По течению

Tout est chaos À côté Tous mes ideaux: des mots Abimés… Je cherche une ame, qui Pourra m'aider © Mylene Farmer «Desenchantèe».

Бен не мог понять, как они с Норой оказались в этом страшном гроте. Все произошло слишком стремительно. Он прибыл на «Верфь Келла», и там их загребли без объяснений, оглушив. Очнулся уже в зловонной клетке, а рядом застыла Нора, бледная и осунувшаяся, дрожащая крупным ознобом. Кто-то их сдал, кто-то узнал о плане побега. Иного объяснения не находилось. Кто? Хотя важно ли… Пятна крови покрывали каменный пол пещеры, мерцающий проектор светил пустой картинкой на прорванные простыни, натянутые на бамбуковые перекладины, служившие импровизированным экраном. Вокруг него стояли грязные железные клетки, не чета тем, временным, в которых содержались перед транспортировкой пойманные пленники. Здесь все пронзала невероятная атмосфера ужаса. Из черных мешков с мусором стекала багряная жидкость, и кое-где торчали отпиленные конечности, выбрасываемые на корм собакам. Там же обретался железный стол с ремнями, возле которого лежали жуткие инструменты, начинавшиеся бензопилой, заканчивающиеся слегка усовершенствованными орудиями инквизиции и сварочным аппаратом с маской. Всюду валялись ржавые цепи и оборудование для съемок, на треноге перед стулом, вокруг которого устойчиво запеклось огромное буро-алое пятно, тоже торчала готовая для съемки камера. Там, вероятнее всего, били, вырывали ногти… Что еще? Доктор не желал представлять, вслушиваясь мучительно в назойливое жужжание жирных мух и переговоры пиратов. Но все равно невольно думал, что с ним теперь сделают, и еще хуже — в голову лезли видения, что ждет Нору. А Салли? Куда дели ее? Может быть, оставили на «Верфи Келла»? Доктор не ведал. Кажется, перед тем, как оглушить, его долго пинали: по голове, по спине, по почкам, отбивая все, что можно было отбить. От этого не осталось четких воспоминаний. Боль глухо расползалась по телу, притупляя ощущение реальности и панику. Вот и все — бесславно заканчивалась его жизнь. Вот и все — самое дно. Неизбежность — рано или поздно это должно было произойти, он лишь своей трусостью отстрочил, зачем-то проявив половинчатое добро, подав надежду Салли, сделав ее сосуществование с Ваасом невыносимой мукой, да еще Нору утащил с собой в пропасть. Ложная надежда — хуже отчаяния. Он оказался картонным героем, не хватило сил просчитать все. Слишком полагался на удачу, бросив вызов тем, кто в сотни раз мощнее. Доктор сжал зубы и попытался сесть, прислонившись к прутьям решетки, которые пробрали спину холодом металла. Сырость пропитывала все вокруг, казалось, сочилась из мхов и белесых лиан. Теперь, глядя на онемевшую от ужаса Нору, доктор ненавидел себя за желание куда-то выбраться, а то, что было прежде — это мерзкое существование в качестве пиратского хирурга — казалось раем. Чего ему не хватало, в самом деле? Но что ж теперь… Пленники молчали, они оба знали, что их теперь ждет. Вернее, терялись в догадках, каждая из которых объединялась общим понятием — ад! Бенджамин долго ждал, когда за ним придут, но караулы, казалось, не обращали на пойманных никакого внимания. Хотелось пить, горло страшно скребло болью, на затылке запеклась кровь. Доктор попытался оценить, какой ущерб был нанесен его организму, придя к выводу, что обошлось, видимо, без сотрясения мозга. Затем он тоскливо начал рассматривать через решетки все, что находилось в пещере. В свете тусклых фонариков и свечей обстановка пыточной казалась еще более жуткой, почти мистической. «Этот остров не отмечен на картах, аномалия?» — вспомнилось равнодушное замечание Салли. И почему-то ее же голос прозвучал в голове: «Отсюда не выбраться». Девушка маячила странным наваждением. Она горько смеялась… Доктор надавил на виски, чтобы не думать о ней, чтобы не представлять, какое наказание подготовил для нее главарь, если узнал, что она тоже состояла в сговоре. Хотелось верить, что не узнал. Нора отворачивалась к решеткам, ее горло сводили судороги, женщину явно тошнило от стресса. Бенджамин молчал, не мог шептать ободряющую ложь. Он больше не верил в себя, в свои жалкие силы, когда попытался выбраться, доказать себе, что еще является человеком, а не тиной речной. Вот и «доказал» им всем. Белесый мрак окутывал его сознание, не оставляя места даже ужасу. Отстраненно он представлял, насколько будет больно, если ему вздумают отпилить руку или ногу. Он сам нередко отрезал поврежденные конечности пиратов с минимальной анестезией, вспоминая, как они орали. Он же и затыкал им рты тканью или чем попадалось, и все равно сквозь кляп доносились стоны и вой. Значит, очень больно. Бен дрожал, но не представлялось, что это его собственное тело, как в кошмарном сне. А ногти если вырвут — больно? Да, очень. А если сварочным аппаратом жечь начнут? Видел он уже пиратов с конопляных полей, насмотрелся на сожженную до бурых пузырей и обугленных клоков плоть. Все видел, и, наверное, каждый раз на себя примерял. Оттого как-то иначе относился к страданиям, словно где-то на подсознательном уровне уяснив их неизбежность. Ныне он ненавидел себя и ждал их почти как наказания. Да, в уголовный кодекс каждой страны необходимо внести статью «За переоценку своих сил». От чего еще