В лесу мне повстречался Старый толстяк паук. В тенетах он качался, Привешенных на сук. Ему я крикнул: «Меж ветвей Хорош болтаться зря! Эй, дуралей! Эй, дуралей! А ну, поймай меня!» Эй, дуралей! Эй, дуралей! А ну, поймай меня!» И страшно рассердился Старый толстяк паук. На землю он спустился, Сопя, что тот индюк. Но мухой для твоих когтей Не стать мне никогда. А ну, злодей! А ну, злодей! Мечом проткну тебя! А ну, злодей! А ну, злодей! Мечом проткну тебя! Лес больше не тревожит Старый толстяк паук. Из крепкой его кожи Я сшил себе бурдюк. Не веришь байке ты моей? Не велика беда! Отпей смелей, отпей смелей Из бурдюка вина! Отпей смелей, отпей смелей Из бурдюка вина!
Как и следовало ожидать, улов оказался не велик. Что, впрочем, было неплохо. Ведь проводимые юннатами сборы предполагали выявление возможных вспышек популяции тех насекомых, кои при определённой избыточности своего числа могли представлять угрозу для здоровья леса. Скудная же добыча теоретически являлась нормой. В сборе, помимо вездесущих клопов-щитников, преобладали различные гусеницы и похожие на них личинки пилильщиков. Были и взрослые особи этих перепончатокрылых, смахивающих на брюхатых неуклюжих ос. Попалось несколько хрущей и долгоносиков, а так же большой дубовый усач. Последнего Алиса попросила отпустить. Пашка на открытой ладони поднял жука вверх. Тот пошевелил длинными усами, раскрыл чёрные лакированные надкрылья и с протяжным гулом тяжёлого бомбардировщика устремился в гущу ветвей. – Не по правилам, – сказал Пашка, провожая его взглядом. – Он может быть здесь не один. А это показатель. – Может, и так, – ответила Алиса. – Только из Красной книги его пока не исключили. И кстати, о правилах. Обрати-ка внимание вон на тот «показатель». Пашка посмотрел в указанную напарницей точку и с мученическим вздохом закатил глаза. – О, дерьмо! – Как верно подмечено! – уколола Алиса. – Но где твои манеры? – Видал я их в гробу в белых тапочках… – Пашка, ты грубиян. – Чего привязалась? Я называю вещи своими именами… – Ладно. Называй, как хочешь. У меня уши не отвалятся, – с деланным безразличием сказала Алиса и заискивающе добавила: – Но о «содействии» ты помнишь? – Да помню-помню, – проворчал Пашка, доставая из седельной сумки мешок и перчатки. С гротескной брезгливостью он собрал рассыпанные в траве оленьи «орешки». – Не вздумай рассказать об этом кому-нибудь в школе! – пригрозил он. – Ну, что ты! Это тайна умрёт со мной, – со всей доступной серьёзностью заверила его Алиса. Она вдруг поймала себя на мысли о том, что Пашка как-то изменился. К худу это или к добру она ещё не поняла. Но боевой запал напарника, его рвение к труду, его непротивление выполнять даже неприятную ему работу – всё это её положительно удивляло. За шесть лет их знакомства и совместной учёбы Алиса, как ей думалось, неплохо узнала характер друга. Она готова была биться об заклад, что после обеда для Пашки бы обычным делом было завалиться в тенёчке покемарить «пару часиков» или найти какое-нибудь занятие, отвечающее неизменному принципу лоботрясов: «Что бы ни делать да лишь бы ничего не делать!». Никак она не ожидала услышать от него предложение поработать. Скорей бы уж он затянул канитель из отговорок и отмазок, ссылаясь на то, что, дескать, день и так потерян, нет смысла впрягаться так поздно, когда можно начать завтра с утреца с чистого листа да на свежую голову, да хорошенько настроив чакры, поймав ветер, попав в прилив… и так далее, и тому подобное. Но Пашка чудесным образом преобразился из склонного к лени балагура в ярого трудоголика. И невозможно было в его поведении уловить хоть намёк на прежде проявляемую им сущность. Более того, его инициативность и дотошность вызывали даже обескураженность. Особенно наглядно эта новая ипостась Пашки выразилась в проставляемых им маркерах. Как требовало задание лесничества, по пути Гераскин отмечал аэрозольной краской больные