Начиная жить

— ...что бы делало твое добро, если бы не существовало зла, и как бы выглядела земля, если бы с нее исчезли тени? М. Булгаков «Мастер и Маргарита» * * * Поначалу Гарри думал, что Боргин не представляет собой ничего особенного — так, небольшого ума человек, мелкий жулик, которому повезло получить в наследство доходный, по меркам Лютного переулка, бизнес. Боргин казался жадным и трусоватым, его манера лебезить перед выгодными клиентами раздражала, а сухой и пренебрежительный тон, который он приберегал для местных обитателей, выводил из себя. Уже потом Гарри понял, как ошибался — во многом благодаря старику Джо. Тот, хоть и посмеивался над подопечным, был не прочь рассказать о здешних порядках, если видел, что Гарри поработал на совесть. — Что, устал, малец? — хрипло спрашивал он, пересчитав флаконы с готовыми зельями и внимательно просмотрев каждый на свет. — Иди уж, отдыхай, — только сначала прибери здесь, смотреть тошно. Тогда Гарри поспешно очищал котел, раскладывал свитки и сборники с рецептами по местам, наспех протирал тряпкой щербатый стол и торопливо спускался по деревянной лестнице. Магазин в такое время уже был пуст. Джо вывешивал табличку «закрыто» и обновлял охранные чары, а Гарри в это время разогревал в подсобке небогатую, но сытную пищу. Они с Джо ужинали в тишине, а после, за чашкой ароматного чая, Джо расспрашивал Гарри, как прошло то или иное «дело», подсчитывал дневную прибыль и пересказывал последние новости. Джо вообще был любителем поговорить, а за то время, что они с Гарри были знакомы, оба в определенной мере научились доверять друг другу. Поэтому Гарри не стеснялся перебивать его и задавать вопросы, а Джо — охотно или не очень — отвечал на них. Наивность Гарри забавляла старика, но он не раз говорил, что в будущем она может сослужить мальчику дурную службу. — Ты живешь в Ночном квартале, Гарри, — повторял он, — ты уже должен знать его изнутри. Смотри глубже, чем те глупцы, что забредают сюда по ошибке. Зря я, что ли, вожусь с тобой? Джо никогда не говорил о Боргине напрямую, но по его обрывистым фразам, недомолвкам, по уважению, с которым он относился к владельцу лавки артефактов, Гарри постепенно смог понять, что к чему. Да, Боргин казался глупым, жадным и трусливым человеком — но это была лишь игра на публику. Клиенты считали его полезным, Аврорат не трогал, жители Лютного переулка и Ночного квартала побаивались — что уже говорило о многом. Магазин действительно достался Боргину от отца, но именно Боргин сделал его успешным. Он заключал десятки сделок ежедневно, вел какие-то темные дела за спиной авроров, торговал как красивыми безделушками с историей, так и по-настоящему серьезными артефактами, «крышевал» несколько лавок поменьше, всюду имел свои глаза, руки, уши. Что бы ни происходило, какие бы облавы не проводило Министерство, сколько бы недоброжелателей у него не было, Боргин всегда выходил сухим из воды. Из всех людей, которых Гарри довелось повидать в этих местах, Боргин определенно был одним из самых умных, хитрых, расчетливых — и, несомненно, влиятельных. Если раньше Гарри относился к нему едва ли не пренебрежительно, сейчас он серьезно пересмотрел свое поведение. Джо не зря учил Гарри быть сдержанным и дальновидным — с течением времени все его советы обретали особый смысл. Впрочем, если Боргин и заметил, что тон Гарри стал почтительнее, а его вежливые слова зазвучали не отговоркой, а вполне искренне, он никак этого не показал. Гарри же теперь смотрел на него совсем другими глазами и подмечал детали, на которые раньше не обращал никакого внимания. Время для наблюдений у него было — Боргина он видел все чаще и чаще. Раньше Джо давал Гарри лишь