случаются трагедии? Ведь жили же они как-то, а теперь случилось — никак. Полное ничто, отсутствие всякой возможности существования. Нора… Вот за нее сердце болело. Три удара скальпелем — вот и все, что от него требовалось. А не этот героизм. Вот и все, на что он оказался бы способен. Ныне снова всплыл в памяти подвал Бака Хьюза, эти фальшивые лампочки, этот бес, пытающийся содрать одежду. Неужели Нору ждало то же самое скоро? Да еще главарь, непременно, решил бы отдать ее на растерзание пиратам на глазах доктора. Бен содрогнулся, складываясь пополам, поражаясь, как легко он представил то, что их ждет. Просто он уже видел, насколько Ваас ненавидит предателей. Наверное, правильно. Но ведь это касалось тех, кто добровольно вступил в банду. Хотя кто от хорошей жизни в пираты подастся? Не столь важно. Все потеряло значение. Бенджамин очутился вне всего, он парил в пустоте — вне чувств, вне стремлений, вне мировоззрения и оценки происходящего. Нора вот металась по клетке, точно искала способ выбраться, а Бен сидел в углу, полулежа, тихо кашляя из-за боли в спине — кажется, легкие тоже отбили немного. Не верилось, что в таком состоянии реально выбраться. Чернильной кляксой расплывалось отчаяние по исчерканному пергаменту души. Бен просто ждал своей смерти, а после нее уже ничего не важно. Лишь бы перетерпеть. Впрочем, выбора ему не оставили. Никто не желает мучений, но палачи никогда не спрашивают. Из состояния, близкого к трансу, вывела тень, метнувшаяся к прутьям: — Очухался? Ваас. Явился, не запылился. Скакал обезьяной вокруг темницы. Страха перед ним не осталось, только отвращение и ненависть. Страх есть только у людей, которые могут что-то потерять, когда есть выбор между плохим вариантом и очень плохим. А Бенджамин почти смеялся в лицо этой неотесанной горилле: вот он весь, в плену, уже знает наизусть все возможные казни, уже не дорожит последними часами своего истерзанного тела. Смерть не так уж страшна. Боли боятся, но она заканчивается, а в какой-то момент сознание уводит от нее в сумасшествие, и тоже не слишком страшно. Но так повторял себе обреченный человек, каждой клеткой кожи испытывая хлад прикосновений костлявой старухи. А рядом Нора зажимала рот, чтобы не закричать, но глаза ее тоже метали молнии. Они оба не собирались сдаваться или ломаться. Умирать — так не унижаться. Ваас криво ухмылялся им в ответ, особенно буравя взглядом Бена, точно намереваясь прожечь насквозь, говоря: — Слушай сюда, м***ла! Сейчас ты становишься подопытным кроликом, — Ваас развел руками. — Ты же сам резал лягушек, пытал мышей. Что такого? — в уродливом оскале блеснули его крепкие зубы хищника. — Прими простую истину, брат: ты тоже подопытная мышь, ***ная крыса, над которой ставят эксперименты, — пират лениво потянулся, вращая плечами, указывая пальцами, словно пистолетами, на пленников. — И я не первый. На нас каждый день кто-то ставит катастрофический эксперимент. ***ый эксперимент! Но не суть… — Ваас куда-то дернулся, едва не обернувшись вокруг своей оси. — Не-не-не, я серьезно! Мы все крысы, но ты — главная крыса, мелкая, пронырливая, *** крыса! — затем главарь отошел от клетки, подзывая своих пиратов. — Приковывай его, парни! Живее, м***чье! — Нора… Если я не выживу… Нора, — бормотал Бен, судорожно понимая, что если он погибнет, его Нора, по давним обещаниям главаря, станет общей… Просить девушку убить себя Бен не мог. А Ваас как будто ждал такой сцены, ядовито насмехаясь, подскакивая к клетке, следя за тем, как менялось выражение лица доктора с безразлично фаталистического на трусливо паническое: — Как это трогательно! Еще не хватает тонущего Титаника на заднем плане! — Ваас недовольно поморщился, снова пожимая плечами. — ***! Гип, ты сам все попортил, а теперь сокрушаешься. Чего тебе, ***, не хватало? Тебя уже почти уважали! — Ваас размахивал руками, как пропеллерами. – Вот! Вот! От стремления к большему теряют все. Жадность — порок, брат, знаешь, алчность тебя погубит, — усмехнулся мучитель. — Вернее, уже погубила. Свобода? Да брось, Гип! Где ты видел свободу? Вы все, ***, живете в клетке. Нет, приятель, ты нелеп в своем прощании, — пират присел на корточки, придвигаясь к женщине в клетке, негромко цокая языком с притворным сочувствием. — Нора, Нора… Смотри, на что тебя обрекает твой ненаглядный! Вот скажи, Нора, он подумал о тебе? — Ваас, а не теряем ли мы время? — донесся знакомый голос. Из-за спины главаря показалась высоченная фигура-каланча виденного несколько раз снайпера. И он здесь. И он участвовал в этой вакханалии смерти. Впрочем, кто, как ни он? Умирающий, черный посланник погибели и разложения. — Захлопись, Алвин! — взревел на него главарь, подскакивая, яростно глядя снизу-вверх, грозя мачете. — ***! Какого *** ты вечно возникаешь? То, что ты обречен, не значит, что ты бессмертен! Ну, все мы обречены, ок! Но *** тебе оторвать я могу всегда! Так что давай отсюда, у***ай! Ок? — Ты е***ый, — покачал головой снайпер. На стенах играли тени от свечей, придавая большее сходство пиратам с демонами из пекла. Кто знает, может, там у бесов не виллы в руках, а автоматы и обрезы? Все мыслимые пытки уже придумали и опробовали на собратьях люди или те, кто по ошибке носил человеческий облик. Бен видел