деревья и тут же, на месте, вносил их координаты в GPS-навигатор. Всё бы ничего, только выбор Пашкой деревьев нет-нет да озадачивал напарницу, потому как среди них зачастую попадались не только больные, но и те, в которых даже при самом придирчивом взгляде незаметна была какая-либо патология, ослабленность или иссушение. Алиса осторожно спросила, не слишком ли он щепетилен. Пашка отделался невнятным софизмом о своём великолепном чутье. Ну, и Бог бы с ним, как говорится! Но у Алисы тоже была незаурядная интуиция. И эта интуиция всё настойчивее призывала обратить на себя внимание. Всё шло гладко, да куда-то не туда. Алиса достала собственный навигатор и убедилась, что маршрут их экскурсии уже перевалил за пределы отведённого для практики участка. Снова она призвала к ответу едущего в авангарде и выбирающего направление напарника. – Да, знаю, – с олимпийским спокойствием встретил упрёк Пашка. – Я тут одно местечко нашёл. Ты обалдеешь! – А, как насчёт того, что я в ближайшее время не планировала сходить с ума? – подковырнула Алиса. Пашка промолчал. Скоро он свернул с просеки, и девочке ничего не оставалось, как следовать за ним. Дубовая роща на их пути постепенно приобретала смешанный тип. Частыми стали перелески из молодых деревьев. В основном берёз и осин. Заметно поплотнел подлесок. Кое-где кусты ракит и падуба образовывали просто непролазные дебри. Обогнув один из таких участков, юннаты оказались на поляне необъятной ширины и сложных очертаний. Тонкие молодые берёзки теснились по её краям. Бойкие кустарники отвоёвывали своё место под солнцем. Но наступали они не общим фронтом, а изолированными куртинами, затейливо разрастаясь на свободном месте то вдоль, то поперёк. И вся площадь поляны из-за этой неравномерности напоминала выстроенный живыми изгородями лабиринт. И всюду, всюду было буйство папоротника-орляка. По ковру перистых листьев пробегали едва уловимые волны. Листья шептались о чём-то на своём таинственном языке. Мерно качались над ними белые зонтики борщевика и коварной цикуты. В ветвях колючей гледичии раздавалась причудливая песнь сорокопута с повторяющимися отрывистыми вскриками, похожими на тревожный скрип половицы в заброшенном доме: «Чек-чек! Чек-чек!» Стволы стоящих вокруг древних дубов несли следы давнишнего пожара. В длинных кочках, низкими гребнями во всех направлениях пересекающих поляну, угадывались останки обрушенных когда-то стихией деревьев. Время сгладило, растаскало по веткам и щепкам буревал, занесло его землёй, укрыло травами, но не спрятало насовсем. Где-то виднелись вздыбленные щупальцами диковинного заиндевевшего навечно спрута корни вывороченных лесных великанов. А вон уродливым горбуном замер трухлявый пень. Другой, совершенно разрушенный в центе, походил на старинную, нацеленную в облака мортиру. И, казалось, сейчас из зарослей папоротника выскочит гоблин, запалит фитиль, и грянет этот пень-мортира в небeсa удушливым снопом искр. И солнце, словно опасаясь этого залпа, скрылось в пелене облаков. Застенчивый приглушённый свет его мерно изливался на едва колышущееся растительное царство, поглощаясь им, точно матовым зелёным стеклом. А под кустами, под пологом из опахал орляка густился вековечный сумрак, терпеливо ждущий прихода своей сестрицы – прохладной ночной тьмы. Ребята остановили лошадей на окраине поляны. Емелька громко чихнул. Марта настороженно прядала ушами. – Это здесь, – восхищённо прошептал Пашка. – Что «здесь»? – напряглась Алиса. Ей не понравился ни патетический тон напарника, ни блеск в его глазах. Обычно такие приметы сулили очередной приступ достославного Пашкиного романтизма. – Ты ничего не чувствуешь? – всё тем же шёпотом спросил Гераскин. – Что я должна почувствовать? – недоумевала Алиса. Пашка тронул Марту вперёд, в гущу папоротника. – Это место… Это место… – приговаривал он, оглядываясь по сторонам. – Место как место, – выразительно поморщилась