Зима

      Серый пейзаж зимнего Нью-Йорка, что всегда так близок и желанен, гнетет. Гнетет. Скребет душу черными ветками голых деревьев, устало натыканных, как проститутки, по обочинам. Через призму собственного восприятия — белые гирлянды, душащие каждый древесный изгиб, придают особой пошлости. Отвратительно.       Джаред долго и с претензией жжет взглядом не цветную картинку под коркой оконного стекла, брезгливо морщится и цедит из бумажного стаканчика каждый жгучий глоток бодрящего напитка. Он не любит кофе. Пьет его исключительно из необходимости поддержать в себе искорку жизни, после бессонных ночей, проведенных в работе.       От кофе на языке всегда остается мерзковатый осадок горького привкуса, который подолгу не растворяется во рту. И Джаред, иной раз отфыркиваясь от очередной выпитой им порции, искреннее недоумевает: почему образ брата в его мозгу так остро колит своей резкостью?       Шеннон.       Казалось бы, простой стаканчик из «Старбакса» всегда наводит его на тот осколок воспоминаний, что точно знает, куда кольнуть.       Шеннон.       Он, подобно презренному кофе, все также не растворяется. Все терпко держится на языке.       К пятому дню прибывния, Нью-Йорк окончательно сводит Джареда с ума суматохой, вьющейся вокруг, карусели жизни.       Фальшь.       И даже стаканчик кофе, обжигающий ледяные пальцы, не способен создать иллюзию тепла.       Одиночество всегда застигает врасплох. Дышит в затылок, почти ласково, наступает на пятки — если пытаешься бежать.       Шеннон?       Он дома.       А одиночество так доверительно подставляет свой локоть.