множество раз, как рядовые пираты потрошили кого-то или мучили, а через пять минут могли с невозмутимым видом вернуться к картам или фильму. Сначала это шокировало, потом научился тоже абстрагироваться от всего, а теперь оказался на месте тех, кого упрямо не замечал. Салли и Нора — отлично. Но ведь скольких он своей рукой отправил на смерть, на органы? У Хойта, как оказалось, существовал нелегальный бизнес с некими хирургами-убийцами с большой земли. Бен являлся лишь жалким посредником, звеном. Но все равно — он принимал в этом участие. И еще посмел прикрываться какой-то клятвой. Он предал все давным-давно, с того момента, как вышел из бамбуковой клетки, не ведая, что обрекает себя на железную. Бена вскоре выгребли из клетки, заломив руки за спину. Он едва стоял на ногах и не намеревался особо сопротивляться. — Простите, мисс, кажется, нас прервали, — Ваас вернулся к оцепеневшей пленнице, кивая на доктора. — Так что, Нора, все еще веришь в любовь? Он поставил тебя на кон! Да, именно, ты — ставка в его игре, он себе доказывает: «я гр***ый герой!» О тебе здесь речи не шло. Не понимаешь? Твой любимый вовсе не любимый. Он самоутверждается! Ох, очарованные люди… Красивый конец, а, Нора? Ты сидишь в клетке, он умирает! — Ваас устало выдохнул. — Красивый конец, а сцена после титров никого не волнует… Все уже покинули зал, оставляя разбросанный попкорн и залитый пивом пол, — последнюю фразу он выплюнул с небывалым хладнокровным ожесточением. — Всем по*** и на титры, и на тебя. «Может, он и прав, — опустил голову доктор. — Я знал, чем рискую… Я себе доказать пытался, — но слезы жгли его глаза, когда он посмотрел на спутницу, дергаясь в руках тюремщиков. — Нора… Прости… Нет! Я даже прощения не могу попросить за то, на что обрекаю ее! Хоть бы за гранью смерти ничего не было, если я стану призраком, и мне придется смотреть на все это… Я сойду с ума». Странная посетила мысль, ему почти на уровне осязания почудилось, словно он уже попрощался с телом и парит нематериальным облачком, сознавая все и видя, но не имея права вмешиваться. А руки его неспособны кого бы то ни было удержать. Но далее отрезвило происходящее: сначала прикрутили веревкой, выворачивая запястья, к деревянному стулу, отчего все тело заныло с новой силой. Затем на голову надели пыльный черный мешок, через который не удавалось дышать. Но удушье усугубили тем, что начали лить на голову ведра воды. Кто и зачем — не важно. Доктор метался из стороны в сторону, инстинктивно пытаясь вдохнуть, но его били под дых, отчего он буквально захлебывался, отчаянно немо крича, так как любой звук терялся в налипавшей на лицо материи. Сколько продолжалась эта пытка с избиениями, он не ведал, так как потерял счет времени, что медленно ползло улиткой с расколотым панцирем. Реальность, транс, мысли о неизбежности смерти — все покинуло его, когда с каждой секундой делалось все невыносимее. Из глаз катились слезы, или же это проклятый мешок мешал сомкнуть веки. И что оставалось? Ни условий, ни возможности договориться с палачами. Словно наказание за все те возможности побега, что он упустил. А ныне — слишком поздно спохватился, когда пираты совершенно озверели, когда ежедневно казнили ракьят и «сочувствующих» племени, хватая первых попавшихся нищих из того же Бэдтауна. Когда по старинному дикому обычаю набивали распоротые животы соломой, вырывая кишки. Когда выдавливали глаза жертвам, заставляя их съедать, затем все равно убивая. Что еще не пробовал человек из обещанных адских мук? В чем тогда смысл самого ада? Справедливая кара? Почему же только после смерти? Доктор задыхался, терял сознание, обмякая. Казалось, вот и все — врата вечности открылись, уже не страшно. Как он и представлял. Стоило только руку протянуть, дотронуться до манящей галлюцинации, открыть засов и войти, забыв о всех печалях. Но Салли… Где-то там еще жили его женщины. Может, ради них он оставался на этой дикой земле? Или просто ему дозволялось немного подышать, а бессознательное тело снова окатывали водой, чтобы привести в чувства и снова пытать. То ли в бреду, то ли наяву маячило гадкое лицо Вааса, но слова не воспринимались. Он что-то говорил: твердил не то о безумии, не то о предательстве, но доктор не слышал ни слова. И от этой маленькой победы делалось в какой-то мере смешно: главарь мог хоть до треска каменных стен сотрясать пещеру бессмыслицей слов и ругательств, а доктор его не слушал. Когда во второй раз на голову нацепили мокрый мешок и заливали водой, когда второй раз Бен почти потерял сознание, задохнувшись, он находился уже чрезвычайно далеко. Там, куда Ваас не мог пробиться своей болтовней. Впрочем, за грань сознания он вползал хаосом, образами змей, черным туманом, доводя до тошноты. И Бена выворачивало желчью и белесой пеной-слюной. Но все казалось незначительным. Вот она — бесконечная боль. Но вряд ли у главаря было много времени, чтобы как-то изощренно убивать такую мелкую сошку, как доктор. Главное, что не заставляли смотреть на издевательства над Норой. Может, у Вааса не хватало на это извращенности и садизма? Хоть бы так. Хоть бы что-то в нем осталось от человека — убил бы. Да и все. Изможденное сознание просило странных вещей. И неизменно надеялось. Странное в человеке