По течению

В крике леса рождалась ночь, На осколки цветов опадая. Смерть наутро — бежать бы прочь. В шаге от неба, в сотнях — от рая. © Сумеречный_Эльф

— «Верфь Келла» запрашивает подкрепление! — «Верфь Келла»… Под контролем ракьят. Между этими сообщениями прошло не более двух часов. Охрана аванпоста никогда не славилась боевой выправкой или умением использовать те скудные укрытия, что возвели вокруг того разбитого местечка. Между этим аванпостом и фортом существовало еще два, однако племя так же наступало с северо-западной части острова, явно пытаясь зажать пиратов в клещи, обложить со всех сторон, как зверя в берлоге. — Мы идем отбивать «Верфь»! — хмуро прорычал Ваас. Он только выстроил сладкие планы насчет того, как будет долго и мучительно пытать Бена, уже представлял, как чуть позднее повеселится с Норой. Но из-за таких безрадостных новостей обоих пленников пришлось оставить, забыть о них, выбросить из головы. Крысы, повсюду крысы, запертые в своих жизненных рамках. Вот и герой Цитры — такой же. Недобрая весть разозлила Вааса до крайности. Ведь на днях он лично прикопал под трупами воинов племени самого Джейсона Броди, так теперь ракьят совсем обнаглели, послав свои лучшие силы на штурм не особо сильного аванпоста. Племя окрепло, ожесточилось, поумнело в отношении тактики. Стоило тогда, еще до высадки на остров этих горе-туристов с Белоснежкой, дожать Хойта, чтобы выделил штук десять БТР и несколько мощных РПГ, да добить и Храм Цитры, и деревню Аманаки, раздавить, взорвать, разровнять и почву солью засыпать. Вот тогда бы разбежавшиеся по джунглям остатки ракьят никогда не сумели подняться. Впрочем, так ли хотел этого сам главарь? Когда пришлось принять бой за «Верфь Келла», Ваас приятно отвлекся на свист пуль и гул гранат. Он давно разучился бояться всего этого, он являлся хаосом, духом войны, кровавым божеством. Но ракьят засели на «Верфи» основательно (хотя не успели даже трупы сжечь) — над аванпостом уже развевался синей тряпкой флаг с кустарным изображением белой краской дерева, которое являлось священным знаком племени. Оно веками росло во внутреннем дворе храма. Ваас хорошо помнил его, поскольку когда-то благоговел, как и все ракьят, пред этим символом плодородия, вечной жизни, мудрости, возрождения и связи трех миров. Но потом его личным символом, его гербом, его манифестом сделался всевидящий страшный глаз, что малевали пираты на каждой алой тряпице, нередко изображая граффити на стенах, так помечая, что территория под их контролем. Например, при рейдерском захвате лавки очередного рыбака. Теперь над «Верфью» парил недавно поднятый флаг жрицы. Несмотря на все усилия по уничтожению их другого символа, нового, ненастоящего — Джейсона Броди — не упал их проклятый боевой дух, поддерживаемый снадобьями Цитры, настоянными на той же конопле. Вероятно, ровная грядочка росла все там же на околице деревни Аманаки. Но все считали, что это совершенно нормально. Ракьят отстреливались из-за забора аванпоста, но два прибывших катера прорывали оцепление, а лучшие снайперы под командованием каланчи-Алвина снимали точечно цели, заняв позиции в горах и на песчаной косе, образованной отливом. Ваас только расторопно командовал с такой «свитой». Над головой ухнул выстрел, но Ваас вовремя пригнулся, поправляя каску, которая по случаю перестрелки смяла его знаменитый ирокез. В бронежилет вот уже пару раз попали. Кажется, от «Верфи» племя планировало начать наступление на форт, поэтому послало лучших бойцов. Но ничего, его пытались убить уже бессчетное количество раз. Все Цитра! Думала, что ей хватит спокойной жизни, думала, что сумеет просто существовать без жажды взаимной мести. Иногда казалось, что с некоторых пор она наступает беспощаднее и неистовее своего брата. Стоило убить ее. Вот и несколько дней назад следовало приставить пистолет к башке Белоснежки и выстрелить, чтобы мозги разлетелись. Но разве это являлось истинной целью? Да, так было логичнее всего, но не когда ведется борьба, что выше людской выгоды. Конечно, Ваас прикрывался выгодой, но на деле-то его главным врагом являлся сам Творец мироздания, Тот, кто придумал людей, да еще женщин. Тот, кто наделил их сознанием и позволил сорвать запретный плод — вот где случилось первое предательство-то, предательство детьми собственного Отца. А потом пошло по накатанной. И сотни нарушений всех возможных запретов. Возмущало, что сестрица решила расписывать священными татау белого урода, будто ее культ уже ничего не значил — вот упал какой-то придурок с неба, и можно сразу возвести его в ранг великого воина. То есть, фактически сравнять с могущественным и ужасным главарем. Вааса эта мысль жгла уже давно, с момента попадания Джейсона Броди в ряды племени. Всякое случалось, некоторые пленники — вот как этот предатель-Гип — присоединялись к пиратам, кто-то растворялся среди местных потомков колонизаторов, удачно маскируясь под нищих крестьян, но по большей части их продавали. Но этот же! С самого первого дня невольного знакомства в нем удалось рассмотреть немалый потенциал, иначе главарь не отпустил бы просто так какого-то замухрышку в джунгли. Почти не пришлось удивляться, что парень сбежал, хоть и напуганный, хоть и паникующий, потерявший старшего брата. На том этапе это все показалось даже смешным. Ваас вел своеобразную игру со ставками ценой в человеческую жизнь, отслеживая, кто из этих заморских тупых бакланов продержится дольше в условиях его острова. Хойту это, понятно, не нравилось, он всех расценивал, как товар. Не хватало ему изящества в этом незримом танце со смертью: вот жег иногда для устрашения ракьят, а захваченных «цивилов» не трогал до продажи. А потом еще отчитывал Вааса за нерасторопность и неорганизованность, из-за которой бизнес нес потери. Не знал глупый босс, что главарь на своем острове не позволил бы твориться какому-то произволу. И просто так не сбегал ни единый привязанный к прутьям клетки идиот. Но тот факт, что Цитра пригрела Джесона Броди… Сестрица-жрица, до чего дошла! Это дурачок из Штатов уверовал, что крут и могуч, на деле он стал не более, чем брендом — тупой