Cold Hearted

Железный Трон. Спустя столько лет она снова стоит в этом холодном и неприветливом зале, ее взгляд прикован к единственному в своем роде предмету, который устрашает, заставляет кожу покрыться мурашками, а взгляд будто застывает, неподвижный и почти неживой. Она смотрит на эти мечи, будто завороженная, не в силах переключить свое внимание на что-то иное. И страх испытывает самый настоящий, хотя уже давно не является той девочкой, которой впервые увидела это место. Давно уже она и не думает, что это место может наводить ужас, но только по коже пробегает холодок, она статуей замирает на месте. Изумрудные глаза почти стекленеют, они так похожи на драгоценные камни, что украшают изящный изгиб ее шеи. Губы ее чуть приоткрыты в немом ужасе, вызванном не столько этим местом, этим предметом, сколько воспоминаниями. Нет, она не боится. Удивлением тоже назвать это сложно. Но что-то отдает гнилью во рту, когда она смотрит на трон. А ведь уже и не девочка давно. Гордая и величественная осанка, которой может позавидовать любая, и все еще тонкие черты лица. Возраст отнесся к ней с жалостью, пощадил ее некогда безупречную внешность. Только все имеет свойство заканчиваться. — Миледи, — голос сына в первую минуту даже пугает ее. Она кидает в его сторону испуганный взгляд. Испуг на ее лице почти моментально сменяется на нежную и приветливую улыбку. И возраст не властен над этой улыбкой. — Вы напуганы? В каждом его слове она так отчетливо слышит голос его отца. Хотя, наверное, это всего лишь самообман. Стоящий перед ней мужчина — о, как бы много она отдала за то, чтобы все еще называть его мальчиком, своим любимым мальчиком! — напоминает своего отца более внешне, чем внутренне. Она смотрит на него с такой едва уловимой печалью в глазах — смотрит на него уже так последние лет десять. И каждый раз хочет все сказать, что он похож на отца, но вовремя останавливается. Что-то не дает ей этого сделать, не позволяет. Не стоит бередить прошлое, оно того не стоит. Она касается ладонью его щеки, заглядывает в глаза и лишь шире улыбается. Только вот улыбка грустная, как бы она ни пыталась этого скрыть. — Мой лев, ты так быстро вырос. Вы вдвоем так быстро выросли, — шепчет она, а на глаза наворачиваются слезы. И дышать становится отчего-то труднее. — Вам нехорошо? И снова. Снова этот голос. Сколько раз она слышала подобные слова от другого человека, от того, кто уже никогда не увидит тех успехов, что добился их сын. В груди становится мало места, что-то будто мешает, заполняет все легкие, но она держится. Она всегда держится, она же сильная. Гордая львица Утеса. Львица безо льва. Покинутая, брошенная. Но все это было давно. Теперь ее сын из мальчика превратился в мужчину, у нее есть защита. Она гордо поднимает подбородок и на несколько мгновений касается золотых волос сына, убирает руку в сторону. — Все в порядке, — уверяет она. Только он ей не верит, хотя и молчит. Его губы изгибаются в каком-то странном подобии улыбки. Скорее ухмылки или усмешки. И этим он не похож на отца. Тот никогда не искал любви окружающих, всегда был расчетлив и холоден, с каменной маской вместо лица, презирающий всех и вся. Но сын ее не таков. У него улыбка, притягивающая взгляды, режущая, будто нож. И он пользуется своим положением, своим родом, своей внешностью. Он способен расположить к себе любого, лишь улыбнувшись, но в столице сейчас уже мало кто восхищается этим человеком, почти все презирают его, только в глаза этого не говорят. Сколько раз она слышала презренный шепот за спиной, сколько раз молчала, все так же величественно проходя мимо, как и прежде. Губы его улыбаются, но во взгляде этой улыбки нет. Нет блеска — один холод. Рядом с ней уже был человек без эмоций, она может различить маску, притворство. Только понять причину она сейчас отчего-то не способна. Этот день принесет их дому только хорошее; стоит пережить лживую лесть, скрытую за восхищением ненависть, и все государство будет у их ног. И все это кажется ничтожным по сравнению с влиянием, которое их ждет впереди. — Вопрос в ином. Что тебя тревожит? Он удивленно приподнимает одну бровь, фальшивая улыбка становится все шире. Он никогда не играл, не носил масок. Почему же теперь старается уверить мать в том, чего нет на самом деле? Зачем он это делает? Ответ прост: у него нет права на злость. У него нет права на ревность. И место свое ему необходимо помнить, статус и, конечно же, не забывать