есть свойство — даже в безвыходной ситуации он смеет надеяться, верить в чудо. Когда надежды на спасение не остается, то принимается изобретать что-то еще. После третьего утопления, Бен верил в своего злейшего врага, мысленно прося его просто уничтожить их с Норой как неудачные образцы. Потом вдруг все прекратилось, Бен только долго откашливался, дергая руками и ногами, точно бился в конвульсиях. На некоторое время его оставили, но вскоре обостренные ощущения донесли до помутненного сознания проникновение иглы в вену руки. Что же мог еще придумать этот проклятый главарь? Не трогали. Удалось отдышаться. Но вскоре накрыла волна, хуже, чем в пыльном мешке — словно вместо крови потекла раскаленная лава. Бен подскочил, выгибаясь дугой, но его сдержала веревка, словно цепного пса. Из груди вырвался нечеловеческий рык, пленник извивался, точно уж на сковороде. Сознание и воля осыпались прошлогодним снегом, далеким, забытым, смытым тропическими дождями. Съежившийся сумрак нависал тишиной, лианы опутывали, давили, вились змеями. — Вставай! — приказал голос. Вокруг плясали демоны; вместо лиц — красные языки пламени. Вместо рук — когти. Шатало, однако Бенджамин поднялся, не удивляясь, что больше не привязан, и двинулся вперед, озираясь. Но замутненное сознание не выдавало ни единой здравой идеи, погруженное в тяжелый бред, подавляющий волю. Только видения и образы — Ваас! Доктор повсюду видел Вааса. Это ненавистное существо! Наркотик высвобождал самую глубинную неприязнь. Бенджамин размахивал руками, не ведая, кого пытается ударить, но его толкнули. И измученное тело, поддерживаемое только неизвестным составом испытываемого психотропного вещества, полетело вперед, опрокидываясь на четвереньки, ударяясь коленями и ладонями о камни. Но боли не ощущалось, все тонуло, голова раскалывалась, вместо забытья только все более рьяно пытался доктор ударить каждого из «Ваасов», которые чудились в каждом пирате. Если какая-то часть сознания еще догадывалась, что это действие наркотика, то она осталась далеко за всяким пределом разумности, которую заменил мрак, болото иррациональных страхов и домыслов. Повсюду чудился враг — единственный, ненавистный, гадкий, обрывающий птицам крылья. И Бену казалось, что у него есть власть и силы отомстить: за себя, за Салли, за Нору. Он поднимался снова на ноги, не осознавая, как назывались предметы вокруг. Вновь его тащили куда-то, приказывали, а он исполнял повеления! Пред ним маячили некие люди, все с лицом Вааса, каждый криво ухмылялся на разные лады. Бен не помнил, как в его руке оказался мачете. В лицо ударил свет прожектора, на миг выхватывая из марева камеру, да, кажется, так назывался этот жужжащий агрегат. Кто? Откуда? Где? О чем? Все поглощали ничто! Вещи утрачивали свои имена, безымянный мир застыл на зазубренном лезвии. — Убей! Убей! Убей! — смеялся каждый из Ваасов, только голос шел откуда-то сзади, но доктора на тот момент ничто не удивляло. Он подчинялся, он так давно желал вспороть брюхо своему врагу, разрезать горло, вырвать сердце, обрубить уши, стереть навсегда с самодовольной морды эту ухмылку. И Бен кинулся на первого Вааса, несколько раз с невиданной силой полоснув неумело сжатым мачете по горлу, а затем с размаху треснув по голове, раскраивая череп. Гипу казалось, что настал тот миг — он убил главаря! Но тело повалилось и оказалось незнакомым мужчиной, а главарь смеялся в полуметре от него, извивался, точно лягушка над огнем. Здравая оценка не возвращалась, и доктор, смутно понимая факт своего первого убийства, кинулся на второго «Вааса», на этот раз уже стремительнее, с ожесточением паникующего Раскольникова размахивая мачете, как топором. Дыхание покидало легкие, но упоение моментом заставляло все яростнее вгрызаться в неподатливую плоть, раскраивая голову врага. В каждом спит чудовище — пираты нашли способ, как высвободить внутреннего демона Бенджамина, которым оказался, как ни странно, этот тихий и нерешительный блоггер, существо, что равнодушно повествовало высокопарным слогом о страданиях людей вокруг. Лишь слегка разрушили контроль — и оно сорвало фальшивую маску пай-мальчишка, обнажая уродливые клыки. Беспощадное, циничное создание, оно разочарованно рычало, когда к ногам его и во второй раз упал случайный мужчина, вместо Вааса. Монстр, входя в раж, вознамерился уничтожить всех «Ваасов», каждого, одного за другим, какой-то из них оказался бы настоящим. А за спиной все гудела, перегреваясь, камера. С ножа капала кровь, но ее вид уж точно никогда не смущал хирурга. Впрочем, ныне из человека, что спасает жизни, он превратился в того, кто жаждет их отнимать. Гип-чудовище, клацая зубами и хрипло дыша, кинулся на третьего «Вааса», который вновь не отскочил, не оказал сопротивления, что в любом нормальном состоянии показалось бы странным, но неизвестный наркотик бушевал в организме, отравляя разум, заставляя выполнять каждый приказ. И каждый возглас: «Убей!» — вскоре казался подсказкой собственного внутреннего голоса, «блоггера». Может, так быстро случилось подчинение воли из-за того, что доктор и раньше покуривал «косячки», а остров достаточно расшатал его психическое здоровье, не говоря уже о недавних пытках. Ничто не проходит без следа, не каждая воля способна сопротивляться губительным химическим элементам. Нож сверкал и резал, однообразно, четко, вскрывая, как кокосовый орех, черепные коробки. Третий «Ваас» тоже оказался фальшивкой. Но Бен не намеревался останавливаться, а вокруг него все плясали демоны, но до них добраться почему-то не удавалось. Почему? Где он находился на самом деле? Так спрашивал загнанный на самые дальние задворки пошатнувшейся разумности свободный человек, наделенный способностью выбирать и ценностными ориентирами. Но какие тут ценности и идеалы, когда всюду мерещились главари, когда в четвертый раз оказался не Ваас, а Бен с особой жестокостью потрошил это проклятое создание, уверовав, что на этот раз точно не ошибся, так как существо даже попыталось уклониться. Тщетно! Против чудовища бессильны все! Но нет — снова не тот! Гип, все еще ненормально клацая зубами и капая слюной, ринулся вперед, но неведомая сила дернула его в противоположную сторону, где снова представал Ваас. А рядом — еще один. Только с другой стороны, и его словно отделяла преграда из огня. Один из них оставался неизменным, а другой мерцал, словно сбитый кадр, дезориентируя рассудок, который помнил странный образ в дредах, но уже заносил нож. Какой же настоящий? Чудовище и Бен терялись в догадках. А тот главарь, что за стеной из полос огня, отчего-то смеялся: — Что? Переживаешь, что твой любимый так жестоко убил пленников? Да, печальная картина, печальная, понимаю. Вот вы все думаете, что клятвы и идеалы — это крепче стали. А на деле немного вещества — и все. Убьет тебя твой любимый. Убьет. Какие драмы. Я — гений постановок! Хе-хе… К кому же он обращался? Этот демон, этот хаос, к безумию которого ныне присоединился и Гип, сделавшись таким же. Он собирался убить, но человек в нем отчаянно кричал, что все не так, что новое кровопролитие не принесет ему избавления от врага, что не на того поднимает руку. Но «блоггер» гнал свое альтер-эго с его ненужными советами и сомнениями. Он слишком долго сомневался, пришло время стать неистовым! Однако нож завис, а высоко занесенная рука дрожала. — Бен… — пронзил сознание до боли знакомый голос. Очертания Вааса таяли, оставались по ту сторону тесной клетки. Зато отчетливо вырисовывались знакомые теплые карие глаза, испуганные, затравленные, умоляющие, еще верящие в то, что не все потеряно, в то, что человек не до конца изошел из бушующей оболочки монстра. — Бенджамин! «Бенджамин — сын боли. Мама — я боль твоя! Мама… Нора… Салли… Мама… Нора!» — пронеслись в миг отстраненно звучащие слова, что почудились смутно знакомыми. Нож пуще прежнего задрожал в руке, ноги подкосились. Тогда мир начал приобретать постепенно едва различимые привычные очертания. Клетка — он оказался в клетке. И стоило ему опустить лезвие, доказывая свою неспособность уничтожить Нору, кто-то выхватил нож, затем захлопнул дверцу, звякнув ключами. Кто-то похожий на пирата Бени. Буйство ярости медленно завершалось, и «блоггер», шипя, как бес, исчезал из личности Бенджамина, унося с собой последние силы. Сквозь наваливающийся туман тяжелого забытья доктор сумел рассмотреть Вааса, что, невредимый и довольный, расхаживал возле клетки, посмеиваясь, указывая на пленника: — О… Я смотрю, кто-то пытается остаться человеком! Ну, давай, давай. Посмотрим, сколько ты останешься человеком. Ок, Гип, живи пока, крыса. Слышишь, у тебя новое прозвище! А-ха-ха! Ваас ненормально дергался, плечи его сотрясались от смеха, кажется, он сам для полноты картины кровавого представления попробовал на себе более проверенный «нектар», действие которого его все еще не отпускало. И он не то веселился, не то выл, подскакивая к Норе, хватая ее за волосы через решетку, заставляя придвинуться к своему лицу, отвратительно обдавая запахом перегара, шепча лихорадочно: — Ощущаешь эту романтику? Неужели нет? Романтика за решеткой! Не понимаешь? Всякая любовь сажает тебя в клетку! — Ваас отбросил пленницу, уставившись на свои подрагивающие пальцы. — Тебе кажется, что это великолепно! — Ваас рассмеялся, кажется, его «накрывало» не хуже Бена, который почти потерял сознание. Главарь же продолжал вещать: — Жертвовать собой, чтобы быть посаженным в клетку… Великолепно! А вы верите в искренность чувств… Все друг друга используют, — но через миг главарю непостижимым образом удавалось сделаться почти спокойным, он выпрямился, отворачиваясь, бормоча самому себе, забывая о пленниках: – Только пожертвуешь собой, они поймут, что можно получить на халяву, и вместо благодарности будут пить из тебя соки дальше. Вскоре Ваас ушел, совершенно рассудительно и осознанно отдавая приказы караулам, то ли потому, что на него переставал действовать наркотик, то ли потому, что он никогда не был трезвым. Как они все жили — загадка. Да недолго жили. И Бен понимал, что прозябать на этом острове многие годы просто не имеет смысла. Для него все обессмыслилось, когда он едва не убил Нору. Доктора окутала долгожданная спокойная тьма. Никто не поливал водой, никто не заставлял снова возвращаться к ужасу реальности. Сон — это почти смерть. В глубоком сне у людей органы вырезают, а они даже не ощущают. Только пробуждение всегда невыносимо. Если настает вообще. Бенджамин ощутил в полной мере смятение и тяжесть через несколько часов, отходя, как он наркоза, с трудом разлепляя веки. Мир невыносимо кружился, так что пришлось их закрыть. Ноздри щекотал запах крови, к которому примешивался иной неопределенный смрад, утяжеленный сыростью. Не удавалось вдохнуть, бил озноб, все тело болело, каждое движение отзывалось нестерпимой тошнотой. Бен обнаружил, что голова его покоится на чем-то мягком и успокаивающе теплом, что вскоре оказалось коленями Норы. Но, скребя по полу вывернутыми в неестественных судорогах руками, пришлось сползти с них, так как снова выворачивало желчью. И доктор еще обрадовался, что не кровью. Значит, все не так плохо, значит, у него существовал шанс восстановиться. Но толку-то? Главарь уехал — это было хорошо. Но никто не намеревался их выпускать — хуже некуда! Может, их решили продать? Или через пару дней обещали вернуться и снова вколоть неизвестный препарат? Да, в соседней пещере с выщербленными ступенями что-то кипело и перегонялось через трубки в колбы. Грот совмещал в себе пыточную с камерами и подобие химической лаборатории. Значит, новые образцы, синтезированные из островного сырья, пробовали на таких вот провинившихся. Бенджамин слабо приподнимался на руках, неопределенно ползя по загаженному полу клетки, таращась на пиратов, что ходили вокруг: не так уж много караулов осталось, большая часть отбыла после «шоу». Доктор отчаянно, горестно дернулся, представляя, что он творил. Он четко помнил нож в руке, помнил свои движения, но ничуть не сделались яснее образы тех, кого он лишил жизни. Он стал убийцей. Как и Салли… Как Салли. Может, так и лучше? Никакой теперь жалости! Они оказались одинаковыми — две марионетки, что теченье разбило о скалы. Они слишком долго не сопротивлялись и только на краю водопада решили вырваться из потока — бесполезно. Две тряпичные куклы, окунутые с головой в чан с кровью жертв. Словно живые, но все ж марионетки. Бенджамин трепыхался, как кузнечик, насаженный на булавку, мечась из стороны в сторону земляным червяком. Но его голову заботливо устраивала на коленях безгранично добрая женщина. — Нора… — всхлипнул Бен, ощущая, что недостоин ее милости после того, как чуть не уничтожил и ее от своей неконтролируемой ненависти к Ваасу. — Голова болит? Как ты? — участливо спрашивала Нора, не зная, чем помочь. — Нора… Я делал ужасные вещи! — слабо приподнялся собеседник, заскулив. Когда он бессмысленно обозревал пещеру, давясь рвотой, то успел заметить четыре свежих трупа, сложенных в одноколесную тачку, словно мешки с мусором. — Ничего, это был не ты, это все наркотик, — погладила по спине женщина, словно пыталась вылечить наложением рук. — Все равно — это я! Нора… Что теперь будет с Салли? — Не… не знаю. Но мы вытащим ее. — Я боюсь… Как мы ее вытащим? Я теперь трус, оказывается! Я всегда был трусом! Мне стыдно за то, каким я стал, — доктор сжался в позу эмбриона, тихо скуля. Боль пульсировала остро граненым пирамидальным воздухом, растекавшимся по венам лопающимися пузырями иголок. И осталось только имя — Салли. Как она? Что сделали с ней? Жива ли еще? Их уже поджидали на «Верфи Келла», когда доктор снова провернул фокус с доставкой лекарств именно туда. Но уловка не удалась, пираты все подгадали и подготовились. Девушку Бен тогда уже не видел. Она не успела исполнить свою роль. Бедная его Салли. Хотя жалости не оставалось — у равных друг к другу не может ее быть. Лишь понимание, как же это чудовищно. Но Салли хотя бы ничем не травили, впрочем, Бен не мучился угрызениями совести. Не пришли они и потом, словно жил в нем всегда убийца, или же просто слишком он измучился, пролежав пластом не меньше суток. Нора только пыталась его напоить из грязной смятой алюминиевой кружки. Губы трескались от жары, но от несвежей, тухловатой воды временами снова выворачивало. Зато пленников не трогали и словно забыли о них. И это настораживало, хоть и подавало некоторую надежду. — Слышали? — доносился негромкий разговор караульных, которые располагались в подобии подземной казармы в соседней узкой пещере. Все эти наполовину природные, наполовину рукотворные катакомбы, судя по всему, оставались еще со времен японской оккупации островов. Там-то и размещались пираты, охранявшие грот и бухту возле него. Бен уже бывал снаружи, именно там его неудачно попытался купить Бак. Именно из этих клеток вытаскивали новых пленников, друга Джейсона Броди. Да, герою жрицы было за что ненавидеть пиратов. Но у Бена находились похожие причины, однако ему не повезло стать героем. Вот попытался — и тут же прогорел. — Что? Чего замолчал? — отвечал грубый голос. — Вчера «Верфь Келла» взяли, — недовольно отозвался другой пират. — Вот прям, когда мы с этими дебилами веселились. — ***! Да ты что?! Это же перед крепостью Вааса — последний аванпост, — оцепенел собеседник. — То-то! А мы тут сидим, ни*** не знаем, плесенью покрываемся! — процедил сквозь зубы пират. — Да, и при этом Ваас утверждает, что Белоснежка все еще мертв! Даже праздник устраивает скоро в честь гибели врага. Но по***, нас все равно оставят тут. — Может, оно и лучше. *** какая-то вокруг творится. Они перевели разговор на другую тему, все сводилось к тому, что пропащий остров совсем слетел с катушек. Но пленники в клетке не слышали уже ничего, кроме