рекламной маркой, пропиаренной волей верховной духовной власти племени. Но ракьят тоже не до конца понимали игру их лидера. Автомат в руках перегрелся и заклинил, но Ваас со злостью вышвырнул оружие, выхватывая новое из кузова джипа. Ему нравился дух борьбы, а ощущение опасности давно покинуло его, как и страх за свою жизнь. Вот уж чего не жалел! Все равно — эта не удалась так, что хоть следующую жди. Ведь в этой не возродиться. Но сдаваться на милость каким-то слабакам он тоже не намеревался, ища, быть может, самого сильного, того, кто был достоин отправить опытнейшего воина в охотничьи угодья возле звезд. Хотя нет, предателям иной путь. Но куда? И от этой мысли главарь едва ль не зубами в клочья рвал любого, кто пытался прикончить его. Он открывал новый шквал огня по ракьят, выслеживая молниеносно любого, кто неосторожно высовывался из-за забора в надежде получше прицелиться. Но главарь быстрее отстреливал головы или руки — на что везло. В меткости с ним враги не могли сравниться, как и рядовые из банды. Цитра нагло насмехалась над Ваасом, ведь когда-то его провозглашали сильнейшим воином, искуснейшим охотником, даже надеясь, что вместе с ним они выстоят против Хойта. Вышло немного не так, случилось наоборот, он все с ног на голову перевенул. Или же Цитра спровоцировала. Но теперь! Теперь эта коварная женщина нашла какое-то ничтожество и день ото дня наносила на него новые ритуальные рисунки, словно в насмешку доказывая, что даже такое безголовое создание круче экс-лучшего воина ракьят, который давным-давно свел, содрал с кожей все татау — пустые завитки без магической силы. И еще Ваас жутко ревновал, предполагая, что сестрица уже отдалась в процессе одного из древних ритуалов этому Джейсону, соблазнила и окрутила. Да как она посмела! Как посмел Белоснежка! Главарь с отвращением представлял, как этот белый лапает смуглые бедра сестры, покрытые татуировками, как с ее темно-вишневых губ срываются похотливые стоны. Это она называла передачей магической силы? Проклятая лгунья, которая затворилась в своем храме. Его с некоторых пор приходилось объезжать на лодке, чтобы не наткнуться на патруль охраны, состоящей из лучших воинов. Древнее сооружение было не меньше укреплено, чем собственный форт главаря. Он мог бы послать лазутчиков, чтобы они незаметно убили Цитру. Мог бы и сам проникнуть через тайный лаз в разрушенной стене, известный ему одному. Да, убить ее мог. А хотел? Этого глупым людишкам вокруг знать было не обязательно, как и многое из того, что скрывало его прошлое. Пусть покойный Бак орал о своих проклятых похождениях содомита во время военной службы в армии Австралии, пусть Хойт фальсифицировал факты, будто он едва ль не аристократ. У босса вообще существовало две биографии: одна — парадная, а другая — для наемников. В парадной он являлся сыном нефтяного магната. А в той, что для наемников — трудолюбивого шахтера. Что-то среднее выводилось из обеих: мистер Уолкер происходил из ЮАР, и отец его люто бил. Еще Хойт с детства хотел власти и денег, чтобы как-то компенсировать отсутствие любви, природу и необходимость которой он вообще не понимал. Ему легче. А Ваас вот когда-то умел любить, испытывать признанность, заботиться о ком-то. А потом... Нет, лучше не знать никому. Нет хуже отравы, чем разочарование, которое подобно кислоте. И убить бы ненавистную Цитру. Но что тогда стало бы смыслом жизни? Да еще Хойт решил бы сократить расходы за счет избавления от армии пиратов, если северный остров очистили от сопротивления племени. Нет, Ваас свою выгоду вседозволенности чуял. Кто-то обзывал его безумцем, потому что он постоянно повторял всем свой девиз о том, что такое безумие. Однако разумности ему хватало. Просто ни один их этих поверхностных людишек не догадывался, что в этой липкой субстанции увяз каждый. Безумие — жизненные рамки. Всего лишь мир вокруг — вот истинное безумие, все повторяли и повторяли, надеясь на изменения, ожидая каждый новый день какого-то чуда, веря, что в мифическом будущем все изменится, сделается невероятно хорошо. Но ничего не менялось! Безумный Ваас, безумный, а сами-то… Все ждали, надеялись на изменение, но ничего не делали, повторяли одно и то же. Так хоть бы не ждали! Перестать надеяться — тоже искусство, заточенное в повторении бессмысленных действий. Близко разорвалась граната, загремев резким хлопком, осколками убило двоих пиратов – нет, не в этот раз, не главаря. Он сам решал, когда и от чьей руки умирать! Он правил островом, он устанавливал время закатов и рассветов, он повелевал джунглями. Казалось, что и смерть не посмеет увести за предел древний хаос, когда ей вздумается. Нет, она служила ему, как покорная рабыня. Но оба знали страшный договор, хотя он никогда не позволил бы просто так забрать себя. Он праздновал умирание собственной души, принося все новые кровавые жертвы. Он стрелял, и словно говорил с каждой пулей, прервавшей жизнь бывших союзников: «Смотрите! Вот он! Вот его гнилая сущность, вот созданный образ зла, в котором оказалось надежнее всего, как в стальной клетке, ключ от которой утонул в заливе, что пролегал между храмом Цитры и каменным древним алтарем на скале за ним». Тогда… Тогда сестра предала брата, а тот — все племя. Сколько жизней он отнял? А сколько исковеркал так, что лучше бы отнял? Искалеченная жизнь — порой наказание хуже смерти. С двух джипов ракьят поливали несмолкавшим пулеметным огнем, короткими звучными щелчками снимали точечно цели снайперы, трещали автоматы. А главарь управлял всем этим адом, правил бал. И гул перестрелки заменял в его душе всякую музыку. В пылу битвы не посещали мысли, от которых хотелось в петлю лезть. Впрочем, самоубийство — это глупо, только для слабаков. Мысли о нем покинули еще в первый год, когда он окончательно порвал все связи с племенем. Да, в первый год предательства он еще не до конца принимал тлеющую красоту разложения. Когда впервые пришлось пытать ракьят, то разрывали противоречия, хотя… Все случается когда-то в первый раз, а потом уже не страшно, а потом просто весело. Впервые срывали плод познания. И уже навсегда. Всего