мелкие, незначительные поручения, но постепенно стал допускать мальчика ко все более серьезным делам. А, раз большинство серьезных дел Джо прямо или косвенно было связано с Боргином, Гарри невольно зачастил в Лютный. Магазин «Боргин и Бэрк» находился в самом начале Лютного переулка — там, где завершалась Тенистая аллея. От магазинчика Джо до него было около пятнадцати минут ходу. Гарри успел хорошо выучить дорогу и шел ровным, но быстрым шагом, почти не оглядываясь по сторонам. Периодически он посматривал в витрины, чтобы убедиться, что все тихо и его никто не преследует, иногда сворачивал, делал крюк, петлял между невысокими домами, чтобы сбить возможных наблюдателей с толку. Гарри редко попадал в неприятные ситуации, но никогда не пренебрегал уроками Джо. Если уж он выполнял сомнительные поручения старика, который занимался всем этим куда дольше Гарри, следовало полагаться на его опыт. Поэтому, идя на очередное «дело», Гарри не расслаблялся ни на минуту. Сверток, который вручил ему Джо, оттягивал карман. Искушение заглянуть внутрь было велико, но Гарри сдержался. Он всегда сдерживался. Во-первых, Гарри сделал многое, чтобы Джо доверял ему, и никакое любопытство не могло заставить его предать с таким трудом обретенное доверие. Во-вторых, в свертке наверняка было что-то по-настоящему опасное. Или редкое. В любом случае, Гарри не хотел ни рисковать здоровьем, ни случайно повредить посылку и расплачиваться за нее до конца своих дней. У самого магазина Боргина он свернул еще раз, снова бросил взгляд в грязную витрину, убедился, что случайным прохожим нет до него никакого дела, и быстро обошел здание по периметру. Охранные чары были настроены на него, поэтому Гарри беспрепятственно проскользнул в мрачный, неухоженный дворик, притворил за собой калитку и трижды постучал в заднюю дверь. Несколько минут ничего не происходило. Сверток вдруг показался еще тяжелее, чем раньше, а от волнения пересохло в горле, но Гарри заставил себя спокойно стоять на месте. Он знал, что Боргин почувствовал колебания чар и выйдет, как только освободится. Наконец послышались шаги, дверь приоткрылась, и Боргин наставил на Гарри палочку. — Да? — спросил он холодно. — Temporis filia veritas*, — выговорил Гарри непослушным языком. Латынь не слишком хорошо давалась ему, но пароли Боргина он всегда учил с особым прилежанием. Гарри даже не сомневался, что, промолчи он в ответ на скупое «Да» или «Чего угодно?», замешкайся дольше, чем на несколько секунд, и его участи не позавидует никто. Если бы Боргин заподозрил в нем шпиона, он точно не стал бы церемониться. Выражение лица Боргина по-прежнему было непроницаемым, темные глаза сверлили лицо Гарри, но он коротко кивнул и отступил на шаг. Тогда Гарри достал палочку, коснулся ей дверного косяка и дождался привычного, покалывающего ощущения на коже, — знака, что защита пропускает его. Волшебная палочка Гарри была незарегистрированной, купленной в Лютном — по закону ему еще нельзя было пользоваться волшебством, но здесь это никого не волновало. Конечно, Гарри не собирался показывать палочку каждому встречному, но Боргин точно не стал бы доносить на него аврорам. Он, несомненно, мог выдать Гарри, если бы это сулило ему определенную выгоду, но тогда и сам Гарри не стал бы молчать. Кроме того, Джо взял Гарри под свою защиту, и Боргин, несмотря на все свое влияние, вряд ли хотел ссориться со стариком. И вообще, думал Гарри, переступая порог, в какой-то степени они с Боргином были в одной лодке. Со стороны обоих было бы глупо раскачивать ее, пока все шло хорошо. — Быстрее, — сказал Боргин сухо, — У меня много дел. Раньше это разозлило бы Гарри, но теперь он только кивнул и полез в карман