славное имя своего дома. Своего отца — того, кого он почти не помнит, кого вытравил из своей памяти специально. — Ничего. Сегодня же такой важный день. Король женится, моя любезная сестрица выходит замуж, — говорит он с придыханием, почти смеется над собственными словами. Еще бы, он ведь собственным фразам не верит. — Джейме, — осуждающе произносит она, чуть склоняя голову набок, касается ладонью его руки, скрытой железными пластинами. — Ты уже давно не ребенок, но почему же я слышу детскую обиду в твоем голосе? В ответ одна тишина. Он не станет оправдываться, но она и не ждет от него оправданий. Она улыбается ему такой теплой улыбкой, что он невольно думает о том, что скучал по этой улыбке. Ведь вся эта война, дележка трона — все это настолько затянулось, что у него даже времени не было, чтобы остановиться хоть на мгновение, замереть и вспомнить о собственной матери. Обычно его мысли занимала другая женщина. Похожая на него самого, как две капли воды. Та, что так спокойно ушла сегодня на рассвете из его покоев и теперь готовилась к свадьбе с другим. Та, что одновременно принадлежала ему целиком и полностью и не принадлежала ни капли. Такого не бывает — скажут другие, он знает, что бывает. Очень хорошо знает, и отдал бы все, чтобы не знать. — Она не перестает быть твоей сестрой, — ободряюще произносит мать, словно догадываясь о чем-то. Но она не знает. И хорошо, что не знает. Никто не должен знать, как бы сильно ему ни хотелось кричать о своих чувствах. В первую очередь он должен не о себе думать. Это уже в привычку вошло, укоренилось в сознании, стало чуть ли не частью характера. Ему и не нужно, чтобы кто-то знал или понимал. — Я осведомлен об этом, — произносит он с нажимом, пытается грубостью заглушить свои настоящие чувства. И этим он похож на отца, хотя никогда и не узнает об этом. Она чуть приближается к нему, резко понижает голос почти до шепота, едва шевелит губами. И из ее уст вырываются слова, которые он меньше всего хочет сейчас слышать. — Мальчик мой, она не твоя собственность. Когда мать отстраняется и снова смотрит на него с этой нежной улыбкой, он хочет провалиться на месте. Потому что что-то внутри так отчаянно повторяет: «Моя, моя, только моя!». Каким же глупцом он себя ощущает. Но собирать волю в кулак он научился уже давно, давить же свои чувства сложнее, хоть он и пытается изо всех сил. Играть он не умеет; это уже привилегия его сестры. Вот она преуспевает в этом, как никто другой. — Вынужден вас оставить, матушка. У меня много дел, — бросает он холодно и уже без улыбки. Джоанна провожает сына взглядом. Грустной улыбкой, едва заметной взгляду. Разумеется, она видит в его глазах эту слепую любовь к сестре. Порой ей даже кажется, что любовь эта мало напоминает братскую. Но она убеждает себя, что все это ребячество, все это пройдет. И действительно, детство для ее дочери закончится сегодня. Да и Серсея, кажется... любит своего Роберта. А Джейме... Джейме должен смириться с тем, что сестра ему не принадлежит, что отныне и вовек он будет идти в ее жизни после мужа и детей, которых она подарит своему венценосному супругу. Джоанна знает, что будет трудно, что жизнь не преподносит идеальные подарки судьбы. И ей остается лишь смотреть, как он уходит уверенным шагом, оставляя ее наедине со всеми теми воспоминаниями, от которых она хотела бы избавиться. Как жаль, что нельзя просто стереть себе память, нельзя заставить себя забыть большую часть жизни. Ведь то, что происходит с ней сейчас, да даже и ее дети, все неразрывно связано с прошлым, которое тяжелым камнем давит на грудь, мешает дышать и жить. Джоанна Ланнистер стоит все в том же Тронном зале. Ее взгляд устремлен на безупречный каменный пол, она не может заставить себя поднять глаза, не может собраться с силами и просто посмотреть прямо перед собой. Она мысленно постоянно напоминает себе о том, что нужно быть храброй, гордой. Холодной и величественной — так говорит Тайвин. Она жена самого влиятельного человека во всех Семи королевствах, ей нечего бояться. Но есть тот, кто стоит выше ее мужа. Тот, от кого Тайвин не сможет ее защитить. Эйерис Таргариен смотрит на женщину, сидя на Железном Троне, бесконечно пожирает ее взглядом. Под этим взглядом Джоанна ощущает себя обнаженной. Ей кажется, что вырез корсажа непозволительно глубок, шея чересчур обнажена, а грудь слишком мало прикрыта тканью. Похотливый взгляд короля скользит по изгибам ее тела, и Джоанне