одно движение, одно слово — уже нет пути назад. Возвращаются только трусы побитыми собаками, а храбрецы несутся вперед, даже если в самое пекло, на самое дно. Но некоторым и возвращаться некуда, даже если хотели бы. Прощение — это сказка, недоступная человеку. Вот на аванпосте вдруг все стихло, только вокруг полыхала трава, перекидываясь пламенем на деревья. Еще бы! Пироманы из банды закидали воинов племени «Коктейлями Молотова». Огонь — всюду огонь, всюду — хаос, как отражение того, что творилось ежесекундно в сознании главаря. Эти сумасшедшие джунгли прекрасно дополняли картину его ослепительного падения в бездну. Отличный день! Веселый! Ваас с группой пиратов, убедившись, что стрелять на «Верфи» больше некому, ринулся на аванпост, подозревая, что там еще мог кто-то остаться. Так и оказалось — из-за стены штаба раздался неуверенный пистолетный выстрел. На что рассчитывал этот паникующий мальчишка? Последний! Ваасу и уклоняться не пришлось. Да, было бы забавно, если бы смерть прилетела со случайной пулей какого-то салаги. Но нет! Не с ним такой фокус! Главарь стремительно обошел штаб с мачете наголо. Воин ракьят едва успел обернуться — вскрыли его, как свежевыловленную рыбку, распороли. Ваас только стряхнул с лезвия кровь, всмотревшись небрежно в остекленевшие от ужаса глаза смуглого парнишки, что не имел власти выбирать свою смерть. Видимо, он впал небывалый ступор, когда осознал, что остался один на аванпосте. Вот и все — закончилось веселье. Оставалось растаскивать трупы. Хотя… Сжигали всех одинаково. Мертвым все равно, в какой яме гореть или тлеть под известью. Ваас никогда не задумывался, как желал бы, чтобы его похоронили. Для воина такие мысли — дурная примета. Кто свою гибель представит, тот и не вернется из боя. Из его отряда таких оказалось семеро, узревших пустые глазницы безносой. Многовато, зато у ракьят отняли возможность зажать в клещи. Да еще из банды полегли все, кто прежде охранял «Верфи». Возле сгоревшего каркаса-скелета недостроенной лодки слабо хрипел прошлый командир аванпоста. Кажется, его звали Хал. Темнокожий сильный воин ныне судорожно вздрагивал, хватая выпавшие внутренности, желтоватую кровавую массу кишок, развороченных пулями. Странно, что не погиб, не испустил дух все еще. Но он уже понимал — закончилась его война. Хватит. Ваас подошел, задумчиво всматриваясь в искаженное болью лицо. Главарь великодушно приставил к голове Хала пистолет, умирающий благодарно кивнул. Прогремел выстрел. Главарь не пожалел крошечный кусочек свинца, чтобы быстро прервать страдания. Так и уходили все, кого он успевал хоть немного узнать. Прибывали новые, но их снова выкашивало противостояние с племенем. И Ваас оставался один среди незнакомцев. А они-то рассчитывали заработать огромные деньги на проклятом затерянном острове. Но «большой куш» здесь получали только корни деревьев, удобряемые трупами и золой. Никого не осталось. Неучтенный китаец Чен лежал на причале. У него не хватало половины лица и черепа, видимо, пулей крупного калибра так «срезало». Через дыру просвечивали раздробленные кости; смолотые в кашу с волосами и кожей куски мозгов. Уцелевший левый глаз почему-то выражал безмятежное спокойствие, как и застывшие едва ль не в улыбке губы. Словно радовался он такой кончине. Но это все сказки! Смерть уродлива. Филиппинец, которого все называли Джон, это доказывал — его тело вообще едва узнавалось. По крайней мере, голова от него валялась отдельно. Кажется, ракьят тоже поглумились над трупом врага. Может, он тоже оставался последним, когда аванпост отбили. Просто куски мяса, вывернутые в беспорядке хрящи, кости и жилы, кровавые лужи. Нестрашно. Все оттенки багряного — нестрашно. Выбитые глаза, свернутые выпадающие с мясом и зубами челюсти, похожие на пластиковые протезы. Лица, превращенные в студенистый кисель, гипертрофированно набухшие, выпадающие через раны пузыри органов — нестрашно. Только запах порой доставлял неприятные ощущения, да, застоявшийся смрад тлена. Вот еще относительную "целостность" сохранил Кость — тот просто застыл на спине с дырой в груди, пробитой автоматной очередью. Руки его скрючились так, словно парень все еще сжимал вырванное оружие. Молодое северное лицо запечатлело четким фотоснимком ожесточение и удивление. Смерть всегда удивительна. Всегда приходит неожиданно. Ваас порой словно лично к ней обращался. И все не верил, что она прибудет и за ним. Но знал — придет. Вопрос только: когда. Когда он сам пожелает! Вот и все — из старой охраны аванпоста никого не осталось. Вот и все… Все. Это просто война, ее лицо. Не без его помощи все это началось. Ваас бесцельно бродил по аванпосту, словно искал кого-то. Кого? Вдруг пират услышал слабое шевеление, на всякий случай стремительно вскидывая пистолет. Из-под штаба навстречу хозяину выполз, хрипя и тихо скуля, один из волкодавов. Живучая тварюга! Ваас подошел к псу. Волкодав, волоча за собой клоки окровавленной шерсти, преданно поглядел на хозяина, даже слабо вильнув хвостом, ткнулся носом в ногу и издох. Пират небрежно отодвинул тушку животного, перешагивая через нее. В самом штабе главаря, который собирался доложить союзникам о возвращении «Верфи», ждал еще один неприятный сюрприз — убитые рабыни. Они лежали кто на полу, кто на столе. Кажется, их застали врасплох, выкосили автоматной очередью. — ***! Их-то за что?! — с отвращением скривился пират, представляя, как вооруженные воины племени стреляли в беспомощных тупых женщин. Вот героизм-то невероятный! Главарь проникался еще большим презрением к своим бывшим союзникам. Судя по всему, они попытались забрать только девушку-ракьят. Ее недавно убили вместе с воинами племени. Всех убили. «Верфь Келла»? Нет, тот день ознаменовал новое имя — «Верфь Смерти». Хотя, что скрывать: такие картины для Вааса были повседневностью. Никакого шока, ничего нового. Только досада и бешенство от неудач. Главарь наладил рацию, безразлично отвернувшись от трупов. Эти рабыни умерли уже давно, просто не задумывались об этом. Но кого-то не хватало. Кого-то, о ком он забывал по своей воле, потом иногда вспоминал. — Этот ***к