за свертком. Искушение попробовать на ощупь определить, что кроется под плотной бумагой, было велико, но ведь он не зря боролся с ним всю дорогу. И Джо, и Боргин ценили людей, не задающих лишних вопросов — откровенное любопытство Гарри не понравилось бы им. Гарри знал, что Джо будет рассказывать ему больше — со временем. Нужно только чуть-чуть подождать. Поэтому мальчик не позволил себе лишних движений — быстро и аккуратно достал сверток и протянул вперед на вытянутых ладонях. — Вот, мистер Боргин, — вежливо произнес он. Боргин усмехнулся краешком губ, внимательно всмотрелся в лицо Гарри — спокойное и отстраненное — и взмахнул палочкой. Повинуясь его магии, посылка всплыла в воздух; Боргин тщательно проверил ее на вредоносные и следящие заклятия и только потом небрежно сунул в карман. — Можешь идти, — сказал он, отворачиваясь. — Передай своему хозяину, что пока все тихо. При этих словах Гарри все же скривился. Он мог стерпеть холодность, пренебрежение, грубость, но только не унижение. У Гарри могло не быть денег, крыши над головой, еды, сил вставать и двигаться дальше, но у него всегда оставалась гордость. Это было, пожалуй, единственным, что у него не смог бы отобрать никто. Не имея почти ничего своего, вынужденный поступиться многими принципами, он отчаянно цеплялся за то последнее, что делало его собой. Несколько секунд Гарри колебался. — У меня нет хозяев, — сказал он в широкую спину Боргина. — Джо мой начальник, но не хозяин. И, не дожидаясь ответа, выскочил на улицу. Он не знал, разозлила ли Боргина его реплика или оставила равнодушным, но не хотел даже задумываться об этом. Облегчение от того, что справился с заданием Джо, мешалось с усталостью — а ведь нужно было еще убраться отсюда, не привлекая внимания. Гарри пересек двор и бросил сканирующее заклинание, прежде чем осторожно толкнуть калитку. На этот раз он не стал огибать дом, чтобы вернуться в Лютный, а прошел ярдов двадцать прямо, свернул и оказался у самого входа в переулок. Здесь он снял с себя чары, отвлекающие внимание, натянул на голову капюшон и умело смешался с толпой. Влекомый людским течением, Гарри быстро миновал магазин «Боргин и Бэрк», даже не взглянув в его сторону — будто и не вышел оттуда несколько минут назад. И, конечно, он не видел, как Боргин, подошедший к окну, проводил его долгим, изучающим взглядом. * * * От Дурслей Гарри сбежал, когда ему едва исполнилось семь. Сейчас он уже не жалел о своем решении, но еще год назад ругал себя за него последними словами. Да, жизнь на Тисовой улице не была сахаром. Гарри прекрасно помнил тесный чулан под лестницей — с затхлым воздухом и одинокой лампочкой под потолком (она всегда качалась, когда Дадли нарочито тяжело сбегал по ступенькам). Помнил тяжелые подзатыльники тети Петуньи и тычки дяди Вернона. Помнил, наконец, вечера, когда его оставляли без ужина, вечные подозрительные взгляды, бесчисленные поручения тети... Помнил, какое раздражение выливалось на него, стоило принести домой дневник с оценками выше, чем у Дадли. Это было неприятно, но терпимо — в конце концов, люди выживали и в худших условиях. Впрочем, тогда Гарри казалось, что ему живется едва ли не хуже всех. «Охота на Гарри», которую так полюбил устраивать Дадли, делала его существование почти невыносимым. Кузен с дружками рвали его тетради, прятали учебники, подкидывали в рюкзак мусор, рассказывали о нем в классе такое, что никто не хотел даже сидеть с Гарри за одной партой. Помимо этого, они не упускали случая подставить Гарри подножку, толкнуть его в грязь, перехватить по дороге к дому и побить... Жаловаться на Дадли тете Гарри не рисковал — и так понятно было, что она придет в ярость, если он посмеет «оклеветать» ее драгоценного сыночка. Поэтому дома Гарри, ко всему прочему, называли хулиганом, рассказывали, как тяжело жить с ним под одной крышей и отправляли стирать и чинить порванную одежду. Хорошо, если обходилось без наказания. Гарри и сам не знал, что на него нашло, но однажды он твердо решил, что больше не останется на Тисовой улице. У него был тяжелый день — началось с того, что Дадли снова испортил его домашнее задание, и учительница отчитывала Гарри перед всем классом. На другом уроке кузен под хихиканье одноклассников обстреливал его бумагой. Обычно этого Дадли хватало, чтобы прийти в хорошее настроение и надолго отстать от Гарри, но тогда он не успокоился. Гарри был ужасно зол и, когда в столовой в него прилетела надкушенная котлета, почти автоматически отправил ее обратно. В отличие от Дадли, на меткость ему жаловаться не приходилось, и потому «снаряд» попал точно в цель — в усмехающуюся ненавистную физиономию. За это Гарри получил еще один строгий выговор, надпись в дневнике и, что было хуже любых надписей — понимание того, что сегодня его хорошенько поколотят. Вечером, лежа в чулане и потирая ноющие ребра, он глотал слезы и продумывал план побега. Все прошло как по маслу. Гарри аккуратно сложил в школьный рюкзак вещи, которые, как он думал, могли ему пригодиться: одежду, выглядевшую более-менее прилично, несколько любимых книг, перочинный ножик, старого оловянного солдатика и плед, которым обычно застилал свою продавленную кровать. Дождавшись, пока Дурсли лягут спать, он совершил вылазку на кухню и обзавелся спичками, фонариком и запасом еды, которого должно было хватить на несколько дней. В доме было темно и тихо, но на всякий случай Гарри выждал несколько часов. К тому времени, как он на цыпочках вышел из дома, стояла глубокая ночь. Улицы города были пусты. Чувствуя себя свободным и до неприличия счастливым, Гарри дошел до ближайшего городского парка и, побродив по нему, устроился спать на скамейке, стоявшей в отдалении от центрального входа. Было жестко и неудобно, но мальчик уснул почти сразу. Во сне он улыбался. Гарри помнил, что несколько дней прошли спокойно — он гулял, ночевал на скамейках в парках или скверах, читал, изредка играл на детских площадках с другими детьми. Тогда он почти не задумывался о будущем — было тепло, никто не обижал его, не приходилось постоянно сидеть в чулане. Гарри не испугался, даже когда закончилась еда — перед своим отходом он, посомневавшись, все же вытащил из куртки дяди Вернона дорогое портмоне и переложил в карман несколько новеньких хрустящих бумажек. Было страшно и стыдно, но Гарри вспомнил, сколько денег давали Дадли на карманные расходы, и решил, что один раз — это не воровство. Дурсли, к тому же, за всю жизнь задолжали ему немало — и вряд ли этот долг можно было погасить так просто. Часть денег Гарри завернул в бумажку и предусмотрительно спрятал в дупле дерева — в том парке, где он спал в самую первую ночь. Ведь он всегда мог вернуться за ними. Гарри был умным мальчиком, читал теткины газеты и боялся, что его ограбят. Обратиться в полицию он бы, понятное дело, не смог, а других денег у него не было — поэтому лучше было не хранить все в одном месте. Прошло около недели, когда Гарри, покупая в супермаркете еду, проходил мимо газетного стенда и вдруг заметил свою фотографию. Он замер, будто налетел на стену, и долго стоял, хлопая глазами и надеясь, что зрение обмануло его. Но нет, ошибки быть не могло — сотни пятилетних Гарри застенчиво улыбались ему с черно-белых страниц. «В Литтл-Уининге пропал ребенок», — гласил заголовок. Гарри помнил: тогда он только поступил в школу, и их снимали, чтобы поместить фото в личное дело. Других