кажется, что ее окатывают помоями с ног до головы. Как же сильно ей хочется уйти отсюда, убежать, исчезнуть. И оказаться где-нибудь подальше от этого мужчины. Нет, не мужчины. Животного. Как бы она хотела оказаться сейчас за стенами Утеса Кастерли. За теми стенами, что стали уже родными и необходимыми. Рядом с близнецами. Тайвин, конечно, постоянно уверяет ее в том, что с ними находится лучшая прислуга, и они обеспечены наилучшим уходом. Она и не сомневается, что он обо всем давно позаботился. Только скучает по ним безумно. Но Тайвин не может без нее обойтись, говорит, что она нужна ему рядом всегда, что ей присутствие — единственный луч света в его жизни. Настоять на своем Джоанна не может, слишком любит своего супруга, чтобы спорить с ним. По своим золотоволосым детям она скучает неимоверно. Ведь им еще и семи нет, а они так далеко от нее, окруженные совершенно чужими людьми. Хорошо лишь то, что Джейме и Серсея есть друг у друга. Вдвоем им не так трудно перенести долгую разлуку с матерью. Оказаться рядом с ними — вот то, чего она по-настоящему хочет прямо сейчас. Глупо, конечно, полагать, что там король ее не достанет, но потешить себя мнимой надеждой все же можно. Она повторяет себе, что необходимо держать гордую осанку, выглядеть величественно и достойно. Но когда Джоанна поднимает глаза и сталкивается взглядом с этим похотливым и опостылевшим ей взглядом Эйериса... ей кажется, что она маленькая и беззащитная девочка. Он сидит на троне так, будто был предназначен для этого. Наверное, все Таргариены таковы. Только безумный блеск в его глазах идеально гармонирует с сотнями мечей, из которых выкован Железный Трон. — Скажи, что ты хочешь? Бриллианты? Платья? Земли? Что ты хочешь?! — чуть ли не кричит Эйерис. А ей страшно. Ужасно страшно. Настолько, что ноги начинают подкашиваться, и Джоанне кажется, что еще немного и она упадет на колени, будет рыдать и молить о том, чтобы ее оставили в покое. О, как бы она хотела, чтобы король оставил ее в покое! Слезы предательски выступают на глаза. И напоминания о своем происхождении, об имени своего мужа, которое она не имеет права срамить, о детях, ждущих свою мать за сотни миль отсюда, — все это уже не помогает. Она еще пытается держаться, но влажные дорожки слез по щекам выдают женскую слабость. Джоанна смотрит прямо перед собой, старается не обращать взор на короля. Ей бы сейчас оказаться на Утесе Кастерли. Ей бы только быть рядом с мужем, укрыться от мира в его объятиях. Почему же она сейчас стоит здесь одна, беззащитная, слабая и беспомощная? — Я хочу лишь одного... — сквозь слезы шепчет Джоанна, ее голос дрожит, выдает свою хозяйку с головой. — Чего? Тебе нужно лишь сказать — и это станет твоим. Она гордо поднимает подбородок, впервые за долгое время сталкивается взглядом с Эйерисом. — Я хочу быть верной моему супругу, — уверенно проговаривает Джоанна. Каждое слово эхом разносится по залу, бьет по сознанию Безумного короля. Он предлагал ей весь мир, а она попросила Тайвина Ланнистера. Его губы искривляются в ломаную линию, неестественно и почти пугающе. Ни один человек не может выглядеть так же. Он резко встает с Железного Трона, и Джоанна невольно делает шаг назад, даже не осознавая этого. Глаза его пылают Диким Огнем, который он так бесконечно любит. — Я клянусь тебе Семерыми, ты выведешь меня из себя, Джоанна! Ты заставишь меня взять тебя силой! Эейрис Таргариен говорит слишком громко, слова его прорывают тонкую ткань самоконтроля, и слезы начинают литься сильнее, глаза краснеют, а всхлипы уже невозможно унять. И в этот момент она не знает, отчего внутри все холодеет. Чего она боится? Надругательства над телом или измены своему лорду-супругу? Чего же она так страшится? Джоанна молчит. Лишь фигура ее сотрясается в рыданиях, грудь тяжело вздымается, и слышны ее рваные вздохи. — А может, ты хочешь, чтобы я нашел способ избавиться от этого чертового Ланнистера, вставшего мне поперек горла? — порывисто проговаривает Эйерис, слишком быстро, с одержимым блеском в глазах. — О, я с большим удовольствием посмотрю, как он будет гореть заживо. Как будет коптиться, будто свинья на жаровне. И тебя, моя прелестная Джоанна, я позвать не забуду. Можешь быть в этом уверена. Ты будешь стоять в первом ряду, рядом со мной. И смотреть. Смотреть, как твой муженек корчится от боли и вопит. Я не позволю тебе отвернуться или закрыть глаза. Ты будешь смотреть. А Тайвин Ланнистер будет гореть. