Начиная жить

Долгое время он не мог смириться с тем, что дневник оказался не больше, чем бесполезной тетрадкой. Гарри просмотрел его от первой до последней страницы, применил каждое сканирующее и проявляющее заклинание, которое знал, и еще с десяток — найденных в книгах Джо. Он провел несложный ритуал выявления негативных воздействий, потратил часть сбережений на ингредиенты для зелья-проявителя, прочитал все, что смог найти, о заколдованных книгах и книгах-артефактах, а также о методах магической расшифровки... Стоило ли говорить, что его усилия не дали ни малейшего результата? Страницы дневника были пусты — ни единой записи, ни слова, ни одной черточки или хотя бы чернильного пятна. Ритуал не выявил ничего, зелье-проявитель — тоже, помимо того, что Гарри мог бы потратить свои галеоны с куда большей пользой. Методы магической расшифровки совсем не давались ему, но после нескольких дней бесплодных попыток Гарри с грехом пополам освоил простенькое заклинание и выяснил, что никакого спрятанного от чужих глаз текста в чертовой тетрадке нет. Многие способы проверки были недоступны ему из-за сложности, баснословной стоимости или нехватки магической силы. Но Гарри с упорством, достойным лучшего применения, выискивал все новые и новые варианты — и опять оставался ни с чем. Он провозился с дневником до начала июля — и продолжал бы и дальше, если бы это не начало сказываться на его работе. Он стал рассеянным, с вечера подолгу засиживался над книгами, а поутру клевал носом, начал увиливать от некоторых обязанностей, стараясь поскорее ускользнуть из магазина в свою комнатку наверху, — и куда больше, чем о зельях, клиентах, поставках ингредиентов или заготовке основ, думать о дурацкой черной тетрадке. В конце концов это закончилось бездарно взорванным котлом и хорошей взбучкой от Джо, после которой Гарри в сердцах забросил дневник в нижний ящик стола и постарался выкинуть его из головы. Принять решение было проще, чем следовать ему. Гарри пошел на огромный риск, нарушил с десяток собственных правил, вернулся к тому, от чего так старался уйти, — к воровству… И в результате он, ожидающий чего-то необыкновенного, почти фантастического, стал обладателем куска картона и кипы пожелтевших листов. Он чувствовал себя последним дураком и был уверен, что Джо хохотал бы над ним в голос, если бы Гарри только мог рассказать ему все... Если, конечно, отбросить то, что Гарри жил под его крышей, работал под его началом и подвергал его какому-никакому, но риску, — со стороны это действительно должно было выглядеть забавно. Гарри вздохнул, зашторил окна, взмахом палочки затушил волшебный светильник под потолком и устало потер гудящую голову. Стоял поздний вечер. Джо давно уже закрыл магазин и отправился домой, а Гарри остался в лаборатории. В июле продажи возрастали, но вместе с ними увеличивался и объем работ. Востребованные летом Костерост, мази от ушибов и растяжений, обезболивающие и укрепляющие отвары, настойки бадьяна и растопырника были не слишком сложными в приготовлении, но отнимали львиную долю времени и сил. Возросшие закупки означали, что придется в два раза дольше возиться с обработкой ингредиентов и сортировкой, с утра до вечера стоять над котлами. Редкие свободные часы Гарри проводил за прилавком, чтобы у Джо была возможность поработать над сложными индивидуальными заказами, разбирать корреспонденцию, вести дела с поставщиками… и другие, более серьезные дела. Сказать по правде, Гарри не имел ни малейшего понятия, в чем конкретно заключалась незаконная сторона бизнеса Джо. Да, старик занимался браконьерством и контрабандой, вел торговлю запрещенными зельями и ингредиентами — уже этого, наверное, хватило бы на серьезный срок в Азкабане… Но ведь были и другие «дела». Редкие взломы, цели которых Гарри не знал. Тонкие конверты — в таких вряд ли поместилось бы что-либо, кроме пергамента, — которые Гарри не единожды доставлял по указанным адресам. Посылки, которые нельзя было доверить совам, и словесные сообщения, не коснувшиеся даже бумаги... И, помимо прочего, встречи, все участники которых являлись под обороткой и одну из которых пытались сорвать целой аврорской