фотографий племянника у Дурслей, должно быть, не нашлось. Странно, что они вообще заявили о его пропаже, думал он, натягивая кепку на глаза и выскальзывая из магазина, так ничего и не купив. Впрочем, и тетя, и дядя наверняка не обрадовались бы, если бы Гарри вернулся. Он не сомневался, что написать заявление их заставили не муки совести и любовь к нему, а ожидания соседей. Вскоре такие газеты продавались в каждом киоске. Гарри казалось, что все прохожие смотрят на него подозрительно и вот-вот опознают в нем потерянного мальчика. Конечно, прошло два года, он вырос и изменился, но наверняка сохранил сходство с прежним собой. Он до того издергался и накрутил себя, что, когда какая-то женщина ласково спросила его: «Мальчик, ты не заблудился?», — припустил от нее бегом — только пятки сверкали. Чтобы избежать случайных встреч со старыми знакомыми — школьными учителями, бывшими одноклассниками, подругами тети Петуньи, — Гарри постарался перебраться подальше от Тисовой улицы. И, чем дальше он уходил от нее, тем менее ухоженными становились улочки и парки, тем больше подозрительного вида людей встречал он с каждым днем. Дома с аккуратными садиками вскоре остались позади; вокруг выросли высотки, по дорогам сплошным потоком мчались машины, редкие общественные дворики были маленькими, и нечего было и думать о том, чтобы на ночь занять скамейку в одном из них. Прохожие неодобрительно смотрели на мальчика в грязной, потрепанной одежде, какой-то бродяга однажды попытался выхватить у него рюкзак, мальчишки, чем-то напомнившие Гарри кузена, как-то поколотили его, назвав оборванцем... Теперь жизнь уже не казалось такой радужной — Гарри впервые задумался, куда ему идти и скоро ли кончатся деньги, позаимствованные у дяди. Ему хотелось покоя и тепла, но ни того, ни другого в обозримом будущем не предвиделось. Гарри несколько раз ночевал под мостом, прямо на земле, завернувшись в свой старенький плед, а однажды свернулся клубочком под кустом во дворе какой-то почтенной старушки — утром старушка разбудила его своим криком. Испугавшись, что на ее вопли сбежится куча народа, Гарри убежал, едва не забыв прихватить свои вещи. Ночи постепенно становились прохладнее, а деньги таяли с каждым днем. Гарри хотел вернуться в парк, чтобы забрать из дупла то, что у него оставалось, но не помнил дороги назад. Он пытался спрашивать у взрослых, как добраться на Тисовую улицу, но никто не спешил помогать ему. Несколько раз случайные прохожие все же снисходили до объяснений, но ехать нужно было с пересадками, говорили они долго, и Гарри забывал их указания почти сразу же. Несчастный и одинокий, он плутал по городу, и с каждым днем страх все сильнее охватывал его. Гарри уже почти отчаялся, когда ему повезло встретить компанию беспризорников — она состояла из мальчишек как примерно его возраста, так и значительно старше. Поначалу все они приняли Гарри не слишком радостно, но потом все же разрешили остаться. С ними у Гарри началась другая жизнь — беззаботная и веселая; ему было легко, он больше не чувствовал себя одиноким. Беспризорники знали множество мест, где можно было переночевать, они целыми днями бегали по городу, играли, забавлялись. Порой их забавы бывали злыми или жестокими, но Гарри закрывал на это глаза. Ему больше некуда было идти, и он предпочитал ночевать на чердаках со своими новыми знакомыми, чем на земле под мостом. Он знал, что старшие ребята воровали, но вполне мог понять их — несколько дней, когда им всем пришлось голодать, заставили его взглянуть на проблему под другим углом. Это был вопрос выживания — и человеческая жизнь, несомненно, стоила одного-двух дурных поступков. Тем не менее, Гарри было неприятно самому связываться с воровством, но под давлением старших ему несколько раз приходилось делать это. Обычно воровать его не заставляли. Роль Гарри заключалась в том, чтобы вовремя толкнуть нужного человека, случайно облить его водой или споткнуться и растянуться прямо посреди дороги. Пока жертва отвлекалась на Гарри, другие ребята осторожно вытаскивали у нее кошелек или хватали сумочку и пускались в бегство. Гарри чувствовал себя паршиво, когда позже прокручивал эти эпизоды в голове. Вытаскивая деньги из кошелька дяди Вернона, он обещал себе, что такое больше не повторится — и не раз нарушил слово. Тем не менее, стоило ему, например, посмотреть на худенькую, болезненную Лиз, прибившуюся к их компании немногим позже самого Гарри, и муки совести утихали. Никто из них не был виноват в том, что ее отец спился и избивал ее почти каждый день до тех пор, пока она не ушла. Никто из них не был виноват в том, что родители Гарри умерли, а его отдали единственным кровным родственникам. Такова была жизнь, и, черт возьми, все они выживали, как умели. Гарри знал, что не простит себе, если Лиз умрет от голода у него на руках. Он готов был поступиться своими принципами снова и снова, если это значило, что ее кожа перестанет быть такой бледной, а из запавших глаз уйдет лихорадочный блеск. Они с Лиз были знакомы всего ничего, но она стала единственным другом Гарри, сестрой, которой у него никогда не было, девочкой, сжимавшей его руку по ночам, чтобы им обоим не было страшно. Он многое бы отдал, чтобы она была счастлива и здорова — но Лиз таяла с каждым днем и, когда она умирала, Гарри врал ей лицо, что все будет хорошо. Потом начались облавы. Их переловили быстро; Гарри попался одним из первых. Во время короткого разговора с полицейскими он соврал, что его родители погибли около года назад и других живых родственников у него не осталось. На вопрос об имени он, замявшись, пробормотал: — Гарри... Гарри Паркер. А потом был детский дом — и это время Гарри по-настоящему не любил вспоминать. С приютом ему не повезло. Какая-то часть Гарри надеялась, что там будет лучше, чем на улице — своя кровать, горячая еда, возможность снова ходить в школу. Он даже позволил себе помечтать, как закончит ее с отличием и поступит в престижный университет. Не то чтобы Гарри любил учиться, но учеба давалась ему достаточно легко, а университет мог стать билетом в счастливое будущее. Его надежды не оправдались. Отвратительная еда, равнодушное руководство и озлобленные старшие воспитанники, которых некому было остановить. О, это было куда хуже, чем любые проделки Дадли. Иногда у Гарри даже мелькала мысль вернуться к Дурслям — он всегда мог назвать воспитателям свое настоящее имя и сказать адрес тетиного дома. Но стоило представить, как Дурсли отнесутся к его возвращению, и становилось тошно. Дело было даже не в том, что родственники терпеть его не могли — такое отношение было привычным — а в деньгах, которые он взял из дядиного кошелька. Украл — нужно было называть вещи своими именами. Он был уверен, что (хоть сам Гарри и считал свой поступок оправданным) ни тетя, ни дядя никогда не простят этого. Как и того, что Гарри посмел сбежать — опозорить их, заставить заниматься поисками ненавистного племянника, привлечь к добропорядочной семье Дурслей повышенное внимание соседей. О, как они, должно быть, проклинали его все это время! Гарри был уверен, что теперь Петунья и Вернон не позволят ему провести под крышей своего дома ни минуты — подпишут отказ и отправят в детский дом. На память о приюте у Гарри осталось несколько шрамов — и воспоминания, которые он постарался похоронить как можно глубже. * * * Temporis filia veritas* — Истина — дочь времени (лат.)