Алиса, направляя Емельку за лошадью друга. – Нет… – тихо, как будто опасаясь вздохнуть, отозвался Пашка. – Это особенное место… – Чем? Тем, что здесь пожар был? – И пожар тоже… Здесь в пятьдесят пятом самолёт разбился. Алиса аж поперхнулась. – Откуда ты знаешь? – На базе рассказали… Это место проклято. – Ты сюда что, фольклор приехал собирать? – стараясь не выдавать волнения, хихикнула Алиса. – Нет… – продолжал Пашка в своей отрывистой манере. – Я с базы возвращался и сюда заглянул. И сразу почувствовал… – Что почувствовал? – Что это здесь! – Ну, да. Здесь. Тебе же об этом на базе сказали: здесь упал самолёт. – Да не то! – раздражённо отмахнулся мальчишка. – А что тогда? Хватит говорить загадками. – Неужели ты точно ничего не чувствуешь? – бросил через плечо Пашка, свешиваясь из седла и что-то жадно высматривая среди папоротников. – Павел, чего я ещё не знаю? – повысила голос Алиса. Нагнетаемый напарником саспенс был ей не по нутру. Гераскин выпрямился и посмотрел на неё, точно Колумб на испанскую королеву. – Подруга, мы на пороге гениального открытия! – провозгласил он, почти как Колумб перед испанским престолом. – Это не об этот порог мы позавчера споткнулись в погоне за твоим воображаемым Каспером? – с насмешкой переспросила испанская королева, в миг перевоплотившись в самую обычную Алису Селезнёву. – Если угодно – это была веха к нашему триумфу, – приосаниваясь в седле, парировал Пашка. – Вот как? – приподняла бровь Алиса. – Ты посвятишь меня или мне самой догадаться? – Цветок папоротника, – с придыханием, растягивая каждый слог, прошептал Пашка. – Что? – Цветок папоротника. – Что «цветок папоротника»? – Что-что! Здесь! Он здесь! На этой поляне! Я это чувствую. Он расцветёт на Ивана Купалу, и мы его найдём. И тогда! Тогда… Алиса подняла руку. – Подожди-подожди-подожди! Откуда ты этого набрался? – Откуда? Нам же это рассказывал батюшка Антиф. Ты не слушала, что ли? – Слушала… И, насколько помню, праздник Купалы будет только недели через две. – А вот и фигушки! Ха-ха-ха! Я вчера весь день об этом думал. Проверял информацию в Сети. И меня – бум – осенило! Я понял, почему раньше никто не мог найти цветок папоротника. – Тоже мне ребус! Потому что его не существует в природе? – Нет! Нет! И ещё раз – нет! Смена летоисчисления – вот в чём весь фикус и роковая путаница, – Пашку просто распирало от гордости за свою сообразительность. – Праздник Ивана Купалы – это калька с языческих чествований летнего солнцестояния. Оно будет завтра – 21 июня. Но Купала якобы приурочен ко дню рождения Иоанна Крестителя. А это 24 июня. Но кроме этого, по церковному – юлианскому – календарю он празднуется 7 июля! Ты понимаешь? Понимаешь? – Ты хочешь сказать, что цветок не могли найти потому, что искали не в то время? – Умница! Точно так! – Подожди… Но папоротники не цветут. Это научный факт. – Истории про цветок папоротника тоже факт. И более древний, чем наука о папоротниках. На чём-то же эти истории основываются? Может, в старину люди искали цветок в правильное время – и находили его?! – Да сколько папоротников выращивается в садах под постоянным наблюдением специалистов. И ни намёка на цветение. – Ну, хорошо! Может, это неизвестный науке вид папоротника – цветочный папоротник. – Цветковый… – Или растение, похожее на папоротник. Очень редкое и очень похожее. – Гераскин, не смеши Линнея! – Да старик Карл сам ошибался! Как он собрал в одну кучу слонов, носорогов и бегемотов? Ordo Pachidermata? Бу-га-га! Вот точно такой же фокус он проделал с папоротниками! – Несусветная чушь! – Вот так всегда! Получат высший балл по ботанике и воображают, что всё про всё знают. А на все аргументы, противоречащие их мировоззрению, отвечают оскорблениями. – Какие ещё аргументы? Папоротники не цветут – они размножаются спорами. – А я разве отрицаю, что они размножаются спорами? Но это не мешает им периодически цвести. – Зачем им