Тёмное сердце

Слёзы стекают по щекам, падают на бледную кожу руки, которую она неистово сжимает в своей ладони – будто так может удержать его, остановить подступающую смерть. Белль даже не пытается утирать слёзы, совсем не беспокоится о своём внешнем виде. Ей плевать на достоинство принцессы, которое она рискует сейчас уронить пред лицом собравшихся придворных и домочадцев. Сейчас, когда её отец проживает последние минуты на этой земле, ей плевать на всё, кроме него. Когда он испускает последний вздох и навсегда замирает, Белль разражается рыданиями, припадает ему на неподвижную грудь. Её муж кладёт руки ей на плечи, массирует большими пальцами кожу, должно быть, стараясь немного её успокоить, утешить. Зрители этой сцены замирают на своих местах – какое-то время в комнате висит густая скорбная тишина. Белль стискивает зубы, собирает всю свою выдержку, чтобы не сбросить с себя его руки, не развернуться с хлёсткой пощёчиной, не накричать на него. Ведь это он, он виноват, только он. Здоровье отца, прежде крепкого мужчины, подорвали холодная тюремная камера, ужас, который его заставили испытать, а после страх за дочь. Камера та была в этом замке, а его мучителем и тюремщиком – её муж. Её прекрасный принц. Чудовище. Он мог бы прожить ещё много лет, если бы не это страшное приключение. И отнятых сил не могли искупить ни искренние – о, она верила в это вполне! – извинения Адама, ни ласка и забота, ни прекрасные покои, ни свадьба и счастье любимой дочери. Ничто не могло вернуть ему здоровье. Поэтому Белль оставалось лишь смотреть, как он угасает, и держать его за руку теперь, когда пришло время. - Миледи, мы позаботимся о нём, - говорит мадам Потт, останавливаясь рядом с нею. Белль смотрит на широкое румяное залитое слезами лицо и кивает. Её ненависть затрагивает и мадам Потт, и Люмьера, слишком скромно для своей сногсшибательной персоны трущегося у дверей, и Когсворта, как всегда осанистого, хоть и опечаленного, и даже маленького всхлипывающего Чипа. Так не должно быть, и она напоминает себе, что они всегда были подневольными и даже пытались помочь отцу… Но главным виновником всегда оставался Адам. Словно услышав её немые мольбы, он, наконец, убирает руки с её плеч. Когда прикосновение разрывается, Белль, кажется, даже дышать может свободнее, глубже. Адам всё пытается повернуть её к себе, стереть слёзы с лица, но она упрямо отворачивается, не желая, чтобы муж видел в её глазах не только скорбь, но и ненависть, обещание отмщения. Она удаляется в свои покои, предупредив, чтобы никто не беспокоил. Там давится рыданиями, в бессильной ярости бьёт подушку, кусает её, душа крик отчаяния и ненависти в груди. Она когда-то любила Адама, в самом деле? В самом деле пыталась защитить его от разъярённых крестьян, едва не заслонила собственной грудью? Это кажется ей странной смешной фантазией, не больше того. Как она могла быть такой глупой, надеяться, что чудовищным был лишь его облик? Ведь мадам Потт и другие рассказали ей историю Адама, как она могла быть такой наивной, чтобы верить, что он изменился? Слёзы высыхают к утру, и она находит Адама в огромной столовой, в одиночестве сидящим за столом. У него тоже вид человека, который не спал всю ночь. Он поднимает голову, усталый взгляд светится обожанием. Но Белль, уже всё решившая для себя этой ночью, не замечает и не верит. - Как ты, милая? - Сносно, - сухо отвечает она, откусывая кусочек тоста. – Нужно заняться похоронами. - Не беспокойся, Когсворт всё сделает. Тебе нужно отдыхать, поменьше думать… - Я не могу думать поменьше, - отрезает Белль, бросая на тарелку тост. Кусок не лезет в горло, даже находиться за одним столом с Адамом, даже на самом дальнем конце – невыносимо. – Это мой отец, Адам! И он мёртв! Из-за тебя! Она вскакивает с места, Адам вскакивает тоже. Он не успевает ухватить Белль за руку – она останавливается, поворачивается к нему. Адам отшатывается, просто увидев её лицо. - Белль… - Он протягивает руку, но прикоснуться не смеет. – Я виноват. И я готов искупить свою вину. Но ты же знаешь, что это… это были злые чары, а не моя натура. - Не натура, - повторяет она, усмехнувшись. – Но ты смог быть милым и добрым со мной… в конце концов. Смог ведь. А чары… чары тогда тоже были. Если ты не забыл. Адам бледнеет, отступает ещё на шаг. - Я люблю тебя, - упавшим голосом произносит он. Словно последний аргумент. Который не работает. В следующий раз они встречаются на кладбище. Скромный изобретатель, которого при жизни все считали чудаковатым, едва ли не сумасшедшим, находит последнее пристанище среди королей и королев, принцев, герцогов – предков Адама, ближайших родственников, кузенов. Адам