Феникс

Я иду по вымерзшей дороге, гравий хрустит подо мной, а по лицу время от времени хлещет ледяная воздушная рука. Надо мною сгустились тучи, они давят своей серой массой на весь Дистрикт 12, лишая красок и так мрачный округ. Вокруг ни души – сегодня официальный выходной и люди, наконец-то получили свой мини-отпуск. Шахты закрыты, прилавки пусты – все продукты смели еще вчера. Прохожу мимо дерева, плотно облепленного непонятной черной массой – вороны. Ненавижу ворон, их противное рявканье заставляет мое сердце чувствовать, будто бы на нем выцарапывают узоры старым зазубренным ножиком. Такой нож когда-то водился в нашей старой пекарне. Он достался моим родителям в хорошем состоянии и с огромным трудом, они никогда не распространялись об этом. Но я-то знал. И о Шлаке, как о сердце черной торговли в Двенадцатом, и о розничных точках – нелегалах, пересекающих границы вопреки закону. А нож действительно был чудесным. Помню, как в детстве отец не расставался с ним, постоянно нахваливая его. Восхищение чудным инструментом было настолько велико, что даже передалось мне. Я постоянно докучал матери своим лепетанием, она же затыкала мне рот, видимо боясь, как бы кто не услышал. Такими вещами не делятся, их тихо обсуждают на кухнях томными вечерами при зашторенных окнах. По крайней мере так было до революции; сейчас жизнь, кажется, возвращается в нормальное русло. Хотя откуда нам знать? Даже старцы не помнят жизни до Голодных игр и тотальной разрухи, не то, что мы. Тем не менее, мы верим. Городок действительно терпит изменения. Во-первых, он понемногу перестаёт быть прахом, оставшимся от бомбардировки. Во-вторых, с улиц исчезают останки человеческих тел – обугленные скелеты и куски плоти, и это несказанно радует. В-третьих, благодаря титаническим усилиям по уборке местности и дезинфекции (не без того), отсюда уходят вредители и паразиты. Что уж говорить о застройке. Например, новый центр, спроектированный по принципу площадей в старых европейских городах, будет построен уже через несколько месяцев. Европа… о ней мало кто знает. И нет никого, кто бы помнил. Хеймитч говорит, что до Панема, когда мы еще были Соединёнными Штатами Америки, до войны и Катастрофы, в мире существовали тесные связи между странами и континентами. И особенно у нас с Европой. Он даже показал мне пару фотографий – вырезки из журналов довоенных времён. Не знаю, где и как он их раздобыл, но города действительно впечатляют – в каждом из них есть своя душа. Они… творческие, что ли. Цветные крыши, мансарды, стены из разноцветного кирпича, окна со ставнями лазурного цвета. Да и вообще всех оттенков. А еще цветы, статуи и прочая утварь – они вселяют какое-то спокойствие. - Надежду. Они должны были вселять надежду на светлое будущее и уверять, что прочность древних европейских устоев останется такой же непоколебимой, - говорит Хеймитч, делая приличный глоток своего дрянного виски. В тот вечер я тоже пью, то ли за компанию, то ли чёрт его знает почему. Ноги несут меня к месту, где в будни шумят болгарки и сварка – к новому Дому Правосудия. Его тоже хотят сделать на старый манер, раздумывая лишь о том, оставлять его таким, или превратить в классическую мэрию. Как по мне, то возвращение к прежним временам проходит уж слишком фанатично – не стоит забывать, как рухнул весь тот мир, скрепы которого оказались слабее, чем вера в них. Хотя, в целом, изменения меня радуют. Оказалось, что Дистрикт 12 может быть довольно таки неплохим местом, если верить эскизам архитекторов. Да и красочность, которую сюда пытаются внести, не помешает. А пока под ногами хрустит гравий вперемешку с пеплом и одинокими костями – все, что осталось от старой площади. Остальное было полностью зачищено. Моя новая пекарня, точнее её фундамент и каркас, расположены прямо напротив будущего входа в «мэрию». Планируется возвести три этажа: на первом сама пекарня и, возможно, кондитерская, а верхние этажи отведены для личного пользования владельца. Только беда в том, что я не имею ни малейшего понятия, что с ними делать. Не уверен, что буду здесь жить. Пересёкши площадь, подхожу к своей ниве – тут мне завтра предстоит горбатиться целый день. Часам к 9 утра, когда владельцы своих будущих лавочек стекаются сюда, чтобы руководить строительством, видно насколько мало нас осталось. В полдень здесь трудятся до 300 человек – треть всего населения. Еще треть обычно в шахтах. Остальные – часть женщин и дети, - восстанавливают своё хозяйство. Один день превратил город в мелкую общину. День, когда из десяти тысяч, в живых осталось только 900 человек. И сейчас мы делаем всё возможное, чтобы хоть как-то обустроить свой быт. Пару минут разглядываю торчащие балки и иду дальше – по направлению к еще не убранным кварталам. Хеймитч сказал, что будет ждать меня у шахт. Не имею ни малейшего понятия чего ему нужно, но он настоятельно просил уделить ему пару минут, я собираюсь придти. Выбора нет, иначе он снова растрощит мне всю прихожую. Очень сложно успокаивать человека, которому даже не сунешь пойла в руки. Особенно, когда речь идет об Эбернети. В своем упорстве завязать с вечными попойками он бывал даже яростнее, чем я в припадках. Конечно, это не значит, что он полностью отказался от горячительных напитков – кажется, придется носить ему бутылки даже на могилу. Солнце все-таки взошло, хотя еще пару часов назад мне казалось, что этого никогда не случится. Снова всю ночь не мог заснуть. Меня это раздражает. Каждый раз, когда закрываю глаза, вижу эти лица, от которых сердце сковывает льдом. Запах роз и метала до сих пор преследует меня. Даже если Он не приходил, эти розы были повсюду. Я ел их, пил, вдыхал, сидел и спал на них. Еще пахло электричеством. Раньше я даже не догадывался, что ток имеет запах, но так и есть. Впервые я почувствовал его на арене: запахло жареной ржавчиной, от чего легкие покалывало, словно от морозного воздуха. После этого все полетело в тартарары, так что ассоциации с ним у меня не самые лучшие. Теперь же я узнаю электричество повсюду, стоит ему только появиться. Сегодня ночью я снова тратил краски. Именно так, ведь рисованием это не назовешь – яркие размашистые мазки от пола и до тех пор, куда только достанет рука. Желтый, пурпурный, лазурный и прочие тона и оттенки, размазанные по молочной штукатурке коридора. Каждую бессонную ночь я встаю и вожу кистью по поверхности, повторяя пятна в моей голове. К сожалению, свободных стен осталось мало, как и красок в тюбиках. Я слабо представляю, что буду делать дальше. Я останавливаюсь в двух кварталах от места встречи и смотрю на ослепительное солнце над моей головой. Без очков болят глаза и кажется, что они горят. Когда боль терпеть уже невозможно, опускаю голову. Я ослеп, все потемнело, расплылось, превратившись в неясную серую массу. Все чувства притухли и я слышу только биение сердца, отдающееся в висках и где-то внизу, в неопределённом месте (может это ноги? без понятия). Глубокий вдох – свист кислорода в трахее и хрип. Хрип становится всё громче и громче, раздаваясь даже, когда я не дышу. Теперь всё обостряется на столько, насколько это возможно. Всё кроме глаз – я всё еще не в лучшей своей кондиции. Хрип превращается в хруст, он движется ко мне. Не могу разглядеть ничего конкретного, но цвета понемногу возвращаются, и впереди виднеется рыжее пятно. Оно приближается, плывя на уровне моей груди. Я всё еще не вижу, но в один миг атмосфера кардинально меняется. Хруст стихает, пятно застывает. Это даже не неловкость. Не хватает характерного запаха ржавчины. Я не знаю, как реагировать: с одной стороны на задворках сознания всплывает моя новая знакомая – красная пелена, с другой, той ярости, что охватывает при её виде, нету. Может потому, что я все еще не вижу её? Опускаю голову, в страхе пошевелится. Тем временем зрение возвращается. Она переминается с ноги на ногу буквально в двадцати метрах. Это первая наша встреча после возвращение в Двенадцатый. Без камер, без свидетелей. Без защиты. И всё же, как мне кажется, стоит рискнуть - Подойди, - шепчу я, продолжая рассматривать свои ботинки. Уверен, что она слышит меня. Так и есть, снова хруст – перенесла вес на другую ногу, но всё еще стоит на месте. - Подойди, - уже тверже произношу я. Я – само бесстрастие. Ветер хлещет меня по щекам. Я – ветер, несущийся над лесами за оградой. Я – спокойствие. Холод разливается по венам – дурной знак. Она делает шаг. Осторожно, медленно – как на охоте, когда боится спугнуть дичь. Проходит около минуты, пока девушка решается на второй. Но он следует, а за ним третий, четвертый. Спустя, кажется вечность, она останавливается в нескольких метрах, а я всё еще пялюсь на пошарпанные носки своей обуви. - Здравствуй, - бормочет она, тихим бесцветным голосом. Сейчас или никогда. Я вскидываю голову, ожидая худшего… И оно приходит. Резкий вздох, грудь разрывает от холода, но это цветочки, по сравнению с происходящим внутри. Всё, что я прячу, забываю, игнорирую, снова вырывается наружу. Мы давно не виделись. В Капитолии я постепенно начал привыкать, но сейчас… Видимо это имели ввиду психиатры, когда опасались рецидива. Образы врываются в моё сознания и на миг я теряю контроль – алая пелена полностью накрывает меня. Однако, этого мгновения недостаточно: я успеваю сделать только один щаг к ней до того, как снова прихожу в себя. Картинки сменяют одна другую. Ее запавшие глазницы с глазами налитыми кровью, клыки и кровь, когти и хищный взгляд – чем дольше я смотрю на неё, тем меньше вижу всё это. Первая волна отступает, оставляя мелкий осадок отвращения. Фокусирую взгляд на её глазах – там нет ничего от злобности, только тревога, словно подернутая завесой, и лицо действительно осунулось. Она жутко исхудала, еще больше, чем прежде. Медленно подхожу, не обращая внимания на дрожь. - Пит? – неуверенно шепчет она. И тут меня снова уносит в ад. Я всё еще помню, как она шептала, что убьёт меня! Таким сладким, елейным голоском, который использовала только на камеру. Стерва, она притворялась, врала, лицемерила – год водила всех за нос! Но я знаю, что ей было нужно. Оба мы не должны были выжить и она хочет исправить это историческое недоразумение… В яростном порыве я тяну руку к её шее, когда, словно гром, накатывает воспоминание. Я, наверное, так и застываю. Секунду я снова вижу её глаза – в них плещется страх, но она не защищается. Стоит. Она. Мне. Доверяет. Достаточно, чтобы не сорваться с места в попытке сбежать. Желудок скручивается в тугой узел. Я сильнее их, здесь и сейчас. И ярость отступает, остаются только её глаза. Это все, что я вижу – как переливается серебро, оно обволакивает меня и заставляет ему подчиниться – так почему бы не сдаться? - Привет,- шепчу я этим серым глазам.