Белоснежка совсем о***л, — мотал головой Алвин, входя в штаб. Синие глаза снайпера горели яростью. Кажется, в тот день он получил достаточно жертв в своей игре со смертью, достаточную свиту себе составил в своем умирании. Пусть. У каждого свой способ саморазрушения. Это выбор. Фальшивый. — Не ново, брат, совсем не ново, — протянул безразлично Ваас, выходя из штаба, поднимая голову, всматриваясь в джунгли. — Как и все это безумие. — Так он мертв или нет? — подскакивал какой-то пиратишка из банды, кто-то из свежеприбывших, еще не до конца проникшейся тем, что с острова не сбежать. Билет в один конец! Как поется в старом тупом хите. — Алле, придурок! Его здесь не было! — уточнил Алвин, осаживая рядового, обращаясь украдкой к главному: — Ваас, ты его точно убил? — Захлопнись! — рявкнул на подчиненного главарь, сам он внимательно всматривался в следы, что оставались на песке вокруг, но из-за крепко взбитой пыли и сожженной травы мало что удавалось рассмотреть. Однако главарь все равно задумчиво щурился, прислушиваясь. Очевидно, его обостренный слух улавливал чуть больше, чем у рядовых пиратов. Подчиненные деловито разгребали последствия боя, сваливая трупы в разные ямы — одну для своих, другую для врага. Хотя какая разница, с кем разлагаться безвольным костям и требухе? Ваас же скинул ожесточенно и бесстрашно каску, лохматя ирокез, проводя по привычке вдоль шрама, что прорезал левую половину головы от брови и почти до затылка — да, порой память о некоторых событиях оставляет вполне материальные следы. Пират выходил за пределы аванпоста, вскоре приникая к земле, высматривая следы от пуль на коре пальм, словно выслеживал кого-то. Инстинкты в главаре остались, словно от древних предков или даже зверей: невероятное обоняние, слух… Порой он и сам удивлялся, что привело его в образ человека, что заковало в этом теле. Он управлял джунглями, ныне требуя от них ответа. Ваас вспоминал тела убитых пиратов. Так вот кого не хватало! Среди них не было Салиман. Главарь подозвал группу из пяти человек, отдав остальным приказы, как расположить караулы, и направился в лес, глядя на следы, что различал только он наметанным взглядом хищника. Позади над выгоревшим аванпостом снова развевался алый флаг с вездесущим белым глазом. Отряд же поднимался на холмы. Однако до верхнего яруса дороги они не дошли — едва заметные следы в высокой траве уводили в сторону, казалось, что кто-то в панике петлял, запутывая и противника, и себя, продираясь по глухим крутым склонам. По дороге пришлось убить черного медведя, который прилег отдохнуть в траве, но, завидев людей с оружием, попытался напасть. В мощное тело всадили множество пуль — с пары выстрелов умирать не желал. Даже у зверей здесь не было инстинкта самосохранения. Следы уводили все выше, теряясь в пыли дороги. Кажется, кто-то пытался прорваться к радиовышке, высившейся на горе — не самое глупое решение. Не сказать, что Ваас так уж жаждал отыскать «пропажу», но почему-то упрямо шел по следу, наткнувшись вскоре на обрывок красной майки — то ли случайную тряпку, то ли намеренно оставленный знак. Хотя вряд ли намеренно. Некто сбился с пути — вышка оставалась намного восточнее, а этот бестолковый человек пошел в противоположную сторону, найдя неверную тропинку. Ваас только тихо матерился, когда пришлось забираться в чащу, сворачивая с дороги. Главарь, как и все, все-таки устал после перестрелки, а тут нашел себе на голову новую заботу. Мог бы и не искать. Но не признаваться же, что потерял всех с «Верфи». Впрочем, «вещи» не считались людьми. Вот так он относился к Салиман — странная вещь. Он помнил их первую встречу, помнил, как увидел испуганную замарашку в клетке, похожую на ощипанного цыпленка. Потом узнал у Хойта, что девчонку продал отец за карточные долги. Салиман словно доказывала своим живым примером, чего на самом деле стоят «семейные узы». Ваасу понравилось это доказательство, этот насквозь мерзкий пример, что каждый раз напоминал: ненавидеть и отвергать родных лучше, чем прощать и любить. Не все можно простить, опираясь только на родственную связь. Так и появилась его «личная вещь». В какой-то мере он ее пожалел. Хотя… Этого чувства в нем ни осталось ни капли с момента предательства. Но уж очень визжала девчонка, когда ее решили сделать общей. Нет, такой участи заслуживали только гламурные дуры с дорогих дискотек, нравилось наблюдать за их бессилием, когда до этого они считали, что им принадлежит весь мир. А что двигало им теперь, когда он битых два часа шел по следу предполагаемой не-покойницы? Ваас настороженно застыл посреди леса, приказав жестом своей группе тоже остановиться. Он прислушивался к перезвону птичьих голосов и рыку зверей. Но нет. Звук, услышанный им на аванпосте, доносился с другой стороны. Ваас нахмурил лоб, пытаясь сообразить, как так вышло, что там он слышал голос, а след уводил невесть куда. Нет, ошибиться он не мог. Вскоре группа дошла до радиовышки, где обнаружились новые свежие следы. Если кто-то и пытался сбежать, то делал это очень неумело, явно просто метался в панике. Еще не меньше получаса понадобилось на спуск с горного хребта, ноги в тяжелых сапогах скользили по камням, недалеко донесся рык тигра и визг забитой им дикой свиньи. Хищника обошли стороной, спустившись обратно на дорогу, отчего главарь снова несколько раз неразборчиво выругался. Но кто-то перебежал и грунтовку испуганной ланью, продолжив свой путь по песку. Неужели и правда Салиман? А бросить бы ее — невелика ведь потеря, особенно, когда весь остров гудел стычками, и трещал по швам прежний порядок. Бросить пропадать эту предательницу, которая из-за страха боли выдала своего доктора, снова доказав истинную цену всей человеческой «верности». И сколько еще таких же? Ваас уверовал в то, что он всегда прав, потому что ни единым примером из жизни других не могло зародиться в душе сомнение в этой аксиоме. Где-то в отдалении прогудел на дороге мотор, но более отчетливо доносился слабым писком голос. Ваас узнал его, усмехнувшись — живучая «вещь». Этот панический крик о помощи он слышал уже несколько раз. Дорога привела к полуразрушенным японским бункерам, что находились по другую сторону залива от «Верфи Келла». На том участке еще с далеких времен Второй Мировой в землю врос танк, а вокруг все покрывали джунгли и лианы, съедая понемногу развалины, бывшие когда-то укреплениями, препятствующими высадке на остров. Несколько плоских квадратных построек все же уцелело, возвышаясь чужеродным элементом, выглядывая из песка. И возле одной из них рычал крупный черный медведь, порываясь залезть наверх к добыче, которой оказался хрупкий человечек, отползавший в ужасе к краю, оцепеневший, беспомощный. Странно, что путь беглянки оказался таким длинным. Вся залепленная грязью, покрытая ссадинами, но вроде бы без серьезных ран, на покосившейся крыше бункера в ужасе застыла Салиман. Повезло, что ей как-то удалось туда забраться. — Я… Я заблудилась… Заблудилась! Как же так… Ваас… Где ты? Мне страшно! Где ты?! — кричала отчаянно девчонка, закрывая руками замызганное лицо. Его имя! В час смертельной опасности вспоминала его, а не доктора. Да, Гип валялся в клетке, слабый, никчемный, играющий в великие идеалы. Не оставалось их на острове Рук, как, впрочем, и везде. Просто здесь ничто не маскировало вежливое лицемерие. Личины обнажали звериный оскал, словно у этого голодного медведя, который вряд ли бы насытился костлявым «цыпленком». Ваас усмехнулся и открыл огонь из автомата, как и вся его группа, в два счета разделавшись с опасным хищником, который тяжелой тушей свалился с крыши. На ужин обещали медвежатину — подходящее кушанье для грядущего праздника, что готовился в форте. Знали бы только рядовые, что на самом деле скрывает это веселье… Но им не стоило. Алвину Ваас все рассказал, остальным знать не стоило. Ваас ведал, что Джейсон Броди не мертв. Он же сам его и не прикончил недавно! Не в голову целился, хоть и прикопал под трупами. Что-то вроде испытания — вот откопается после всего, значит, не такая никчемность, не пудель Цитры. Испытание. Намеренно, из желания честного поединка, от усталости скрываться за стаей своих озверевших псов. Один на один. На ножах! Да!.. Если, конечно, пройдет еще энное количество ловушек. Ваас словно закалял этого врага, как металл, как меч. В буквальном смысле слова, то есть настоящим огнем. Остров Рук не любил переносных значений. Вопрос времени… Праздник — ловушка. Но об этом не знал никто, кроме нескольких приближенных. Однако теперь следовало уделить внимание «вещи». Салиман сидела неподвижно на крыше, глотая слезы. Жалкое ничтожное создание. Может, стоило оставить ее на растерзание медведю? Как и всех. Хотя нет, Ваас не собирался умирать. Возможно, предстояло раз и навсегда доказать Цитре, что ее герой — фальшивка. Вырезать его сердце, вырвать из груди и отправить в храм. Или же свести с ума, въесться в разум врага навечно образом хаоса и вседозволенности. На острове такое происходило! А тут скулила какая-то девчонка, из-за которой добрых два часа потратили. Ваас грубо стянул Салиман вниз, бесцеремонно дергая за плечи и волосы, нависая, едва душу не вытрясая, рыча не лучше медведя: — Сбежать пыталась, а?! Сбежать, я спрашиваю? — Ваас! Я… Я бежала от ракьят! К тебе… — заплаканная девушка с невероятной радостью глядела на него, мотая головой, но вновь истошно скулила. — Там было так страшно, там… Они… В огне все… А меня… Тоже… Уби-и-ить… — Дура, — усмехнулся он и, может быть, был и рад, что она осталась жива. По крайней мере, главарь подхватил ее, видя, что девушка просто не в состоянии идти. Салли вцепилась в него, как в последнее спасение. И не важно, что было до этого, и не важно, что обещалось потом, и не важно, что стало с ней из-за него. Она ластилась, точно кошка, сжимая в цепких дрожавших пальцах ткань красной майки, утыкаясь зареванным лицом в его широкую грудь. Сбежать… Кажется, она и не помышляла сбежать. Может быть, теперь она в полной мере поняла, что везде ее ждет только смерть. Как и всех их. Но Ваас недолго нес девушку на руках. Ныло старой раной воспоминание, как когда-то он Цитру вот так же подхватил из-за ее ничтожной ранки на ноге, тогда — бережно, ласково. Хотя Ваас с юности выделялся вспышками ярости и почти неконтролируемой беспощадности, но их всегда останавливала любимая сестра, укрощала этот пожар. Уж кому-кому, а ей он никогда не посмел бы причинить вред. И ее запретом никогда не обижал соплеменников. Впрочем, родился он не в деревне Аманаки. Но считал ракьят родными, ведь семья — это те, кто дал убеждения, те, кто научил приспосабливаться к жизни, объяснил законы существования. Без семьи люди никто. Но… Это так казалось раньше. И все сошлось на Цитре, пришлось разрываться между ней и Хойтом. Ваас в свое время пристрастился к наркотикам, идеалы понемногу размывались, чуть позднее он предлагал Цитре бежать с ним. Возможно, он желал спасти и все племя: может, договорились бы с проклятым мистером Уолкером, сосуществовали бы, друг другу не мешая. Впрочем — это бред. Ракьят никогда не сдавались, не отдавали своей земли. И вот бессмысленно гибли. Да на острове земля горела от яда ненависти, что пропитал все вокруг. Еще терзал один эпизод, касающийся непосредственно сестры… Ни любви, ни веры, ни надежды не осталось с того времени. Только искаженные горечью знания и ярость. Пустота. Чтобы воспоминания вновь не нахлынули на него, Ваас перекинул Салиман через плечи, как барашка. Девчонка не сопротивлялась, повиснув безвольной тряпкой. — Будешь ныть — получишь по зубам! — пригрозил пират, когда ноша тихо продолжила охать от пережитого ужаса. Но все-таки ей исключительно чудом удалось избежать участи прочих рабынь. Ваас даже не пытался представить, как она сбежала из того ада, в который превратился аванпост, как ракьят упустили среди зарослей существо в красной майке. Кажется, ей вслед стреляли. Но нет — даже пули не задели. Зачем это странное мироздание все время оставляло ее в живых? Зачем позволяло дальше истязать? Дальше тянуться пытке бессмысленного повторения одних и тех же действий без всякой надежды на изменение? Ваас не ведал, впрочем, не задавался этим вопросом в те времена, когда пытал девушку. Теперь этого уже не хотелось, хватало вымещения жестокости и вероломства на врагах. Вскоре он распорядился убить Салиман после «праздника», в случае чего. В случае… Алвин понятливо кивнул, хотя лицо его болезненно исказилось. Зачем только отправлялся на остров? Они оба молча догадывались, что принесет этот невеселое веселье в форте, предчувствовали. «Праздник» в честь «гибели» героя Цитры наставал меньше, чем через сутки. Мало. Совсем нет времени. Впрочем, на острове Рук оно текло в обратную сторону, по кругу. Все равно мало. За морем прятался день, что обещал никогда не настать. Что-то отозвалось тяжелым холодом. Наверное, неизбежность. Разговор со смертью подошел к своему завершению, они заключили вполне ясный договор. Так надо. Без лишних слов. И уже не изменить. Да. Хоть бы Белоснежка потом Хойта убил. Да и Цитру следовало бы. Нет, главарь упрямо представлял, как, меньше чем через сутки, сокрушит это белое ничтожество в татуировках племени. Но Ваас знал… Слишком много. *** Время не утешало, тянулось песком по кругу, тонуло в ночи, что отражалась в крике леса разговорами хищников и клекотом птиц. Небо низко нависало бездонным мраком, но не открывало врата рая. Не для них. Салли с ужасом вспоминала, как ей удалось выбраться из штаба, прикинувшись мертвой, как над ней свистели пули, а потом кто-то заметил ее в зарослях и начал стрелять вслед, как она блуждала по лесу, лезла куда-то наверх, увидев радар. Но достигала его, понимая, что не знает, как послать оттуда сигнал бедствия. Пока бежала — не плакала, ничего не чувствовала, словно раненая антилопа прорываясь, шарахаясь от рыка диких зверей, не помня себя. Но когда поняла, что за вышкой находится склон, по которому не спуститься, пошла обратно к заливу, на другую сторону. Там же она попалась в западню, когда ее заметил медведь. Салли почти ощущала, как клыки зверя впиваются в ее изможденное тело. Ей тогда почудилось, что настал ее последний миг. И она звала почему-то не доктора, не своего любимого Бена, а мучителя, Вааса, зная, что против хищника только он сумеет стать настоящей защитой. И вот он появился. Как по волшебству. Пришел и спас ее. Ничуть не принц. А спас. Неправильно все. Она не помнила, как главарь нес ее обратно на «Верфь Келла», не помнила, кто потом подносил к ее губам кружку с водой. Наверное, Алвин, он в последнее время сделался сам не свой. Обычно суровый и беспощадный, он словно мучительно ожидал чего-то, как и все они. А после внезапного захвата аванпоста Салли пронзали смутные предчувствия, словно открылся третий глаз. Страх рисовал неутешительные картины грядущего. Снова она лежала на грязном матрасе, в том же штабе, но теперь там не хватало жалких предметов мебели — почти все сломали. Теперь там пахло смертью, а в углу вымачивали несуществующий маниок призраки рабынь. Все привычно, только все — мертвое. И среди них же сидел Черный Фрегат — он умер вместе с захватом аванпоста, закатился куда-то потерянной алой помадой и брошенным неизвестно где ледорубом. Не существовало больше его. Девушка даже радовалась этому. Если бы только не сознание предательства, если бы только не эта бесконечная неопределенность: теперь она не верила во всесильность ее главаря. Просто человек с нелегкой судьбой... Такой же, как и все они. Снова рядом оказывался Ваас. Ее Ваас. Но в ту ночь он не прикасался к ней, не замечал. Кажется, он вовсе не спал, хотя, безусловно, устал. Тогда-то девушка заподозрила, что воин копит злость для поединка. Но какой поединок, если Джейсон Броди считался мертвым? Если бы… Первые лучики экваториального солнца проникали сквозь пулевые отверстия в досках пыльной постройки. По крыше ходил снайпер, его шаги отзывались монотонными ударами незримых часов. Ваас все молчал, уставился в потолок, а Салли украдкой опасливо рассматривала мужчину. Вскоре главарь сел, потянувшись, разминая плечи, устав от неподвижности. Он наспех небрежно шнуровал сапоги, когда Салли шепотом просила: — Не уходи! Нет! Не уходи! Но Ваас стряхнул ее, точно надоедливый репейник. — Напомни, тебе кто-то давал право указывать мне, когда приходить и уходить? — огрызнулся главарь, угрожающе сверкнув глазами. – Нет, ***! Никто! Приказы здесь отдаю я! Он глубоко вдохнул, видимо, чтобы успокоиться, чтобы не выходить из равновесия, пригладил слегка отросшую эспаньолку. Он уходил. И Салли чудилось, что она теряет его навсегда. Как раз в тот миг, когда осознала: больше в мире нет никого, кому она была бы хоть сколько-нибудь нужна. Она предатель — с предателем ей и оставаться. Эта мысль выжигала изнутри, оставляя пустыню, по которой лохматыми клоками путешествовало без цели перекати-поле. Бен… Нора… Она отдала их на верную смерть. И все из-за какой-то боли. Какой-то. А тогда она казалась безграничной. Страх, что угрозы воплотятся в реальность. Но теперь ее не трогали. Главарь спас ее, вернул, нашел! Он ее искал! А теперь он уходил. Молча, ничего не объясняя. Внутренний голос кричал о том, что его необходимо остановить, не отпускать на этот «праздник» в честь убийства Броди. Салли дрожащим голосом лепетала: — Это… Это не приказ… Это просьба… Ваас… Мне так страшно… Что однажды ты уйдешь и не вернешься… Что тебя убьет этот… Белоснежка… С ракьят… Не уходи… Пожалуйста. Я не хочу, чтобы ты умирал, — глаза девушки расширились, раненой птицей она вскрикнула. — Не умирай! Ваас обернулся, подозрительно сощурившись, словно сканируя свою «вещь». Впрочем, марионеткой Салли себя больше не ощущала, впервые за долгое время. Она предчувствовала, что скоро всё изменится. Буквально всё. Никто не останется прежним. Ваас отвернулся, лихорадочно оскалившись, буравя взглядом стену, словно видя там, как на диафильме, кадры грядущего: — Это мы еще увидим, кто кого. У меня есть пару сюрпризов для этого обкуренного ***. Чую, завтра, он ворвется прямо в форт. О да, мы еще повеселимся. Салли тоже обратила взгляд на стену, но ей открывалось иное будущее. Девушка совершенно четко, словно наяву, вдруг увидела, как несется «белый демон» с ножом по направлению к главарю. Ваас перехватывает ловко рукоять, блокируя атаку предплечьем. Но