цвести? Природа не допускает излишеств в эволюционном развитии вида. – И что? – У цветка должна быть функция – вот что! Если он бесполезен для растения, то в процессе эволюции исчезнет, как хвост у таких, как ты. – Слушай, хватит уже обзываться! Нужна тебе «функция»? Так она есть! – Какая же? – Вол-шеб-ство! – Не мели ерунды! – Ну вот, опять. А, между тем, есть неопровержимые доказательства… – Какие ещё доказательства? – А ты сама задумайся. Ну? Ну? – Я думаю, ты на солнце перегрелся… – Да не то! Смотри! Лес реликтовый? Так? – Эээ… Да, так. – Он застал эпоху последнего оледенения? Так? – Так. – А что предшествовало последней эпохе оледенения? – Эпоха Легенд. – Вот видишь! – Что? – То, что в реликтовом лесу сохранилась реликтовая магия! – Это невозможно… – Слова человека, лично побывавшего в Эпохе Легенд… Алиса тяжело вздохнула и как можно мягче сказала: – Паша, ну ты же будущий учёный. Когда ты, наконец, перестанешь делать скоропалительные выводы и выворачивать наизнанку взаимосвязи предметов. – Как только ты перестанешь воображать. – Из нас двоих воображение разыгралось у тебя. – Ты упрямо отрицаешь очевидное. – Ничто из того, о чём ты говоришь, не является очевидным. – А вот и является! Здесь все говорят, что эти места волшебные. – А раньше все говорили, что Земля плоская. – В определённой геометрической плоскости… – Гераскин, хватит заниматься лженаучной полемикой! – не выдержала Алиса. – Но доказательства! – так же нетерпеливо вскричал Пашка. – Сомнительны, надуманны и… сфабрикованы. – А активность нечистой силы в данном районе? – Ты опять за своё? – Алиска, я проверял – всё сходится! Например, уйма народу видела, что какая-то дрянь скачет на лошади. – И что? – Да то! Перед праздником Ивана Купалы домовые на оставленных без присмотра лошадях ездят. Старое поверье… Вдруг это был домовой? – Это была дурацкая шутка какого-то садиста. – Но даже Григорий видел чёрта! – Ни черта он не видел! Он же сам сказал, что «могло померещиться». – Двадцать секунд! Он наблюдал его не менее двадцати секунд. Засеки время и узнаешь, как это долго. Это было не мимолётное видение, а явь! – Да, явь. – Что? – Он видел козу, вставшую на задние ноги, чтобы дотянуться до верхних веток сиреневого куста. А потом эта коза вытоптала клумбу с цветами Кати. – Прагматичные священники на тебя плохо влияют. – Да. Должна разочаровать тебя. У меня дурная привычка полагаться на мнение здравомыслящих людей. – Зато я – задорномыслящий! И говорю тебе: когда-нибудь здравомыслие задушит твой романтический дух, и тогда мы расстанемся, как в море корабли. – Посмотрим… В любом случае, я не позволю тратить рабочее время на поиски дырки от бублика. Мы и так из-за твоих фантазий целый день потеряли. – А я разве предлагаю искать цветок в рабочее время? Ты меня совсем за дурачка принимаешь? Он же ночью расцветает. Вот мы и будем искать его ночью! – Что?! – А что? – Да то, что за дурачка тебя точно не примешь. Ты же совсем сбрендил! – Алиска, такой шанс нельзя упускать. – Вот волки и медведи не упустят свой шанс поужинать двумя пустоголовыми детишками. – Ты что – испугалась? – Паша, это же обычная техника безопасности. Мы в настоящем диком лесу. И звери здесь людей не очень-то боятся. – В нашем районе, окромя барсуков, крупных хищников нет. Я на базе уточнял. – Им ничто не мешает забрести в наш район. И про секачей не забывай. Может, ты и не заметил, но мы проезжали мимо кабаньей тропы. – Да брось! Что с нами случится? – Я даже думать не хочу, что с нами может случиться. – Не дрейфь! Удача улыбается смелым. – Нет. Это она ухмыляется над сумасшедшими. – Алиска, делов-то! Одна ночь? Сегодня? – Нет. И не строй мне глазки. – Ну, как хочешь… Тогда я один… – И не вздумай! Моё «нет» касается нас обоих. – Да я быстро. Одна нога здесь, другая – там. – Я не собираюсь на следующее утро собирать твои ноги по лесу и объясняться с Марией Тимофеевной, почему к ней