бригадой. Гарри до сих пор помнил, как Джо пытался вычислить «крысу», свое дежурство под окнами с парными кольцами, грубых волшебников в красных аврорских мантиях, которые перевернули дом вверх дном... Спасительный рывок портключа и цепь аппараций... Может быть, попади Гарри к Джо сразу после прилизанной, чистенькой Тисовой улицы — места чинных семейных ужинов и зеленых газонов — и ему претила бы вся эта грязь. Но ведь он не был наивным домашним мальчиком — он был уличным оборванцем, мальчиком из приюта, мальчиком, который таскал с прилавков хлеб, умел выпутываться из веревок и ночевал под мостом. Гарри знал, что такое быть грязным — он уже давно был замаран и ложью, и воровством… Он был тем, кто вытащил деньги из дядиного кошелька, кто стыдливо отвлекал жертву, не решаясь на что-то более серьезное и страдая от угрызений совести… И позже он же был тем, кто крал из магазинов еду, вытаскивал из сумок кошельки, умел затеряться в толпе и ловко петлял в подворотнях. Тем, кто высматривал погоню в витринах и знал, что бегущий человек привлекает к себе внимание… Тем, кто когда-то в лондонском приюте неловко, неумело залечивал раны магией, еще не понимая толком, с чем имеет дело; кто по опыту видел, что лучше убрать боль, но постараться оставить синяк. И самое главное, что узнал Гарри за это время: люди могут совершать некрасивые поступки для удовольствия, но могут и по совершенно иным причинам — и этих самых причин порой куда больше, чем кажется на первый взгляд. Он не терпел издевательств и унижений, избиений, разбоя, не принимал убийств — это вызвало бы у него страх и отторжение, а что касается незаконных сделок… Деньги не пахнут. Еда, купленная тетей и дядей на свои кровные и еда, купленная Гарри на украденные деньги, была одинаковой на вкус, и солнце светило одинаково для всех — богатых и бедных, семейных и одиноких, законопослушных и тех, кто нарушал закон. Иногда Гарри становилось неуютно, когда он думал о темных делишках Джо, страшно, с чем он связался: ведь ему едва должно было исполниться двенадцать лет, он не мог еще сложить картинку, связать два и два, понять, что стояло за всеми письмами, встречами и посылками и насколько это было опасно. Но Джо не был ни глуп, ни безрассуден или жесток — напротив, он всегда вел себя сдержанно и осторожно, а еще — по-своему заботился о Гарри… и в целом был единственным взрослым, проявившим какое-либо участие к его судьбе. Будь семилетний Гарри чуть умней, он, конечно, остался бы на Тисовой улице, никогда не ушел бы в неизвестность оттуда, где худшей из опасностей были кулаки Дадли, где у него были горячая еда и крыша над головой. Да, он считал бы себя несчастным и одиноким, но оставался бы таким же чистеньким, незамаранным, «правильным», как и все то, что его окружало. Но теперь, у Джо, он давно уже ни о чем не жалел. В конце концов, он нашел свое место в магическом мире. У него были неплохая работа, возможность учиться и деньги на мелкие нужды. Он пересек завесу Статута о секретности раньше, чем мог бы, и не оказался под прицелом камер, общественного внимания или палочек недоброжелателей. У него был Джо со своеобразной, грубоватой заботой, были приятели, живущие по соседству, и наконец были друзья. Он больше не был доверчив, глуп или наивен, умел выживать и знал, как за себя постоять. Вряд ли Гарри мог когда-либо мечтать о чем-то большем… Гарри снова потер лоб. Он знал, что был не совсем честен с собой — маленький Гарри Поттер, лежа в темноте и одиночестве чулана под лестницей, горячо мечтал о доме, семье… Эти мечты оставались с ним до сих пор. Тисовая улица никогда не была ему домом — в магазине Джо было куда лучше, однако Гарри все же не мог назвать и это место «своим». Но здесь он чувствовал себя в своей тарелке — и был в безопасности, надежно укрытый чужим именем, людским пренебрежением к Ночному кварталу, обликом мальчика-грязнокровки, мальчика-подмастерья и мальчика-курьера и покровительством Джо; укутанный, словно в одеяло, в особую атмосферу Ночного квартала, где кипела своеобразная, местами опасная и грязная, но такая насыщенная жизнь. Многие мечтали вырваться отсюда: его сверстники грезили Хогвартсом, чистой и благообразной жизнью, где не будет пьяниц и попрошаек, кровавых драк и громких разборок, бедности, грязи и суеты… Гарри не угнетало это недружелюбное место. Гарри принадлежал ему куда больше, чем Тисовой улице, больше, чем любому другому месту до сих пор — и знал, что когда-то Ночной квартал выведет его на новую дорогу, патронаж Джо принесет свои плоды, и он со временем сможет добиться чего-то большего. У него будет личная квартирка или даже дом… может быть, будет семья. Он невесело улыбнулся своим мыслям, устало сбросил плащ и медленно переоделся в пижаму. В неровном свете свечи собрал со стола все рабочие записи, спрятал их в ящик и долго искал в ворохе мятых пергаментов, записей и заметок неотвеченные письма от друзей. У Гарри не было собственной совы, и он старался отправлять ответ сразу же, как получил письмо — совы Терезы и Жана, а также семейная сова Браунов обычно терпеливо дожидались, пока он не привяжет к их лапке скрученный в трубочку пергамент. Но последняя неделя выдалась суматошной, и Гарри три дня не отходил от котлов. Все, на что его хватило, — бегло просмотреть послания и отложить их до поры до времени. Глаза слипались, но Гарри подумал, что если напишет письма сегодня, то завтра ему, возможно, удастся выкроить минутку для визита в отделение совиной почты. И тут же против воли мелькнула еще одна мысль: раз уж он так или иначе будет в Косом переулке, то мог бы ненадолго завернуть во «Флориш и Блоттс»… В «Великих волшебниках 20-ого века» и «Выдающихся именах нашей эпохи», в «Справочнике чистокровных волшебников», а также во «Взлете и падении Темных искусств» не было сказано ни слова о волшебнике по имени Том М. Риддл. Фамилия Риддл казалась маггловской — но Гарри не исключал, что это не более чем псевдоним… и неведомый владелец пустого дневника — всего лишь фантом, загадка, фальшивая личность, за которой, возможно, прячется кто-то другой. Или даже двое — Том и неведомый «М». Маркус, Моррис, Мервин, а может и вовсе Мередит? Но чистокровный волшебник, особенно маг из окружения Малфоя, никогда не поставил бы содержание выше формы — и не назвался бы маггловской фамилией лишь в угоду ее двоякости. И что тогда дневнику делать у Малфоя? Зачем, Мерлина ради, ему хранить пустую пятидесятилетнюю тетрадь, зачем пытаться избавиться от нее, когда пошли аврорские проверки? Если рассматривать вариант, в котором дневник принадлежал кому-то из полукровок или даже магглорожденных, что Том Риддл был реально существующим человеком, — мог ли он выступать за противоположную сторону в прошедшей войне? Либо быть политическим противником Люциуса Малфоя? Его врагом? Гарри подумал, что чистокровка, сражавшийся на стороне Дамблдора, не погнушался бы маггловским псевдонимом… И что, возможно, сам Дамблдор мог счесть такую подпись ироничной — а если уж дневник был компроматом на Дамблдора, по крайней мере, становилось понятно, зачем Малфою хранить его, пытаться спрятать от чужих глаз... Правда, тогда попытки избавиться от компромата на врага выглядели как минимум странно. Гарри ухмыльнулся. Такими темпами можно было додуматься и до того, что «М.» на переплете означало «Малфой» — и что дневник был частью какой-нибудь великой интриги. Никто и никогда не заподозрил бы Малфоя в маггловском псевдониме — и, может быть, того немало позабавила идея оставить такой намек на самом видном месте. Но, право же, пускай на ум приходили десятки различных версий, ни одна не казалась Гарри хоть сколько-нибудь правдоподобной. Потому что ни одна из них не отвечала на вопрос, как дневник мог скомпрометировать Малфоя. Почему человек, чьи тайники выдержали любые министерские проверки, вдруг захотел избавиться от жалкой, невзрачной тетрадки? Что помешало ему просто выбросить ее на помойку — или испепелить Инсендио, если уж на то пошло? Гарри задумался над тем, что еще ни разу не пытался уничтожить дневник. С минуту он боролся сам с собой, затем не выдержал и все же отыскал его в нижнем ящике стола. Задумчиво провел пальцем по обложке, открыл и в сотый раз угрюмо посмотрел на пустые страницы… В тусклом свете свечи дневник как никогда раньше казался не более чем маггловской тетрадкой — возможно, метод с огнем был слишком радикален, но так у Гарри появился бы хоть призрачный шанс узнать, есть ли в добыче все-таки что-то магическое. Если дневник был защищен от уничтожения, то это показало бы, что он не так прост, и что в нем все же есть какая-то магия. Если бы он сгорел — что ж, Гарри хоть перестал бы тратить время на бесплодные попытки разгадать его тайну. Гарри с сомнением перевел взгляд с дневника на свечу и обратно, потом сердито отложил его в сторону и потянулся за пергаментом и пером. Он честно попытался сосредоточиться на письме Терезе, но его мысли все время ускользали в сторону Риддла. Гарри выдавил из себя всего несколько строчек, задумчиво прикусил кончик пера и невидяще уставился перед собой. Как тетрадь могла скомпрометировать Малфоя? Было ли имя Риддла широко известным в определенных кругах? Возможно, так звали какого-нибудь опасного преступника, и стоило поискать упоминания о нем в подшивках старых газет? Насколько знал Гарри, Боргин торговал не просто вещами с историей, но артефактами, и чтобы Малфой предложил ему дневник, тот все-таки должен был обладать какой-то магической ценностью. Тогда, если пойти по другому пути… возможно, это был темный артефакт или предмет, парный какому-любо артефакту? И Риддл мог быть не только владельцем, но и создателем, подписавшим свое детище и отдавшим его для дальнейшего использования. Возможно, стоило поработать в этом направлении? Гарри много где искал имя Риддла, но списки известных артефакторов, пожалуй, еще не смотрел. А может, мрачно подумал он, тетрадь была просто тетрадью — но Гарри так хотелось поиграть в великого сыщика, что он увидел во всей истории лишь то, что желал. Может, Малфой вообще специально разыграл представление, и Гарри оказался лишь случайным свидетелем, который влез, куда не следовало… Разозлившись на собственные мысли, он так резко придвинул к себе чернильницу, что опрокинул ее. Чернила выплеснулись на стол, залили едва начатое письмо, забрызгали газеты и заметки, пижаму Гарри, его руки и даже лицо. Гарри вскочил, чертыхаясь, нашарил палочку в карманах плаща и уничтожил чернильную лужу Эванеско, после чего горестно огляделся. Письмо Терезе превратилось в сплошную кляксу, и Гарри начал с того, что отправил его в мусорную корзину. Затем он очистил руки, лицо и худо-бедно вывел пятна с пижамы, использовав для этого совсем не подходящее заклятие для чистки котлов. Гарри неплохо владел заклинаниями для готовки и уборки, но не был силен в том, что касалось различных женских штучек, и за три года с трудом освоил простейшие чары для глажки. Но он давно уже понял, что недостаток знаний и умений порой успешно решается за счет богатой фантазии, и не боялся к ней прибегать. Слабенькое заклинание для чистки котлов не оправдало всех его ожиданий, но в целом справилось весьма неплохо, и Гарри, чуть приободрившись, вернулся к уборке. Его записи представляли собой плачевное зрелище. Большую часть черновиков и заметок Гарри уничтожил без зазрения совести, порадовавшись, что не испортил что-нибудь ценное. К счастью, все то, что касалось работы, осталось в лаборатории, а взятые у Джо книги он возвращал сразу же, как закрывал. Помахивая палочкой, Гарри поднял над столом очередную кипу испорченных пергаментов и вздрогнул, увидев под ними раскрытый дневник Риддла. Дневник, на страницах которого не было и следа чернил. Взбудораженный открытием, Гарри и думать забыл о том, что уже не раз и не два обещал себе выбросить глупую тетрадь из головы. Он недоверчиво оглядел забрызганные пергаменты, поверх которых лежал дневник, потом — его девственно, первозданно чистые страницы, и недоверчиво улыбнулся. Затем, не раздумывая ни секунды больше, схватил лежавшую на боку чернильницу и перевернул ее над дневником. Чернил там оставалось еще достаточно — на пару мгновений дневник почти утонул в них, но затем, один удар сердца спустя, они словно всосались в бумагу. Какое-то время ничего не происходило... А потом — Гарри вздрогнул — чернила снова выплеснулись на лист, будто тетрадь вытолкнула их изнутри… Словно был какой-то внутренний толчок, биение сердца, совпавшее с ударом сердца