Когда ему исполнилось шестнадцать /сборник драбблов/

У Гилберта был брат. У каждого, почти каждого Глена есть брат или сестра с алыми, словно кровь, глазами; брат или сестра, над которыми все вокруг издеваются, которых унижают, которым действительно желают смерти. Дети Несчастья — не зря их так называют, ведь они несчастны от рождения. Несчастны настолько же, насколько грешны, — и Освальд никогда не сможет забыть тот миг, когда осознал это. Виновные в своем рождении, Дети Несчастья не имеют права на жизнь, а потому существуют лишь столько, сколько им позволяет нынешний Глен. Леви был милосерден. Он дал Лейси дожить до того дня, когда заботы Глена стали заботами Освальда. От самого Мастера Освальд ни разу не слышал и слова о его сестре или брате; но, наверное, кто-то был. Кто-то, кого Леви тоже любил; кто-то, кого Леви потерял. Не все поступки Леви были правильными, и уж точно кое-что Освальд не мог ему простить. Но в этом, в этом с Леви нельзя было не согласиться; наверное, именно поэтому Освальд, будучи уже Гленом, поступил так же. Он не стал сбрасывать Винсента в Бездну в тот же день, когда он и Гилберт пришли к Баскервилям, хотя мог. Он знал, что в день последней церемонии Гилберту будет очень больно; но эта боль стоила еще четырнадцати лет жизни Винсента. Так Освальд думал, каждое утро встречая в своем особняке — опять — переночевавшего у Баскервилей Джека, а с ним — и самого Винсента. Мальчик был красив. Похож на Джека немного стал к пятнадцати годам: неудивительно, ведь именно Безариус его растил, и не просто растил — отдавал всю искреннюю любовь. Кажется, именно Джек сказал Винсенту, что нет ничего страшного в цвете его глаз, а Винсент, маленький мальчик, ему поверил. Поверил зря — ведь это не было правдой, но, по крайней мере, ни Освальд, ни Джек не ненавидели Винсента. Когда ему исполнилось десять, Освальд его еще не знал. Когда ему исполнилось одиннадцать, он перестал бояться. Когда ему исполнилось тринадцать, он расцвел. Золотые волосы, глаз цвета вина, утонченные черты лица — Винсент был необычен, и именно это делало его таким прекрасным. Настоящим, живым и иным, нежели другие, — при всем этом Винсент был юным. И пусть совсем не таким невинным, как это могло показаться, но и не сильно отчаявшимся. Винсент был свеж и великолепен, и, кажется... Когда ему исполнилось четырнадцать, он очаровал Освальда, очаровал навсегда. Но Освальд был терпелив — и потому он мог ждать. Он не простил бы себя, если бы сделал что-то с мальчишкой, который даже еще не обрел мужские черты лица; в этом, наверное, было его отличие от Джека. У Джека были подобные мысли. Когда Винсенту исполнилось пятнадцать, Освальд впервые прикоснулся к его губам — мягким и никем еще не целованным. Когда Винсенту исполнилось шестнадцать, Освальд впервые открыл перед ним дверь своей спальни. Винсент был нервным. Он мог казаться сдержанным, но на самом деле комната его, как помнил Освальд, всегда была завалена порезанными игрушками, а сам Винсент часто срывался. Сложно было застать его таким; но, чудо, Освальд не вызвал в нем ничего темного, что когда-то давно смог пробудить в душе той предательницы, Миранды Бармы. Наоборот, мальчик остался так же — почти — чист. В нем Освальд зародил свет и был в этом уверен — иначе разве Винсент смог бы так искренне к нему прижиматься поутру, еле заметно улыбаясь? И немного печально. - Глен, все же хорошо? Скажи, что хорошо. Винсент всегда называл его на «ты», без всяких там «Мастер», «Учитель» и «Господин». Это радовало Освальда — то, что на самом деле между ними всегда было меньше границ. - Все хорошо. Всегда будет хорошо, - ответил Освальд. - Пока Гилберту не станет двадцать пять. И Винсент был прав. - Еще восемь лет, есть еще восемь лет. И Винсент вздохнул, прикрывая свои золотой и алый глаза, столь похожие на солнце и рубин. Кажется, Освальд говорил ему те же слова и год назад. Кажется, все было и правда прекрасно — пока никто не помешал, пока никто не стал читать морали. Пока никто не схватил Винсента за волосы, как в детстве, и не швырнул его в грязь, не выбросил из дома, не проклял вновь, но уже за другой грех. У Освальда была своя вера, и он свято ей следовал. Ведь он был Гленом, как же иначе? Но с каждым объятием этого мальчишки, с каждым поцелуем - и вот... Теперь... Кажется... Кажется, Глен начал сомневаться.