с практики вернулся не целый сын, а половина. – Женщины! Как вы любите волноваться по пустякам! – Да. И благодаря этому человечество не вымерло. – Да не собираюсь я вымирать! Что ты заладила? Всего лишь короткая ночная экскурсия. Меньше трёх километров от лагеря… – Нет. – То есть «да»? – Я назначена старшим в паре. И как старший я запрещаю тебе покидать лагерь с заходом солнца. Всё ясно? – Я буду предельно осторожен. Правда, Алис. Обещаю! Ну, пожалуйста! – Ты по-хорошему не понимаешь? Сунешься ночью в лес – я тут же сообщу на базу, а потом… твоей матери. Пашка открыл было рот. – И это не обсуждается, – отрезала Алиса. – Тема закрыта. Возвращаемся в лагерь. Обратный путь происходил в безмолвии. Отгремевший на повышенных тонах спор не прошёл даром. Какой бы характер не носило проклятье папоротниковой поляны, сеять раздор и смуту оно точно могло. Даже лошади понурили головы. И вдруг не стало слышно пенья птиц. И деревья как будто нахмурились. Пашка в ярости скрежетал зубами, уставясь в затылок Марты, не следя за дорогой. Алиса ехала впереди. Жгучая досада кипела в её сердце. Она была уверена в своей правоте. Но ни уверенность, ни правота никому не дают повода быть жестоким. А таковой она чувствовала себя по отношению к другу. Противоречие между уверенностью в своих действиях и совестливостью к Пашке кружили голову, наполняя тело тяжестью, а душу безразличием к происходящему и к самой себе. Чужой недобрый голосок нашёптывал ей не переживать по пустякам, а смириться с данностью и ждать, чем обернётся ссора. Ждать… По прибытии в лагерь Пашка подхватил сумки со сборами и укрылся в палатке. На предложение о помощи он огрызнулся нечленораздельной ворчнёй, тон которой был куда красноречивей слов. Так что Алиса даже обрадовалась, что не расслышала последние. В подавленном настроение она расседлала лошадей, выдала им по горсти овса и угостила солёными сухарями. Поглаживая тянущиеся к ней горбоносые морды, она тихо пожаловалась на Пашку, вознамерившегося корчить буку. И из-за чего? Да только из-за того, что она – Алиса – беспокоится о его благополучии и желает ему исключительно добра! Лошади внимательно выслушали горькие сетования девочки. Периодически они сочувственно фыркали и качали головами, но на вопрос Алисы, как ей теперь поступить, чтобы помириться с другом, никаких советов не дали. Это были очень умные лошади. Они не разбрасывались словами на ветер. Шёл шестой час. Чтобы развеяться и без толку не торчать на биваке, мозоля озлобленному Гераскину глаза, Алиса решила прогуляться в ближнюю рощу и взять пробы грунта. Она сунулась в оккупированную напарником палатку за анализаторами. Пашка сидел в углу спиной к входу и наговаривал на планшет отчёт об экскурсии. Безусловно, он услышал Алису, а иначе, почему вдруг повысил голос? – Там же… Церамбикс цердо. Один экземпляр. Самка, – отрывисто диктовал он. – Отпущен по требованию старшего группы, Селезнёвой А. Последняя реплика сочилась особой сардонической гадливостью. Смешная попытка кляузничества Алису не волновала. А вот желчное выражение антипатии к своей персоне, не просто задели за живое, а изрядно на нём потоптались и вышибли дух. Так, значит? Пашка намерен крыситься? Ох, она знала, как он это умел! Перед Алисой определённо вырисовывалась «презабавная» перспектива ещё восемь дней работать со взвинченным до крайности мальчишкой. Это уже было что-то из области экстремального туризма. А она к любителям такового себя не относила, хоть и побывала во многих передрягах. И незаурядный житейский опыт подсказывал ей, что взбешённый Гераскин и готовый взорваться вулкaн – вещи тождественные. Более того, если бы дело дошло до выбора из двух зол меньшего, она бы предпочла жизнь на вулкане. Даже в его кратере. Оставлять Пашку в таком состоянии нельзя, – решила Алиса. За ним и так нужен глаз да глаз, а когда он, как сейчас, разобижен – особенно. Ведь он, как пить