первой новости. «Салли!» — Бен оцепенел, словно его пронзил электрический заряд. Где могла находиться его Салли, когда брали аванпост? Куда ее занесло? Неужели уже бороздила просторы вечности безропотной тенью? Если так, может, это являлось для нее лучшим концом. Но что, если ее забрали ракьят? Что, если сделали рабыней в племени? Или вообще в жертву принесли? Хотя вряд ли — когда ракьят отбивали аванпосты, то истребляли всех пиратов, как и последние своих врагов. Но Салли… За что ее? Словно безвинного мотылька, опаленного пожаром. «Салли!» — гудело в голове единственное имя. Бен ощутил, как его буквально подбрасывает волна адреналина. Нет, для слабости не оставалось времени, он не поверил в гибель его Салли. Нет, он решил, что просто обязан вернуться к ней, найти ее, даже если пришлось бы облазить весь остров. Уже ничто не сдерживало, никакой страх. Нора сосредоточенно сдвинула брови, видя оживление, охватившее ее измученного спутника. Женщина сжала кулаки, словно высматривая кого-то. Возле клетки как раз бродил пират-спорщик Бени. Ему повезло не оказаться на «Верфи». Бенджамин прижался к решетке, с надеждой позвав караульного шепотом, обнаруживая, что непосредственно в гроте больше особо никого нет: — Бенни… Может, выпустишь нас? — Я тебя не знаю! — обиженно отвернулся пират, угрожая придавить жалобно высунутую руку прикладом. — Знаешь! Я тебя еще от акулы спас, — пытался обнаружить в знакомом хоть что-то человеческое доктор. — И потом… — ***! Бен! По*** мне, что ты тогда сделал! — отмахнулся от него тюремщик, напряженно сопя, подходя близко к клетке, в его голосе читалось чудовищное разочарование. — Ты сейчас сам все испоганил. А я тебе верил вообще-то. Но пират Бенни слишком близко подошел к решеткам. Внезапно Нора взбрыкнула, словно дикая кошка, схватила пирата за грудки, натянув резко красную майку, и со всей силы приложила о железную решетку. На прутьях только осталась кровь, а караульный сполз вниз, как мешок с картошкой. — Прости, Бенни, — пробормотал доктор, проворно вытягивая ключи. — Я его убила? — равнодушно поинтересовалась женщина, когда дверь клетки с легким скрипом отворилась. Лицо Норы казалось литой застывшей маской — отныне в ней не осталось сострадания к этим людям в красных майках. Да, пацифист, но это не значит, что самоубийца, готовый сложить лапки и пойти на дно. Она проворно пошарила по карманам оглушенного пирата, вытянув оттуда навигатор, карту острова, затем сняла и АК-74, ловко перекидывая через плечо потрепанный ремень, не сгибаясь под тяжестью оружия. Спутнику же своему протянула небольшой пистолет, видимо, считая, что доктор недостаточно окреп для того, чтобы нести на себе тяжелое вооружение. Бен решил, что он все еще слишком заметно пошатывается, в глазах-то у него темнело поминутно. Но он не падал — это главное. — Нет, — уверенно ответил Бен, осторожно вылезая из клетки, оценивая, насколько хватит открывшихся экстренных ресурсов его организма, которые все копились на «черный день», но вот и он — чернее некуда, темный и вязкий, как разлитая нефть, мазут. Течение донесло до водопада, настало время отращивать крылья. — Хорошо, — стальным тоном ответила тихо Нора. — Стоять можешь? — Бен кивнул, Нора сжала его запястье и повела вперед, мимо пыточной, выглядывая из-за угла. — Надо выбираться. Тс! Замри! Женщина поглядела на пиратов, которые отразились тенями на белесом рваном экране, что натянули за деревянным стулом. Возле него валялось то самое пластиковое ведро, из которого поливали натянутый на голову Бена мешок. Доктор невольно содрогнулся, ему чудилось, что грот был вечно, муки вообще всегда кажутся бесконечными. Это лишь у счастья и надежды краткий миг, слабая искра. Нора дернула доктора за руку и вместе они очутились за проклятым экраном, прижимаясь к шершавой стене с острыми выступами. Женщина наблюдала за сторожами через дыру в белой материи. «Там же Бени!» — ужаснулся Бен, когда двое пиратов скрылись за аркой другой пещеры. Но не успел он содрогнуться, как Нора стремительно вынырнула вместе с ним из их укрытия, на бегу схватила с треноги камеру, вырывая с мясом провода, кидая Бену, который с трудом поспевал за женщиной, но за завесой лиан маячил едва заметный выход. Дневной свет приятно резал глаза, страх подгонял: все казалось, что пираты уже всполошились. Но оглушенный Бени лежал в тени за клеткой, так что его могли не сразу заметить в тусклых отблесках оплавленных свечей, которые с недавних пор экономили. После нападения на «Верфь», кажется, стало не до пленников, только поэтому у них появился шанс сбежать. Свет! Ноги ощутили воду, доктор споткнулся и рухнул в неглубокое соленое озерце, образовавшееся за гротом из-за приливов и отливов. Но спутница упрямо поднимала своего несчастного доктора, молча заставляя обойти глубокую лужу по краю. Глаза Норы мрачно горели, как у мудрой совы. Не ангел, но проводник, который упрямо вытаскивал из тьмы. Бен давно понял, что она его никогда не полюбит как мужчину, женщина вела себя и с ним, и с Салли как с младшими братом и сестрой. Наверное, так. Но что же она раньше не попыталась вытащить их всех? Зачем же одна сбежала тогда в джунгли? Как чувствовала, что нельзя оставаться на аванпосте. Неужели поздно? Для Салли