Гарри. На этот раз их было куда меньше — и пока Гарри, завороженный, смотрел на них, чернильные пятна медленно превращались в буквы, а буквы складывались в слова. * * * Что ж, теперь у него был своего рода воображаемый друг. Конечно, Гарри не заблуждался насчет Тома — тот был искусно заколдованной, но все-таки книгой, а книги, как известно, не могли ни думать, ни испытывать эмоции, ни тем более их проявлять. Но как же много было в нем от личности владельца — и как мастерски мистер Риддл выстроил те алгоритмы, по которым действовал артефакт! Том сказал, что целью Тома Риддла было всего лишь сохранить воспоминания, скрыть их от тех, кто не должен был их получить, записать на чем-то более надежном, чем бумага. Но иногда Гарри казалось, что главной целью мистера Риддла было создание идеального собеседника, похожего на него, как две капли воды... Кого-то, кто принял бы все, что он хотел рассказать, кто делал бы вид, что понимает, возможно — даже давал своего рода советы, исходя из заложенных в него воспоминаний и программ. Большей частью Том был сдержан и молчалив, просто впитывая и поглощая все, что изливалось на его страницы. Если Гарри просил, он сдержанно рассказывал что-нибудь о своем владельце и куда более охотно — о тех временах, воспоминания о которых хранил. Но порой он сам ненавязчиво задавал вопросы, интересовался настроением и самочувствием Гарри, даже расспрашивал о его жизни. Гарри не знал, было ли это тем, что артефакт должен делать для своего владельца — своего рода стремление поддержать беседу, заложенное мистером Риддлом. Или же Том делал это с другой целью — пытаясь собрать информацию о том, в чьи руки попал? Может, все то, что писал Гарри, он должен был когда-нибудь предоставить мистеру Риддлу? А может, каждая буква, написанная в дневнике, вообще отражалась в каком-нибудь парном артефакте — чтобы Том Риддл мог узнать, в чьих руках находился потерянный дневник, и отыскать его… Поэтому Гарри старался не говорить о себе лишнего. Впервые задумавшись о парных артефактах, он вспомнил и обстоятельства, когда у него в последний раз возникали подобные мысли. Может, с момента истории с накопителем и прошел уже почти год, но Гарри старался не забывать о полученных уроках. Было бы ложью сказать, что у него всегда получалось — да, он сглупил не раз и не два, но проявить осторожность никогда не было лишним. Еще в первые дни, когда дневник оказался у него, Гарри специально прикасался к нему голыми руками и несколько дней ждал, последует ли за этим хоть что-то — слабость или любое, пусть даже мельчайшее недомогание. Потом он увеличивал время контакта — и снова повторял свою нехитрую проверку. Но он ни разу не ощутил ничего подозрительного и постепенно убедился, что дневник не был накопителем или какой-нибудь его разновидностью. Теперь, после знакомства с Томом, Гарри задумался об этом снова — ведь, активировав дневник, он по незнанию мог привести в работу и наложенные на него чары. Гарри внимательно анализировал свое самочувствие и поначалу даже засекал время, которое тратил на разговоры с дневником, но это быстро ему наскучило. Июль подходил к концу, вечерние разговоры с Томом давно уже стали привычкой, а Гарри по-прежнему чувствовал себя превосходно. Иногда ему казалось, что это неправильно — настолько привязаться к чему-то, что было всего лишь вещью. Странно и глупо, но он воспринимал Тома почти как живого человека — и приходилось одергивать себя, напоминая, что в его руках всего-то навсего магический аналог дневника. Гарри уже определился с тем, что это книга, не испытывающая чувств, страхов или сомнений. Но вместе с тем… Может, у Тома… у дневника и не было души, но он ведь явно был запрограммирован, чтобы реагировать так, как отреагировал бы настоящий Том. Так что, пожалуй, их разговоры тоже можно было считать почти настоящими. И как все-таки завораживало то, что дневник словно переносил Гарри в прошлое… В другую реальность, где он мог пообщаться с Томом Риддлом, когда тот был еще студентом. Том сказал, что в нем содержатся воспоминания создателя за первые шестнадцать лет жизни, и разговаривал он чуть старомодно, но далеко не так серьезно, как говорили знакомые Гарри взрослые — Рассел, Джо или какой-нибудь Боргин. При этом он всегда был дружелюбен и открыт, знал целую кучу всего — и если расспросы о жизни самого Тома Риддла не увенчались особым успехом, то на любые другие вопросы Том отвечал подробно и охотно. В самом начале их общения он рассказал Гарри, что за все долгие годы существования дневника владелец писал в нем только в первые месяцы после создания. Затем он был потерян или украден — и даже не знал, где сейчас находится Том Риддл, как сложилась его жизнь, да и вообще, жив ли он. Наверное, и не удивительно, что он казался таким участливым и заинтересованным, когда Гарри изливал ему душу, если последний раз до этого перо касалось его страниц почти полвека назад. Конечно, Гарри пообещал, что поможет Тому отыскать его создателя — разве мог он поступить иначе? Он часто думал о Томе Риддле — как талантлив, должно быть, этот волшебник, если он смог сотворить такое сложное, изящное волшебство еще в шестнадцать лет! Возможно, Гарри мог бы получить какие-то привилегии, вернув тетрадь, уговорить его дать несколько уроков, узнать о том, как и зачем же все-таки был создан колдовской дневник… Но Гарри с сожалением думал, что при этом все равно потеряет самое ценное, что давал ему дневник — иллюзию общения, которую он получал от Тома. Ведь Том — изящный, остроумный и участливый Том, который интересовался успехами Гарри и давал советы, выслушивал истории и сплетни, сомнения и страхи, рассказывал о том, как выглядел Косой переулок пятьдесят лет назад… Том, чей аккуратный летящий почерк Гарри выучил до каждой буквы, каждого знака, в реальной жизни был едва ли не ровесником Джо. И даже если он и будет рад, вернув пропажу, то все равно ни за что не захочет общаться с каким-то мальчишкой, делиться с ним своими знаниями... А уж тем более — выслушивать незатейливые истории и желать ему доброй ночи — как делал Том каждый вечер после того, как Гарри прощался с ним и собирался задувать свечу. У Гарри были друзья, которые писали ему, был Джо, были приятели на улицах Ночного квартала, но далеко не все свои мысли он мог озвучить вслух, далеко не всем поделиться… И, как бы ни приятно было впервые в жизни получать от кого-то письма и самозабвенно строчить ответ, это совсем не заменяло живое общение, возможность рассказать что-либо или спросить совета — и получить моментальный отклик. Да, он не мог быть до конца откровенен с Томом и всегда старался не сболтнуть лишнего, но постепенно против воли рассказал ему и о своей жизни в Ночном квартале, и о том, что вырос в маггловском мире, и о холодном лондонском приюте, и о прекрасной молодой волшебнице, которая, сама не ведая того, однажды провела его в волшебный мир. Он рассказал, что отказался от мечты о Хогвартсе из-за нужды работать, о курсах в иностранной академии и о стипендии на обучение, которая позволит ему вернуться туда в следующем учебном году… С Томом Гарри — пожалуй, впервые — не нужно было думать о впечатлении, которое он производит со стороны. Он мог быть слабым, мог открыто говорить о своих неудачах и строить планы: и что сдаст СОВы, и что когда-то обретет свой собственный дом. И что узнает, обязательно узнает, как сложилась судьба мистера Риддла, отыщет его и вернет дневник тому, кому он принадлежал. Том никогда не сердился, не торопил и не подгонял его — ведь Гарри был еще так молод, замечал он, было бы глупо ждать того, что в одиночку он обыщет всю магическую Британию, а может, и пару соседних стран. Он говорил, что Гарри стоит выучиться и подрасти, набраться опыта и сил, и вот тогда уж они смогут подумать о поисках. И Гарри каждый раз соглашался, и обещал помочь, и верил, что действительно отыщет Тома Риддла позже. Когда-нибудь позже. А после Том желал ему доброй ночи — и Гарри задувал свечу. * * * 2 года прошло! оО Спасибо, что ждали и верили, это для меня очень ценно. P.S. Когда пыталась вернуться к фику, создала в своем дневнике тему для заявок — http://l-eonn.diary.ru/p211598372.htm (для чтения нужна регистрация). Если хотите когда-нибудь увидеть от меня что-то гарритомное, гарримортное и не только — кидайте, под настроение будем посмотреть.