происходит, все застил ужас: она страшилась предположить, до чего мог додуматься главарь, что сулило неповиновение. Неужели… Самый жуткий ее страх не находил себе названия. Но она верно догадалась о его намерениях: он поволок ее к пиратам. Кинув в пыль в центре аванпоста, он обратился к свободным от караулов рядовым, которые до этого жарили мясо на костре и уныло курили за игрой в карты: — Эй, отребье, кто хочет попользоваться этой костлявой ***? Ваас смеялся, глаза его горели, даже не злобой, а коварством. Подлость… Он весь состоял из подлостей и предательств. — Что, Ваас, надоела? Мы уже давно не против! — с энтузиазмом заявили на разные голоса пираты, живо поднимаясь, обступая Салли кругом, будто с момента ее попадания на остров они только этого и ждали. Может, даже делали ставки, когда она надоест главарю. — Нет! Нет! Нет! — шипела она, но голос пропал от ужаса. Она хотела потерять сознание, вообще ничего не ощущать, стать кем-то иным, несуществующим. А к ней тянулись сотни цепких пальцев, тысячи рук… Из тьмы. Они сминали одежду, поваливали на землю. Пираты давно потеряли чувство стыда и даже не собирались тащить ее в укромное место, не заботясь о том, кто мог увидеть их. Только пыль поднималась, а Салли отбивалась руками и ногами. «Черный фрегат» вступил в свои права, девушка не осознавала себя, но кусалась и брыкалась до последнего. Одному пирату она даже засветила в глаз знатный фингал, сумев уклониться от ответного удара, но противников было не меньше пяти. Не прошло и минуты борьбы, как ее руки и ноги уже кто-то держал, а другие пытались содрать одежду. Только один раз она испытывала подобный ужас, и тогда пришел Ваас, и тогда он стал ее избавителем, но и мучителем. А теперь она своей дерзостью все разрушила! Салли надеялась, что умрет раньше, чем успеет осознать, что с ней случилось. Но почему в этот день?! Она не хотела умирать! *** Сначала Ваас стоял чуть в стороне, наблюдая за зрелищем, небрежно положив руки на широкий кожаный пояс, слегка постукивая по нему указательными пальцами, самодовольно рассматривая то, как Салли окружали пираты, как тянулись к ней их руки. Потом главарь понял, что его пленница уже достаточно «усвоила урок», а подчиненные, между тем, останавливаться не намерены, так что ухмылка слегка сползла с его смуглого лица, он махнул в их сторону: — Хотя нет, парни, я передумал! Эй? — хохотнул он, но в общем гуле его как-то не сразу услышали. Тогда-то он обозлился уже непосредственно на своих пиратов, потому что речь зашла не о какой-то девчонке, а о подчинении командиру — вещи куда более серьезной, вызывавшей ныне невероятную ярость: — ***! Слышали меня?! ***! Тупицы! Ваас полез в гущу пиратов, двинув одному локтем под дых, другого оглушив ударом в ухо, еще двоих просто отпихивая в сторону. Кто-то попытался дать сдачи, очевидно, не разобравшись в общем мелькании рук и ног, что перед ним сам главарь, за это поплатился очевидным переломом носа. Когда дело касалось драк, Ваас спуску не давал. Иначе в пиратской среде не подняться на самую вершину, он прошел этот путь сполна, с первых ступеней, хоть Хойт изначально приметил одного из самых сильных воинов ракьят. И решил заполучить себе. Проклятый мистер Уолкер всегда получал то, чего желал. Власть, богатство, жизни и смерти людей – все! Ваас при мысли о боссе обрушил удар обоих кулаков сверху вниз на какого-то неудачно повернувшегося рядового. Главарь почти радовался, что устроил эту свалку, она помогала выплеснуть весь гнев и стресс, что клокотал в нем, циркулируя вязким ядом по венам, сочась сквозь кожу потом. Как-то раз он так же защищал Цитру. Он впервые убил ради нее, ради сестры, жестоко убил. Наверное, в тот миг понял, что ему это нравится, наверное, в тот миг что-то щелкнуло в его мозгу, а потом подхлестнули еще зелья жрицы. Цитра! Проклятая неблагодарная Цитра! И главарь снова со всей силы размахнулся, подрубая кого-то подсечкой и ударяя ребром ладони по шее. Вечно бы так с кем-то бился! В тот миг так казалось. Однако пираты быстро сообразили, что главарь отменил свой приказ и отдавать им рабыню не намерен, так что, потирая ушибленные места, отпрянули подальше, расступаясь широким