подлый герой Цитры перекидывает нож в левую руку. А из-за поврежденного некой Хромоножкой правого плеча, Ваас не успевает среагировать, чтобы предотвратить смертельный прием. Однажды он пришел с заклеенными пластырями пальцами и перемотанной ладонью: оказалось, что он ловил за лезвие нож неприятеля. Конечно, порезался, но зато ловко обратил оружие врага против него же. Но, видно, не в этот раз. Наверное, все из-за того проклятого осколка, который не позволил достаточно быстро дернуться правой руке. Не иначе! Ведь Ваас был сильнее всех его неприятелей, опытнее, яростнее. «Белый демон» совершал резкий нечеловеческий рывок вперед. Салли словно присутствовала незримым призраком, но ничего не могла предпринять. Как и всегда. Ее обуревала паника: она поняла, что ее непобедимый главарь не успел среагировать и пропустил удар белого демона. Нож поразил Вааса прямо в грудь, а потом еще раз, и еще… Видение рассеялось, так как Салли вскрикнула, почти беззвучно, но столь надрывно, будто это ее добивали, будто это ее кровь текла из развороченных колотых ран вместе с разбитой истрепанной душой. Ваас! Ее Ваас пока был рядом, живой. Пока живой. Девушка всхлипнула, тяжелая тоска навалилась на нее. И так не хотелось становиться провидицей, она желала, чтобы все эти глупые фантазии остались выдумкой, плодом испуганного воображения. Нет, ничего такого не существовало ни в прошлом, ни в настоящем, ни в будущем. Нет! — Пожалуйста, не уходи, — она прильнула к спине мужчины, терлась, приникала лбом, словно ища защиты. — Хотя бы сегодня… — голос ее срывался в сиплый шепот. — Не умирай! Ваас почему-то молчал, долго, мучительно, глядя прямо перед собой, ничего не отвечая. Хотя даже его крики и ругань сейчас бы успокоили, его гнев. Но только не этот непоколебимый решительный покой, будто он уже совершил свой выбор, будто смотрел через край бездны. Но ведь он уничтожал любого, кто пытался сокрушить его. Разве нет? На это раз тоже. Не находилось врага равного ему. Хоть бы не нашлось. Но «третий глаз» подкидывал Салли слишком яркие образы, прямо как из фильмов, что когда-то давным-давно смотрели они в этом тусклом помещении. Тогда он еще пытал ее, потом снова началось противостояние с ракьят, выстрелы, война… Что страшнее? Замкнутый круг. Салли опускала руки, не веря, что в силах кого-то удержать. Уж точно не главаря. Только сердце разрывалось и плакало. Ваас вскоре ушел, как будто отверг девушку, чья тревога за него стала вдруг безграничной, похожей на любовь. Он уходил, исчезал возле дверного проема, точно у границы миров. И казалось, что она теряет его навсегда. Салли, как заклинание, шептала, а по щекам катились горячие соленые слезы: — Не умирай… Кто я без тебя? Не умирай! «Взорви его! Сожги! Утопи!» — рычало сознание, желая, чтобы Джейсон Броди никогда не добрался до главаря, не дошел, попался во все ловушки и сгинул в них. Но Салли уже знала, что Ваас и топил, и жег, и даже под трупами в общей могиле ракьят зарывал своего врага. А тот все выживал и выживал, как и снайпер-Хромоножка, который, кажется, оказался женщиной, как говорили слухи. Салли даже ревновала, ненавидела незнакомку, не понимая, что мешало Ваасу просто прикончить обоих врагов контрольным выстрелом в голову. Что-то недоступное пониманию, о чем только главарь ведал. Чего он ждал? Достойного противника, который после всех испытаний оборвал бы бессмысленное повторение, в которое превратилось его существование? Этого-то Салли и страшилась, готовая погибнуть вместе с ним, как жены древних вождей, которых клали рядом с павшим воином на погребальный костер. Неплохая участь, лучше, чем стать ничейной, общей или просто погибнуть в хаосе джунглей. А Бен… Салли предала его, она ощущала на себе это клеймо, и Черный Фрегат всегда любил только Вааса со всем его злом. Но той, второй, Фрегата больше не существовало. Сердце сжималось и трепетало у первой, настоящей, личности. Но хрупкая, беззащитная девушка променяла свою любовь к доктору от страха, отрезав все пути к побегу. Вдобавок ко всем противоречиям, главарь спас ее, вытащил, выхватил из пасти медведя. И теперь пират решил испытать судьбу в поединке один на один с Джейсоном Броди, а страхи и предчувствия терзали Салли, она не представляла, что случится, если… Нет, об этом даже думать не хотелось. Возле двери Ваас остановился, словно забыв о существовании «вещи», как нередко случалось с ним, затем покопался в своем походном рюкзаке, вытаскивая некий предмет, оказавшийся заламинированной, слегка помятой фотографией. На ней едва различался портрет красивой смуглой женщины островного типажа, но с зелеными кошачьими глазами и выбритыми висками. Лицо ее покрывали загадочные татуировки, а взгляд выражал властность и решительность. Салли догадалась — это и есть Цитра. Но Ваас отвернулся, рассматривая портрет некоторое время. Затем он негромко проговорил, обращаясь к изображению жрицы: — Ну что, ***ная сестрица? Сколько еще людей мне надо убить. Изломать! Чтобы… — главарь запнулся, облизнув пересохшие губы. — Чтобы тебе, ***, стало достаточно! А? Сколько, я спрашиваю?! Не хотела таких последствий?! — Ваас недовольно фыркнул, усмехаясь нарочито небрежно. — Но знаешь, ***, знаешь, малое-то приводит к большему! Теперь меня хочешь убить, меня, ***? Этим *** Броди-Белоснежкой! Кто тебе жертвы будет приносить?! Ты думаешь, тебе будет достаточно одного Джейсона? Сколько он тебе уже трупов притащил? Сколько ***ных трупов, ***?! Да ты ненасытная тварь, тебе всегда будет мало! Мало! — он яростно хрипло дышал, а потом мотнул головой, точно отгоняя наваждение. — ***! Я совсем ***ся: говорить с фотографией… — бормотал он, цедя озлобленно сквозь зубы, уходя прочь от красивой цветной фотографии языческой жрицы, кидая ее на пол. — Да, я совсем… Сколько еще… Сколько… Вскоре он вернулся, отпив из горла мутной бутылки немного дешевого пойла, затем, чуть помедлив, поднял портрет. Еще раз пристально поглядел на него, вытащил из кармана джинсов зажигалку и поднес трепещущее пламя к краю фотокарточки, подождав, пока слабый огонь прогрызет толстую бумагу. Изображение Цитры плавилось и