дать, воспользуется её отлучкой и сбежит! Тогда Алисе пришла в голову хорошая идея, и вместо анализаторов она взяла из палатки плитку с газовым баллоном, котелок и припасы. «Путь к сердцу мужчины лежит через его желудок», – гласит облечённая в шутливую форму народная мудрость. Алиса не обременяла своё воображение глупостями о покорении сердца Гераскина. Но стоял уже вечер – самое время похлопотать об ужине. А совместная трапеза – отличный способ наладить контакт. Ведь хлеб, разделённый с врагом, примеряет. Сытый человек всегда более расположен к добру. Пашка же тот ещё едок! – рассуждала Алиса. – И настроение у него всегда поднимается во время еды. А что с него с голодного взять? Что он при своём аппетите сегодня ел? Пару кусков хлеба с мёдом – это ж смех, а не обед! Вот он весь и исходит желчью. Аж позеленел! Так пусть-ка эта желчь послужит по прямому назначению – для пищеварения, а не для отравления мозгов. А там, глядишь, всё и утрясётся… Скоро в котелке забулькала пшённая каша с мясными консервами. «Мясными» они назывались по старинке. На самом деле, с привычным животным мясом содержание консервов роднил только общий набор аминокислот, а в натуре они представляли собой белковую массу, продуцируемую колониями микроорганизмов на специальных заводах-фермах. Но не назовёшь же из-за этого конечный продукт «бактериальная тушёнка», «микробный паштет» или «хлорелловое ассорти»? Да любая поваренная книга с такими звучными перлами превратится в литературу, пробуждающую прямо противоположные аппетиту чувства. Над варевом поднимался душистый парок с запахом лаврушки и базилика. Алиса попробовала ложечку. Объедение! Пашка мигом утихомирится от такого лакомства. А чтоб умаслить его наверняка… В котелок отправился добрый кусок сливочного масла. Довольная собой, Алиса позвала напарника к столу. Реакции не последовало. Она позвала снова. И вновь ноль внимания! «Ладно, подожду», – подумала Алиса. Пашке, наверно, нужно время, чтобы решиться на предложенное перемирие. Вот сейчас подуется ещё минут десять – и явится… И она стала ждать. Прошли загаданные ею десять минут. Потом полчаса. Час. Каша давно остыла. Из палатки доносилась тихая возня – единственное, что говорило о присутствии в ней кого-то живого. Алиса растерялась. Гераскин что, вечно там собирается отсиживаться? Он голодовку объявил? Не хватало радости! Она заглянула в палатку. Пашка, всё так же скрючившись, сидел в углу. Перед ним на ящике стоял подключённый к планшету микроскоп. Мальчишка возился с трекболом, меняя резкость съёмки и угол положения приборного стекла. Тут же перед ним были разложены картонные коробки с ватными матрасиками и кейсы с химическими реактивами. Вид у Пашки был такой сосредоточенный и серьёзный, что Алиса смутилась собственной настойчивости в попытках отвлечь его от работы. – Паш, мой руки. Ужин готов, – тихо сказала она. Пашка даже не взглянул в её сторону. Но демонстративно достал из кармана сухарь и сунул его за щеку. Ах, так! Алиса рывком захлопнула полог. Щёки горели. На виске затикала жилка. «Да, как он… Да, как он… Да за кого он…» – от гнева девочке не хватало ни слов, ни воздуха. Она уселась на землю у плитки, обхватила колени руками и уткнулась в них лицом. «Завтра же уеду! К чертям практику! Не первая и не последняя…» – говорила она себе. А в груди так горело, так ныло. Но это была не злоба – какое-то иное чувство. Раздражение? Досада? Алиса глубоко вздохнула, поднялась и, сосчитав до десяти, снова заглянула в палатку. – Ты будешь есть? – как можно спокойней спросила она. – Учти, что натощак я с тобой никуда ночью не пойду…11. На пороге гениального открытия
24 мая 2015 г. в 12:52
Сборы не заняли много времени. Задуманная Гераскиным разведка боем, или лучше сказать – «разминка», не предполагала никаких грандиозных свершений, а потому тащить с собой груды снаряжения для осуществления чего-то подобного не имело смысла.