также один из тех, кто несёт гроб своего тестя, и он кажется искренне удручённым, скорбящим. Белль видит это, но скорбь мужа и его боль, даже если они настоящие, не трогают её. Она идёт следом за гробом – единственная скорбящая, а другим она велела держаться в стороне, не желая видеть лицемерные слёзы чужаков. Толпа следует за нею на почтительном расстоянии – в замок, отдать последние почести старому Морицу стеклась половина городка или даже больше. У них вполне скорбные мины, да только Белль не верит им, никому из них. В ушах её всё ещё звучат издёвки и насмешки, которыми они осыпали её, и она всё ещё помнит – да никогда не забудет, – что они не позволили ему даже попытаться вызволить её из замка Чудовища. Это они, они повинны в том, что она провела в замке лишние минуты, что её взор затмила деланная доброта Чудовища, и что, в конце концов, на фоне ревущей толпы с факелами и вилами умирающее Чудовище показалось ей достойным жалости и любви. Она оступилась, ошиблась – и стала пленницей Чудовища теперь на веки вечные. И этого-то Белль им никогда не забудет. Святой отец говорит красивую, но весьма пространную речь, всё время косясь на Адама. Ясное дело: ему плевать на усопшего, он желает быть замеченным и обласканным принцем, словно не помня о том, как натравливал толпу горожан на него. Белль знает, что к её отцу речь священника имеет весьма мало отношения. Когда он завершает проповедь скорбным «Аминь», Белль подходит к могиле и кладёт на небольшой рыхлый холмик розу. Одну-единственную. Алую. Адам подле неё вздрагивает. После богатой тризны горожане уходят к себе, унося с собой любопытные сплетни о жизни во дворце, совсем позабыв о Морице, которого лживо оплакивали ещё совсем недавно. На замок опускается ночь, не менее скорбная , чем все прежние, а все же - иная. Этой ночи Белль ждала с той самой минуты, как отец ее испустил последний вздох. В эту ночь она впервые со смерти отца возвращается в спальню к Адаму. Ее муж, похоже, считает это добрым знаком, он тянет к ней руки, целует, прижимает к своей груди. Белль послушна, как кукла, а где-то на задворках сознания у нее неумолчным набатом бьётся одна-единственная мысль, удивление: ведь это когда-то ей нравилось. И этот человек, и его внимание, и дворец, и жизнь... Запертая птица привыкла к своей клетке, почти полюбила ее... и вовремя проснулась от колдовского сна, увидела мир открытым и ясным взором. Ужаснулась. Они засыпают, как прежде, обнявшись. Белль долго наблюдает за Адамом , не в силах сомкнуть глаз - она не сможет уснуть рядом с этим человеком без опаски, больше никогда. Где-то в нем ещё живёт то Чудовище, что сгубило ее отца. Когда-нибудь он непременно погубит и ее. Она была достаточно глупа, чтобы остановить разъярённых горожан, не позволить им выполнить их долг. Но она все же не так глупа, чтобы не понять, что должна сделать это сама. Адам забывается сном; он беспокоен, кажется, его мучают недобрые сновидения. Белль долго наблюдает за ним, все ещё немного сомневаясь. Но в конце концов ненависть побеждает в ней все сомнения. Чудес не бывает: Чудовище навсегда останется Чудовищем. И избавиться от него можно одним-единственным способом. Белль берет в руки подушку и прижимает ее к лицу Адама. Изо всех сил, наваливается всем телом, отнимая у мужа последний воздух. Но Адам борется за жизнь: сильное тело выгибается, напрягается, пытаясь сбросить Белль, освободиться, пальцы, скрючившись, скребут по простыням, сминая их. На миг она пугается, что у неё ничего не получится, но тут же вспоминает всю боль, весь страх, которые она испытала у него в плену, ту неизвестность, которой он всё мучил и мучил её, облегчение, когда Чудовище всё же стало принцем… Облегчение, которое она приняла за любовь и нежность, но которое истаяло, когда когтистый страх всё же отпустил её. В конце концов всё получается: Адам затихает, тело его бессильно вытягивается. Какое-то время Белль ещё лежит на нём, опасаясь, что стоит ей сдвинуться хоть на дюйм – и он очнётся. Но минута проходит, следом ещё одна, и ещё одна… Даже грудь его не вздымается, хотя Белль присматривается столь тщательно, что ей кажется… Всё-таки она решается отнять подушку от лица мужа, теперь неживого, застывшего и отчего-то теперь такого по-юношески обиженного и нежного. Осознание содеянного на миг подкатывает к горлу тошнотворным комом, сожаление, раскаяние слабо шевелятся в её груди… но стоит ей вспомнить могильный холмик отца, как всё это тает, словно снег под первым весенним солнцем. Белль смотрит в окно. Там, под тихой полной луной и впрямь расцветают на ветвях цветы. Весна действительно пришла. Чудовище повержено. Она свободна.