слишком поздно? — Ты умеешь стрелять? — опасливо оглянулся на выход из пещеры Бенджамин, ожидая каждый миг, что оттуда покажутся пираты. — Научусь, если надо, — невозмутимо ответила Нора, пыля по прибрежному песку. — И ты научишься. Бенджамин, переводя дыхание, шел за ней. Женщина забрала у него камеру, вытащила оттуда мини-диск и с наслаждением сломала мерзкую сфабрикованную улику, отбросив с отвращением и ее, и аппарат. Очевидно, именно там Ваас запечатлел сцену жестокой казни случайных пленников, когда Бен потерял над собой контроль. Неужели это и правда случилось накануне с ним? Нора, будто зная, где и что находится, подвела Бена к внедорожнику, припаркованному возле пещеры, которая, как оказалось, имела два выхода, прошивая холмистую местность узкого западного полуострова насквозь. — Теперь — все враги, — задумчиво проговорил доктор, садясь за руль, хотя Нора хотела его оградить и от этого. Нет, держать «баранку» оказалось несложно, тем более правил дорожного движения соблюдать не приходилось. Выдержать бы! Главное — они выбрались. Собственное тело показалось легким, слабость слетела, организм работал на пределе. Лишь бы хватило хотя бы на сутки. — Ходу! — крикнула Нора, вскидывая автомат, когда из грота донеслись голоса. К счастью, ключ зажигания никто не вытаскивал. Джип взревел, а пацифистка Нора вскинула автомат, развернувшись и приподнявшись на сидении. Не успели пираты вылететь из грота, как по ним прошлась очередь. Вряд ли Нора кого-то серьезно задела — не позволяло расстояние и тряска, но судя по ее застывшему иступленному выражению лица, она в тот миг принесла в жертву не меньше, чем Бен, когда нарушал клятву. Нет, Рук Айленд съедал все обещания и клятвы. Идеи пацифизма, Гиппократ — все шло прахом, но речь шла не о злой цели, не ради разрушения и не по собственной воле приходилось переступать через себя. Машина рванулась через джунгли, вслед еще стреляли, но уже не могли достать: других автомобилей у второго выхода не стояло, а моторным лодкам у бухты пришлось бы огибать скалистый берег. Нора опустилась пониже на сидении пассажира, кладя автомат так, чтобы он не жег ее, словно всегда имела дело с оружием. — Ты… точно пацифист? — неуверенно спросил Бен, не сбавляя ход, точно не зная, куда они направляются. — Я? — сощурилась Нора. — Стала им. Теперь снова нет. — А раньше? — что-то заподозрил доктор. — Не важно, — отрезала женщина, и Бен понял, что совершенно не знает свою спутницу, ни единого факта ее биографии. Но ситуация оказалась слишком не подходящей, чтобы говорить по душам. Джип поднимал клубы песка, затем удалось найти ухабистую грунтовую дорогу, почти тропинку. — Мы должны спасти Салли! — твердо заявил Бен, перекрикивая усталый гул и скрип древней механики мотора. — Что, если это она нас выдала? — недобро скривилась Нора, искоса глядя на спутника. — Ты ее бросишь? — притормозил Бенджамин, убедившись, что от преследователей они оторвались. Доктор пристально всматривался в темные глаза женщины, которые ныне мерцали нехорошими злыми искорками остервенения. Вокруг буйствовала природа, гудели насекомые, алели цветы, словно фейерверки или, что вероятнее в этих местах, капли крови… И посреди застыл пропахший бензином разбитый джип. Повисло тяжелое молчание. Воздух словно налился электричеством, как перед грозой. Время застыло. Неужели даже воинственный ангел обещал предать, разочаровать, доказать, что все люди вокруг навсегда изъедены незримыми червями? Так хотелось во что-то верить! Ведь только так расступаются волны морские, и открывается дорога прочь из рабства. — Нет, — ответила Нора. И вновь ее черты смягчились, а с лица сползла маска беспощадности. Кем же она была раньше? Всегда ли работала обычным реставратором? Она не собиралась отвечать. В экстремальных, пограничных ситуациях раскрываются настоящие люди, но слишком редко находятся ответы. Джип тронулся дальше. — Вот и я нет, — выдохнул Бен, но решительно добавил: — Мы отправляемся на «Верфь Келла». И на этот раз я сумею ее оттуда вытащить незаметно! — И как?! — интересовалась Нора, однако на навигаторе ловко прокладывала маршрут, сверяя с картой. — План придумаем по дороге, — неуверенно пробормотал доктор. Ужас не ощущался, так как нестерпимо трясло постоянно. Но это — меньшее из зол. Хуже — дурманный туман вместо собственной воли. Хватит! Раб, приспособленец-блоггер в нем умер. Доктор понимал, что уже никогда не будет прежним. Его сломали навсегда, но одновременно заставили выбраться из течения, начать бороться. Порой это нелегко, но столь же необходимо, как сложное лечение: можно избрать путь медленной смерти, а можно — исцеления через страдания. Сначала кажется, что первый — простой. Но затем приходится пожалеть. Нора в свое время словно вскрыла фурункул, который зрел на душе доктора. А Салли исцелила ту рану, растопила лед, стерла гной омертвения своим образом хрупкости. И ныне девушка просила защиты. Нет, доктор не верил, что она мертва. Они с Норой неслись на бешеной скорости мимо территории ракьят и случайных постов пиратов. Они стремились к «Верфи Келла», а календарь перевернул тридцатое число — последний шанс выбраться. Но все-таки шанс! Ведь если не надеяться, не любить, не верить, то для чего вообще бороться?