кругом, демонстрируя свою капитуляцию. — Но Ваас… ты же сказал!.. — замахнулся еще один пират, пытаясь предъявить свои права на девчонку. Кажется, это был тот самый Билл, что свою тещу гантелей стукнул и подался в бега. Главарь, с озверевшим задором рассматривая непослушных приказам подчиненных, достал пистолет и хладнокровно нажал спусковой крючок, хотя пират уже пошел на попятную. Но поздно — мозг перемешанной кровяно-костяной жижей вылетел из дыры в затылке. — Есть еще несогласные? — риторически обратился к притихшим рядовым Ваас. Пираты энергично затрясли головами и руками. — *** с ней, будто других *** нет, — бормотал Хал, приказывая расходиться. — Это точно, в жизни больше к ней не подойду, — отвечал Кость. — Зачумленная ***! Одни беды от нее. Зачем вы вообще к ней полезли? — недоумевал Чен, который был в карауле и не участвовал в развернувшемся непотребстве. Ваас остался вскоре один посреди аванпоста, хотя выплеск энергии требовал продолжения, однако он убрал пистолет и подошел к распластанной в пыли Салли, поднимая ее за шкирку, указывая на замерший труп Билла: — Видела, Салиман, я ради тебя и этого ***на не пожалел. А ты… ***! Да все вы неблагодарные твари, — он повел ее в штаб, девушка следовала, словно робот, он продолжал твердить ей: — Да, Салиман, думаешь, ты одна такая? Как же: устрою истерику и все будет по-моему! А *** тебе, с какого *** должно быть по-твоему, тупая ты ***?! Что ты сделала?! Или, думаешь, кому-то нужна твоя привязанность? Дверь штаба распахнулась и затворилась, не пуская никого. На полу валялся скальпель, который, по оценке главаря, оказался не сильно забавной вещью. Салли дрожала всем телом и все еще слабо отмахивалась кровоточащими руками, словно ее атаковала стая хищных птиц, как в фильме Хичкока. Ваас продолжал недовольно бубнить, пока Салли оседала ослабевшим канатом на какой-то пыльный деревянный ящик: — Расскажи мне о великих чувствах, которые жертва начинает испытывать к своему мучителю. Как тебе такая история? Только всем по*** на твои чувства, всем по***, сколько раз они проткнут тебя насквозь, — он вновь удержался от того, чтобы не перейти на вопль. — Какое-то г***ое чувство, которое какие-то идиоты назвали любовью. Ненависть надежнее, с ней ты резво крутишь башкой, подозреваешь всех… Ненавидь! Лучше ненавидь! — громко скандировал и практически просил Ваас, вдруг замечая, что «личная вещь» заваливается набок. — ***, Салиман, ты уже что ли не в себе? Девушка кашляла до рвоты от стресса, крутила головой, она явно ничего не понимала, только махала руками, будто продираясь через толщу колючих зарослей. И Бена не оказалось рядом. Вот кто ее просил не подчиняться и разводить дискуссии? А кто его просил исполосовывать ее скальпелем только от того, что при совещании в штабе позвонил Хойт и сообщил, что один из сбежавших рабов объявился прямо в деревне ракьят? Кто уж донес боссу — неизвестно, но убить стукача хотелось жутко. Ваас-то уже знал, что один из сбежавших придурков вряд ли просто так потонул, ведь он сам его отпустил в джунгли, решив испытать на прочность. Брата его, военного, пристрелил, потому что не того пошиба человек, тренированный, опасный, он-то побег и организовал, такой не нужен. А совершенно зеленого и сказочно тупого паникующего его братца главарь отпустил, препроводив на прощание несколькими своими пиратами. Он-то думал, что подчиненные через пять минут притащат труп этого неудачливого скайдайвера, но последний как-то оторвался от них и даже не утонул. И для Вааса такая игра сделалась весьма интересной. Ему нравилось наблюдать за тем, как остров перемалывает людей. Ведь он когда-то являлся самым настоящим духом Рук Айленда, чувствовал практически живую энергию этих тропиков. И бывших духов, как известно, не бывает. Каков остров — таков и дух. Каков дух — таков и остров. И кто еще на кого влияет! Но босс все портил, Хойт только и умел, что доставать и отдавать нудные приказы. Убить его тоже хотелось. Но при чем тут Салиман? Ваас и сам не понимал. Он побродил по штабу и, как ни странно, в привычном месте в одном из ящиков, который он когда-то давно лично доставлял на «Верфи Келла», нашел вполне сносно укомплектованную аптечку. Девушка сидела все там же на ящике, склонив голову, словно побитый градом цветок. Главарь недовольно вздохнул с глухим рыком. Вот кто-кто, а он уже давным-давно отвык оказывать кому-то помощь, не потому что не умел, а потому что не желал, ведь он ненавидел все живое в своей непроходящей тяге к смерти, тянущейся повторением бессмысленных действий. Когда-то давно он запросто мог обработать любую рану, может, и не любую, конечно. Но всегда приходил на помощь, когда просили. Давно, слишком давно, чтобы даже казаться правдой. В самой ранней юности, когда он еще был большеротым, большеносым жилистым парнишкой, Цитра как-то раз поранила ногу об острый камень. Тогда он бережно нес ее на руках. И так всегда: стоило ей только поцарапаться или содрать кожу, как немедленно искал, чем бы остановить кровь и закрыть ранку. Она всегда полагалась на него, всегда доверяла. И он ей доверял тоже, ведь родным можно доверять. Оказалось – зря. Нельзя доверять. Никому! Но, казалось, тогда, в неискупимом прошлом, это кто-то иной. Не он. Какой-то чужой человек, который хоть и был всегда довольно неуравновешенным, но не причинял напрасной боли. Это был человек. А сейчас… Кто-то. Что-то, сорвавшееся с цепи, жуткое, темное. Тьма всецело заполняла его существо, он давно оставил попытки бороться с ней, он решил стать ее частью, вершиной. Ведь если любовь, привязанность и забота могут так ранить, то лучше ненавидеть и разрушать — простой вывод, проще некуда. Но каленым железом выжигали сердце поднявшиеся воспоминания о Цитре, когда пришлось самому обрабатывать перекисью водорода множественные порезы от запястий до локтей на руках Салиман. Сначала сам резал, теперь сам кровь останавливал. Безумие… Но что-то же заставило ее забрать у пиратов и тогда, и теперь. Вряд ли Цитра здесь играла роль. Все-таки разные они существа, хоть и обе неблагодарные. Все эти проклятые воспоминания, сопоставления. Порой амнезия лучше. *** Девушка слабо пошевелилась, открывая глаза. Боль в руках притупилась, на них теперь красовались крупные пластыри, пару ссадин на лице тоже были заклеены кусочками пластыря. Но это не Бен вернулся, потому что, во-первых, он все делал аккуратнее, а во-вторых, он не мог так скоро прибыть на аванпост, а Салли понимала, что была без сознания не больше нескольких минут, даже что-то вспоминая, впрочем, последние впечатления уходящего дня заслуживали вечного забвения. Каково же оказалось удивление девушки, когда она увидела перед собой лицо главаря, который при этом еще деловито лепил последний пластырь на ее руку. Спасена… Вот и все, что она поняла. Он вытащил ее! Снова! Снова не отдал пиратам! И даже не позволил истечь кровью. Ваас заметил, что «вещь» очнулась, со скрытой угрозой пытливо обратился к ней: — Ну что? Усвоила, кто здесь главный? Одно мое слово! Поняла, ***? — Да, — серьезно и покорно отозвалась Салли, скромно складывая руки на сведенных коленях, не вставая с ящика, пока Ваас не позволял. — Так-то лучше, — кивнул главарь. — Вообще, ***, хе-х… если ты мне надоешь — я тебя убью, — он развел руками, фаталистично и беззаботно одновременно, и оборвал коротко: — Не люблю, когда кто-то пользуется моими вещами, особенно такие, как они. «Одно его слово» — много, это очень много. Салли вновь доказали, что могло быть и хуже, и она соглашалась, что нынешнее ее положение еще вполне сносное. Только в самом отдаленном уголке души копилась потаенная злоба, ненависть ко всем, о чем девочка и сама, похоже, не подозревала, считая себя неспособной и моль обидеть. Салли вскоре осталась одна, переползя на матрац в углу штаба, не интересуясь, чей он. Кажется, после пережитого стресса она все-таки повторно потеряла на какое-то время сознание. Или просто обессилено заснула, правда, не видела ничего. Впрочем, ночные видения ей являлись только кошмарами, поэтому она радовалась своей природной способности вообще не запоминать сны. Девушка ощущала себя измотанной, опустошенной, однако в ее сердце, словно крошечная птичка, бился слабый-преслабый огонек благодарности: она ждала его, своего мучителя, он все-таки оказался не способен на самую большую подлость. А угроза убить — это страшно, но пока она ему не надоедала. Жизнь без него Салли не представляла, так что это и угрозой переставало быть. Ваас вернулся поздно ночью, притом пьяный настолько, что шатался. Посмотрел мутными глазами на Салли, однако на большее, чем использовать ее в качестве подушки, трезвости не хватило, и через пару минут он оказался рядом с ней на матраце. Даже сапоги не снял. То ли отмечали что-то. То ли лично он решил что-то залить алкоголем, какие-то свои думы невеселые. В любом случае опасности он на время не представлял. Так казалось. Или Салли снова себя утешала. Она ощущала запах перегара, который преследовал ее всю жизнь и ассоциировался с мужчинами. От Бена не пахло, и это было так странно, так волшебно, будто он и правда сказочный принц. Но Ваас… В полутьме она видела его мускулистую руку, перекинутую через ее грудь, ощущала вокруг его тело. И он ее не мучил, а только негромко храпел. Не самый плохой исход дня, не самый… Да и утром — он слушал ее, раз отвечал, хоть и заставил «захлопнуться», но отвечал. А потом все-таки не отдал на растерзание пиратам, только припугнул. Она верила, что он только пугает, что он никогда не посмеет вышвырнуть ее, только когда марионетка сломается, только когда умрет. А это, может, и не самый страшный итог всех этих земных мытарств. Салли прикрыла глаза, не смея пошевелиться и не желая. Да, это ее мучитель, да, это ее личный кошмар. Но пока он рядом, пока он жив, пока он не выбросил ее, остальных можно не бояться. Однако слишком долгий и насыщенный противоречивыми событиями день не сумел спокойно завершиться. *** Посреди ночи Салли проснулась от того, что пробудился Ваас, притом порывисто вскочил. Стоило только девчонке пошевелиться, как он прижал ее к матрацу, зажимая рот, молча приказывая не шевелиться. Салли ощутила, что надвигается какая-то опасность, а какая — главарь и сам пока не знал, однако прислушивался. Оставалось удивляться, откуда в нем возникла эта предельная сосредоточенность, ведь только несколько часов назад он казался мертвецки пьяным. Но теперь совершенно бесшумной поступью охотника проследовал к двери. Напряжение копилось в воздухе. Опасность! Не где-то там далеко, а прямо здесь, очень рядом. Салли не смела шелохнуться, только неотрывно следила за главарем, который прислушивался к малейшему шороху, уже держа наготове прямым хватом нож, маяча черной тенью. Глаза обоих неплохо видели в темноте, в джунглях все инстинкты обостряются. Девушка вскоре уловила какой-то едва различимый шорох, который шел из-под досок. Змея? Но нет, из-за обычного гада Ваас не стал бы настолько собранным, а он представлял собой буквально сжатую пружину пистолета, что в любой миг готов послать в полет смертоносный кусочек металла. Салли желала удачи главарю, она знала, что спасать ее некому, значит, ее пришли убить вместе с ним. Ваас, конечно, защищал в первую очередь свою шкуру, но сохранность оной означала для пленницы возможность прожить еще немного. И еще одно… Он не являлся жалким, один из немногих в ее окружении, он мог вызывать ненависть, содрогание, но не жалость, особенно, когда крался вдоль стены, прислушиваясь к чьим-то перемещениями. Затем главарь устремил хищный внимательный взгляд на доски пола, из-под которых порой вылезали мелкие животные и насекомые. Но на этот раз под дом заползло нечто покрупнее рептилии. Теперь уже и Салли отчетливо слышала едва уловимый шелест сминаемой травы, словно кто-то полз по-пластунски. Штаб стоял без фундамента на деревянных сваях высотой около метра на случай дождей или бури. А предположить, кто воспользовался этим, не составляло труда, однако страх не позволял анализировать. Оттого девушка боялась даже дышать, пока Ваас поудобней перехватывал рукоятку ножа, не решаясь снимать с предохранителя пистолет, который был всегда с ним, опасаясь произвести лишний шум, ведь нежданный гость, очевидно, тоже обладал отличными рефлексами, раз в лагере все еще не подняли тревогу. Воздух замирал от напряжения, Салли переводила взгляд с предательских досок пола на главаря, который аккуратно переступал вслед за источником едва уловимого шума. Внезапно одна из досок тихо отодвинулась, будто кто-то заранее успел подготовить люк. Ваас стоял в метре от места диверсии, когда из-под штаба полез черный силуэт, державший в одной руке нож, а в другой длинную бамбуковую трубку. Салли сидела в своем углу, точно зритель в партере театра теней, только контрастность картин едва позволяла уловить происходящее. Казалось, что все творится во сне, однако сковывающий страх обличал реальность момента. Черная тень пришельца заметила силуэт главаря, попыталась стремительно атаковать. Резкий выпад, взмах, разворот! Нож! Лезвие резко впилось в живот лазутчика, который обладал скрытностью уровня ниндзя и, похоже, не ожидал, что после попойки главарь сумеет так быстро среагировать. Вероятно, воин ракьят. Ваас прекрасно знал их повадки, их стиль боя, ведь сам когда-то учился у них обращению с боевым ножом. Но обратил все навыки против племени. И в эту ночь успел на секунду раньше, чем лазутчик, тело которого повалилось обратно вниз под штаб, однако застряло в прорубленном люке, оставшись наполовину торчать сквозь доски пола. Но логично было предположить, что враг не лез в одиночку. Тогда-то Салли заметила тонкий высушенный стебель бамбука, просунутый через щель возле заколоченного окна. Только силуэт, черное длинное пятно на сером фоне стены. Девушка поняла, что главарь в сумраке еще не заметил второго диверсанта, выдергивая нож из брюха первого врага, который медленно оседал, пытаясь удержать выпадавшие внутренности. Салли оцепенела, осознав, что счет ведется на доли секунды, что некто намерен выстрелить из стебля бамбука. Несомненно, отравленной иглой. Для чего еще такие трубки? Бесшумные и смертоносные. Ей бы промолчать и избавить весь остров от гнета одного из тиранов. Но ведь это ее личный кошмар, ее покровитель, тот, кто наделял ее существование определенным, хоть и страшным, смыслом. Нет! Он все еще не заметил. Неужели? А она, беспомощное создание, от страха всегда немела, руки-ноги отнимались, как у садовой сони. Однако в критических ситуациях ей помогала ее темная сторона, ее «темный фрегат», который, кажется, был всегда заодно с Ваасом, всегда поддерживал его. Но предупредить главаря своим долгом считала именно Салли, забитая и безобидная. — Ваас! — сорвался голос девушки, когда она рассеянным взмахом рук указала на окно. И главарь вовремя успел отпрянуть от выстрела отравленного дротика, а ответом послужил гул пистолета. Пуля прошила доски штаба, но врага не задела, однако на шум тут же всполошились сначала сторожевые собаки, подняв гулкий лай, а затем пираты. Когда Ваас распахнул дверь, осторожным прыжком выскакивая наружу, второй враг уже захлебывался в собственной крови, пытаясь отбиться от двоих здоровенных волкодавов. В свете тусклой луны черными реками отчетливо выделялись фонтаны, хлеставшие из горла воина племени ракьят. Вскоре он затих, а собаки продолжали рвать его плоть, то ли от голода, то ли от желания убивать. Что же делали с животными, если они уподобились человеку в тяге к разрушениям? Мощные челюсти выгрызали гортань, вырывали сухожилия… На аванпосте гудела сирена, обыскивали окрестности, прочесывая лес, но больше никого не нашли. Очевидно, эти двое не намеревались возвращаться к своим, потому что их целью было одно — любой ценой уничтожить главаря. Камикадзе, смертники. Но не удалось, не в этот раз, не в их пользу звезды сошлись, когда Салли вскрикнула. Порой не существовать ни для кого оказывается выгодно. Человек-невидимка, в котором никто не усмотрит опасности. Девушка с опаской выглядывала из-за спины Вааса, не ощущая ни сожаления, ни ужаса убийства, ни факта того, что она помогла своему мучителю избежать гибели. Но будто ракьят пришли за ней, будто в их планы входило освободить ее! Ах, если бы! Она уже знала, что воины племени чужаков не жаловали, там ее могла в самом лучшем случае ждать судьба чьей-нибудь младшей жены или, может, тоже прислуги, рабыни. А в худшем, как рассказывал Ваас, ее вообще принесли бы в жертву древнего культа, главой которого являлась Цитра. Но нет, кровавое подношение богам должно нести какой-то смысл, быть либо духовно чистым и сильным, либо представлять поверженного врага. Какой смысл отдавать в дар древним злым духам говорящего цыпленка? Никакого. Так что Салли ощущала, что везде ее ждут только унижения и в лучшем случае ничтожные подачки минутной жалости. Некуда лететь, ведь нигде не ждут. И от этого крылья птиц атрофируются. Так было всегда, и ничто не менялось, будто она не заслужила изменения. Может, и не заслужила. Что она полезного сделала за свою короткую жизнь, кому помогла, кого утешила? Все жаловалась и причитала о своей горькой судьбе. Только была ли возможность у нее делать хоть что-то? Может, она хотела когда-то обнять весь мир, отдать свою доброту всем и каждому, но получала только новые удары. И однажды сердце ее оглохло, перестало оценивать, отделять добро от зла. Но вот сделала — отвела гибель, предупредила о дротике. Хотя, может, так ей только казалось. — Какого ***, отрепье? Вы проспали лазутчиков, ***! — вскоре рокотал голос Вааса. Сердце Салли бешено колотилось, но она не могла оторвать взгляд от главаря, с каждым разом все больше убеждаясь, почему пираты последовали за ним. Ведь он великолепен. Его рефлексы, его выносливость. Дикий зверь в образе человека, просто ошибся воплощением. Вот только для чего он пытал ее? Неужели ему доставляло удовольствие наблюдать за мучениями беззащитной девочки? Ему, такому сильному и непобедимому? Вскоре, раздав тумаки и приказы, Ваас вернулся в штаб, откуда уже вытащили тело первого убитого ракьят, а Салли старательно оттерла все следы крови. Спать не хотелось, адреналин переливался в груди, стуча в висках. Ваас вернулся, и девушка преданно смотрела на главаря, прижимая руки к груди — жив. Он жив. А ведь кто знает, что случилось бы с ним, не заметь она второго ракьят? Конечно, вряд ли он нуждался в помощи, вряд ли он мог не заметить такую очевидную опасность. — Че зенки вылупила? — только и послышалось от него, когда он раздраженно скручивал себе косяк марихуаны — обычное дело для всех на острове, способ успокоиться, расслабиться. — Ты… — выдохнула Салли, осознавая, что дальше она не придумала, что сказать, потому что при каждом взгляде на главаря все слова покидали голову, обычно от страха, а теперь… Она даже не знала, как назвать это чувство, только вспоминала, какими отточенными были его движения, когда он выслеживал врага, как ловко он взмахнул ножом. Бен бы так не сумел, Бена, наверное, обезвредить мог даже обычный парнишка из племени. Только Бенджамин никогда не пытал ее, а лечил. Но он казался всегда неким заоблачным созданием, почти из другой касты, как в Индии, а она… неприкасаемая, зараженная наследственной несвятостью. А Ваас был здесь, рядом с ней, живой. Казалось, он способен устанавливать законы мироздания. И свою смерть он тоже мог призвать, когда хотел, а мог отшвырнуть, как шелудивую псину. Он управлял роком и судьбой. Так казалось, хотя в тот вечер чуть не погиб от дротика. — Что я? — усмехнулся главарь, улавливая малейшие интонации в голосе своей пленницы. Он вообще невероятно ощущал любую эмоцию человека, будь то подчиненный или пленник, и умел отлично манипулировать ими, предугадывая опасность, распознавая фальшь, так что несколько заговоров местных командиров отрядов провалились еще в начальной стадии, а уж судьба участников оказалась страшнее, чем показательные казни ракьят. — Ты… Это… Невероятно! Было, — сбивчиво пробормотала Салли. Ваас ухмыльнулся, закурив. После пары затяжек улыбка его сделалась еще более широкой и довольной, чем до этого. Да, он наслаждался чувством собственного превосходства над всем этим сбродом. Быть в чем-то лучшим, быть главным — это стоит немалых затрат, которые себя оправдывают, хотя удержаться на вершине чрезвычайно сложно, но тем слаще каждая новая победа, даже мелкая. — Будешь? — Ваас заманчиво предлагал Салли свой косяк. Девчонка обомлела от такой невиданной щедрости. Она давно уже сидела на легких наркотиках: последнее, что позволяло окончательно не свихнуться или, наоборот, ускоряло движение прямиком в пасть безумия. Но какое это имело значение, и кто устанавливал границы нормальности? В легких снова разливался дурманный дым, окутывавший разум тягучим ощущением, благодаря которому немного отступал страх перед главарем, а тело делалось податливым и мягким, словно студень медузы, которая несется сквозь толщи океана, повинуясь случайным потокам. Большую часть курева Ваас все равно оставлял себе, да Салли много и не требовалось. Сквозь полуприкрытые глаза она рассматривала главаря, не зная уже, снится ей или в реальности ли его соленые от пота губы придвигаются к ее рту. Ее кожу щекотала его бородка-эспаньолка, отчего по телу девушки начинали пробегать приятные волны, особенно, когда язык пирата бесцеремонно сплетался с ее языком, который невольно отвечал похожими круговыми движениями. Слышалось только шумное дыхание, будто они выпивали друг из друга кислород, и жадное, страстное, влажное причмокивание. К чему слова? Салли хватило и такой благодарности, она поняла, что ее возглас все-таки позволил главарю среагировать за миг до вражеской атаки. Благодарность весьма сомнительная по общепризнанным меркам, но в такие моменты девушка и не пыталась сопротивляться, потому что никто раньше не думал благодарить ее, а тот некий Алекс с первого этажа, кстати, практически не целовал, считая это излишним. Ваас, быть может, тоже считал это излишним, но умел манипулировать людьми так, что они сами не замечали, как становятся марионетками его воли. — Еще, — только тихо вздохнула Салли, когда пират разорвал небрежно поцелуй, по-кошачьи облизнув тонкие губы, которые вновь приподнялись уголками длинной ухмылки сущего превосходства: — Повтори. — Еще! — прерывисто дыша, просила девушка. Но он только резко отпустил ее из своих объятий, почти отбрасывая, прохрипев недовольно: — С каких пор у тебя появилось право на просьбы? Салли застыла, в душе ее словно что-то разбилось, волна опустошения нахлынула, увлекая в омут безразличия. Девушка потерянно села по-лягушачьи на промятых матрасах, лишь растерянно проводя по губам указательным пальцем, слизывая с них соленый привкус, стремясь продлить его. Зачем так? Неужели в тот миг, когда она почти восхищалась его силой, его храбростью, готовая добровольно разделить с ним эту ночь, он решил вот так совершенно беспощадно оттолкнуть ее? Но нет, он играл с ней, заставляя просить то, что иногда являлось для нее очередным мучением. Но не в тот раз… Он ждал, пристально рассматривая ее. «Личная вещь» быстро догадалась, что его недовольство являлось лишь представлением. Салли лукаво улыбнулась. Для начала она стянула с себя майку, почти намеренно показывая со всех сторон свою грудь, заискивающе дотрагиваясь до нее, одновременно прикусывая соблазнительно нижнюю губу, чего она насмотрелась в дешевых фильмах. Как таковой классической фигуры у нее не сложилось: талия узкая, но и бедра не широкие, зато грудь красивая, упругая, молодая, даже несмотря на худобу. Мужчина понял намек, вскоре сминая одной рукой мягкое полушарие, а другой — проводя по затылку девушки, привлекая к себе, окончательно одурманивая новым долгим поцелуем. Вряд ли это называлось нежностью, просто в ту ночь их желания удачно совпали. Вскоре он тоже снял с себя лишнюю одежду. Негромко звякнула по доскам пола тяжелая пряжка пояса, однако оружие пират все равно оставлял как можно ближе к себе, никогда не расставаясь с ним. За поясом последовали армейские сапоги, затем майка, брюки… Он довольно быстро разделся, но исчезновение каждого предмета одежды девушка видела точно в замедленной съемке. Руки с длинными пальцами, мощные плечи, широкая твердая грудь, мышцы, пружинистые ноги… Наконец Салли прикусила губу от сладкого вожделения: мускулистое молодое тело, красота которого не скрывалась даже скупым светом керосиновой лампы. А кривые полосы шрамов только придавали определенный шарм. Смуглая кожа, покрытая черными волосками, литые мышцы пресса, перечерченные извивавшимися змейками вен… Какая разница, что связывало или разобщало их раньше, днем? Салли умела отключать голову и поддаваться течению. Восхитительное тело, манящее, желанное! И не столь важно, что обреталось в мыслях этого человека. Его безумные наклонности нашли себе применение во вспышке гнева из-за атаки ракьят. Теперь он решил отблагодарить, видимо, поэтому разрешая достаточно исследовать себя, обнять, приникнуть. Ему тоже нравилось, когда девушка позволила себе дотронуться до его плеч, спины, зубчатых мышц, покрывавших вздымавшиеся на вздохе ребра. Он поглаживал ее спину, лопатки, между ними, слегка надавливая на позвоночник, спускаясь на талию, затем на поясницу и ягодицы, плавно стягивал с нее джинсы вместе с бельем, поглаживая внутреннюю сторону бедер… Он был как всегда нетерпелив, поэтому вскоре повалил Салли навзничь, вдавливая спиной в матрац, нависая над ней, снова впиваясь в ее губы, резко покусывая, но упоительно, точно решил расплатиться за все те ночи, когда он просто пользовался ей как вещью. Девушка выгнулась, прикрывая глаза, когда поняла, что уже началось то, чего они оба страстно желали, обостряя недолгими ласками грядущие ощущения. Она обхватывала тонкими ногами его мускулистый торс, двигалась навстречу ему, позволяя овладеть собой все больше, сильнее, не только телом, но и душой, всецело… Она точно попала в паутину, каждое вздрагивание в которой лишь сильнее запутывает в сеть клейких нитей. Может, от нее уже ничего не осталось, сплошной кокон без оболочки, без внутреннего стержня. Жадный паук выпивал жертву до самого дна. По всему ее телу градом катился пот, когда сплетались клубком змей руки и ноги ритмично покачивавшихся тел, которых словно волны колыхали. Дыхание делалось порывистым, с губ девушки вскоре стали срываться стоны, но не боли. Нет, протяжные и глубокие, как призывный рык львицы или тигрицы. Порой казалось, что сам Ваас — это тигр или леопард, случайно принявший на время обличие человека, в остальном он являлся собратом грозных хищников, которые таились в чащах джунглей острова. Не человек, не с человеческой моралью, не с людским взглядом на вещи… Но для Салли это было неважно в такие моменты, пусть являлся он хоть демоном, хоть оборотнем, хоть духом древних легенд. Она забывала все горести прошедшего дня, стиралось из памяти и горькое прошлое. Ведь оргия тоже способ борьбы со страхом смерти, пусть кратковременный и порочный, но когда руки мужчины гладили бедра девушки, а его пальцы впивались жадно в кожу, когда его губы припадали к ее шее и далее прочерчивали затейливые дорожки из укусов и поцелуев, Салли не интересовали вопросы будущего и настоящего. Время вообще исчезало, точно разбились гигантские песочные часы и потерялись все стрелки. На самом пике девушка ощущала парение в невесомости, будто никогда не рождалась, не существовала, не мыслила, не страдала или уже умерла без мучений. Немного позднее она лежала, прижимаясь к нему, ощущая невероятное умиротворение. Ей казалось, что в жизни не могло повезти больше. Может, такие мысли подкидывал тягучий дурман в голове, приятная истома в разгоряченном теле. В любом случае за этот день Ваас произвел сильное впечатление. Раньше она его почти не видела в бою, хоть и подозревала, что он великолепен. Однако успел и мерзостей натворить, о чем напоминали болевшие руки. А, впрочем, это было не так уж и больно, даже температура не подскочила, а порезы заживут — не стеклянная. Все затмил случай с ракьят. Да, Ваас мог вызывать и отвращение, но в случае Салли это чувство всегда имело немалую долю восхищения, просто иногда она себе в этом не признавалась. — Скажи, а мое имя… Салиман… это Салли-человек или Глупый человек? — промурлыкала девушка, понимая, что теперь-то, именно в эту ночь, она имеет право немного поговорить, спросить. — И то, и другое, — охотно усмехнулся Ваас, вновь закуривая. — Значит, ты все-таки считаешь меня человеком? — радостно выдохнула девушка. — Не больше… Чем себя, — не слишком весело вдруг оборвал главарь задумчиво, отчего Салли поняла, что лучше не продолжать эту тему, потому что она обоим не нравилась. Она понимала его. Или так ей казалось. А наутро Ваас снова делался только ее мучителем, ее палачом, личным кошмаром. Чужим человеком, которого она ненавидела. Но из-за таких ночей она порой ошибочно придумывала себе, что на самом деле так и выражается любовь. Меньше всего в своей жизни она знала проявлений настоящей любви, не жалости, не страсти, а любви, оттого больше всего желала этого чувства, неведомого, хрупкого, недостижимого… Казалось поначалу, что Бен мог раскрыть его, но Салли все больше убеждалась, что она ошиблась в добром докторе. И потому девушка вновь делалась покорной марионеткой главаря, ведь это проще. Быть куклой. Плыть по течению.