чернело от копоти, навсегда исчезая. — Цитра! Я ведь любил тебя, сука неблагодарная, — добавил Ваас, отпуская догорающий кончик, затаптывая пепел. Салли так и не узнала, были ли они братом и сестрой или любовниками. Или тем и другим. Но в одном не приходилось сомневаться: из-за этой женщины он стал таким, а Хойт добавил в свое время, превратив жизнь Вааса в повторение бессмысленных действий. Кто начал? Кто виновен? Наверное, сам человек, который совершает выбор, ведь у каждого он есть. Так говорили те, кто никогда не был поставлен пред двумя черными дырами: падай в любую, ведь света все равно не найти. Салли умела не судить, пережив слишком много таких падений-выборов. Порой кажется, что при желании можно все изменить и самому чудесно поменяться. Но общие слова безопасно устроившихся моралистов и философов не спасали никого. Измениться? Смерть, хоть и безумна, в какой-то мере тоже является радикальным изменением. Всего. Ваас открывал дверь, тая черной тенью с гребнем казуара в слепящем потоке юных солнечных лучей. Салли заслонилась руками от этого отнимающего свечения, но бросилась вслед за главарем, бесстрашно схватив его за руку, обнимая сзади за спину, твердя исступленно, позволяя себе кошмарно много: — Ваас! Ваас... Скажи... Скажи, что все будет хорошо, скажи, что отрубишь вот этим мачете голову Джейсона Броди, — она погладила рукоять оружия главаря, что покоилось ныне на поясе; Салли, как в трансе, заклинала: — П-пожалуйста! Ваас, пожалуйста, скажи, что победишь! Он обернулся на бурный порыв, чуть удивленно рассматривая ее, как проявление недоступных ему эмоций. Не жалость. Но и не любовь в тот миг двигали Салли. Но и не жалость. Ваас не наорал, не ударил, не вспыхнул обычным гневом, не заставил «личную вещь» замолчать. Он выглядел пугающе спокойным, смотрел куда-то мимо всего, точно предметы распадались для него дымными очертаниями. Сердце сжималось, впервые Салли увидела за своим мучителем человека, который превратил свое существование в одну долгую пытку. Он показался таким одиноким, таким раздробленным, и на миг до боли захотелось оживить его, найти способ, чтобы он оттаял, собрать все эти осколки воедино, хоть Салли давно понимала, что это невозможно. И вместо ответа послышалось глухое повеление: — Ненавидь меня, Салли. Больше ненавидь! Ваас поднял руку, Салли отступила на шаг, сжимаясь, как дворовая кошка в ожидании удара. Но главарь только нервно провел по своему шраму, тяжело вздохнув. Через миг он уже снова кривлялся перед своими пиратами, обещал, что они сделают с разными частями тела проклятого Белоснежки, когда убьют его, как скормят уши собакам, а голову повесят над дверью в ангар или что-то в этом роде… — Да ведь этот *** мертв! — смеялись пираты. — Ваас, но что, если нет? — сомневался кто-то из них. — Слухи ползут… — Если что: вкатим ему наркотик, который на Гипе пробовали, — хохотнул Алвин, складывая руки крест-накрест. Странный, страшный человек в черном! Как тень самой смерти! Снайпер. И он постоянно следовал за Ваасом. Салли помотала головой, потом услышала, что группу Алвина отправляют куда-то на запад острова. — Так он жив? — не понимали рядовые. — Ни***! У нас вечером праздник в честь его смерти! Я так сказал! — отшучивался главарь, озлобленно скалясь. Но Салли осознала одно: Ваас больше не вернется. Он принял решение. И он чувствовал шаги гибели промерзшей насквозь душой, хоть намеревался сражаться до последнего, яростно, ожесточено. Он бы и на девятом кругу ада не принял покорно свою участь. Но все равно — он знал. Хотелось верить, что он просто не был уверен, вернется ли. Однако Салли почувствовала: он ведал, своим особенным внемирским сознанием древнего хаоса все понимал. Вероятно, они подготовили ловушку, устраивая этот праздник. Хотелось верить, что чрезмерно живучий Джейсон Броди сгинет в ней. Впрочем, Ваас все равно ждал решающего поединка. Пираты завели моторы джипов, машины тронулись, покидая аванпост. Салли в оцепенении глядела им вслед, очертания главаря терялись в мареве раскаленного воздуха. Девушку трясло так, что приходилось сгибаться пополам, потому что руки и ноги не слушались. Ее душили рыдания, которые вскоре вырвались вместе с бессильным горьким стоном. Теперь она жалела вовсе не себя, теперь она сокрушалась, что все ее предчувствия оказались правдой: Ваас попрощался с ней. Только чудо могло принести ему победу, а главарь знал, что чудеса не случаются с такими, как он. И он принимал все это. Они оба видели это там, в штабе. Салли бессильно плакала, почти кричала. Она не могла теперь ненавидеть, но ее главарь уехал. Лишь дорожная пыль медленно оседала на сочные листья буйной растительности. Он не вернется… Он… заслужил? *** Рыдания сменились непривычной решительностью. Больше ничего не сдерживало. Ближе к вечеру Салли воспользовалась тем, что она, единственная оставшаяся на аванпосту женщина, по старой привычке готовила на всех еду: подошла к своему матрасу и отковыряла заветную половицу. Все оказалось на месте. Тайник никто не раскрыл. Салли вытащила пакет со снотворным, который вручил ей Бен, а Ваас потом закинул в дальний угол, забыв про этот опасный предмет. Затем Салли хладнокровно развязала пакет и незаметно подсыпала снотворное в варево, называемое обедом. Вскоре вся охрана аванпоста погрузилась в сон, словно прислуга и стражники в зачарованном замке, овитом колючим шиповником. А Салли, не веря в успех своего плана, покидала наспех в маленький узелок из драной тряпки скудные пожитки и, на ее взгляд, необходимые для выживания вещи. Вскоре нашла и свой ледоруб, привесив его на пояс. Вот и все. Так она покинула «Верфь Келла». Уже навсегда. Она побрела по грунтовой дороге куда глаза глядят. Может, на запад, к «Докам Валсы» на встречу с контрабандистом, может, на верную смерть. Побег от ракьят и прощание Вааса, казалось, освободили ее. Больше не довлел авторитет хозяина, бескрылый мотылек упрямо полз вперед. Салли поняла: она хочет жить. Пусть с клеймом предателя, пусть без Вааса. Но она куда-то шла, веря, что вскоре поймет, куда именно. Ведь Ваас не вернется… Для чего оставаться ей?