Пока Пашка седлал лошадей, Алиса прибрала остатки пикника, ополоснула посуду, перенесла привезённое другом оборудование в палатку, проверила, убраны туда же другие их вещи, после чего со спокойным сердцем застегнула полог на молнию. В довершение она приколола к палатке записку, извещающую возможных гостей, чья это собственность и для чего здесь поставлена. О возможности корыстного покушения чужаков на юннатское имущество Алиса и не помышляла. Записка была обычной вежливостью, издревле практикуемой экспедиционными отрядами и путешественниками. Она предлагала оказавшемуся рядом случайному путнику отдохнуть и подкрепиться, а при желании дождаться хозяев и скоротать с ними время за интересной беседой. От происков же охочего до разбоя зверья, особливо рыжих вертихвосток, караулить лагерь оставался уже успевший хорошо потрудиться Цезарь.
Кругом царила ленивая полуденная дрёма. Но ни её чары, ни сам поздний выезд никак не умалили рабочий настрой ребят – в прекрасном расположении духа они отправились на выполнение разнарядки.
Говорят, всякая работа требует вдохновения, и у всякого даже самого банального неприметного и неинтересного дела есть своя маленькая скромная, может, и захудалая, но муза. А музы птицы такие – если к ним с душой относиться, то и они воодушевят соответствующим образом. А там, глядишь, и работа спорится, и рутина – не рутина, и словно по мановению волшебной палочки исчезают трудности, будто их и не было вовсе, а мир видится созданным исключительно для удовольствия.
Существование муз и природа их благосклонности науке пока не известны. Но именно содействием высших сил затеянному ребятами мероприятию всё выглядело теперь. Имя хлопочущей о них музы Пашке с Алисой осталось неизвестно, но сюрприз, преподнесенный ею, они оценили по достоинству. Заключался он в том, что все три видеокамеры, которые они рассчитывали найти по пути, оказались, вопреки ожиданиям, совершенно не замаскированы и смонтированы без каких-либо подвохов. У того, кто их устанавливал, то ли напрочь отсутствовало чувство юмора и воображение, то ли, наоборот, было с избытком филантропии. Алиса склонялась к последней мысли и потому с грустью смотрела, как напарник, посмеиваясь, ревностно исправляет чужую оплошность.
Когда он, сменив карту памяти и аккумулятор третьей камеры, с помощью переносного визира настроил её фокус и после принялся аккуратно обклеивать кусочками коры, Алиса не выдержала.
– Зря, – сказала она. – Тот, кто устанавливал их до нас, наверно, тоже столкнулся с такими шуточками и решил, что сам не станет так пакостить брату-юннату.
Пашка снисходительно хехекнул.
– Это не пакость, а традиция. Она развивает внимательность у новобранцев.
– Глупая традиция, – с сожалением покачала головой Алиса. – И мы время тратим, и те, кто придёт после нас, будут тратить.
Гераскин отступил на пару шагов от камеры, критически разглядывая творение своих рук. Благодаря его усилиям отличить прибор от болезненного нароста на стволе дерева было практически невозможно.
– Доволен? – сухо спросила Алиса, наблюдая как мальчишка, любуясь своими художествами, отирает руки – ни дать, ни взять злорадствующий гремлин.
Лучась фанаберией так, будто совершил не мелкую проказу, а создал эликсир молодости, Пашка повернулся к ней, и его победоносная ухмылочка едва заметно поблекла.
– Ладно, не хмурься! Так и быть! – великодушно уступил он. – Дальше буду прятать их через одну.
Алиса ничего не ответила. У нравственности не лёгкая стезя. Хватило бы сил самой пройти, чем тащить по ней кого-то силой...
Лов насекомых тоже прошёл быстро. Проводился он обычным отряхиванием веток на расстеленное под деревом белое полотно и последующим сбором упавших букашек. По большому счёту, заниматься этим в дневное время не следовало: гипотетическая добыча была активна, и часть её могла улететь, а другая крепко впиться в листья, избегнув падения. Потому опытные энтомологи предпочитали применять подобные методы лова ранним утром, когда насекомые ещё вялы после ночной прохлады.
Пашка проигнорировал этот нюанс. Выбранный им путь как раз пролегал вдоль просеки, а известно, что насекомые предпочитают деревья, стоящие на открытых хорошо освещённых солнцем участках, нежели те, что теснятся в самой гуще леса. Вот мальчишка и устроил облаву. Степень же её формальности осталась на его совести.
Обивая ветки специальным телескопическим шестом, он задорно напевал дразнилку из одной старой сказки: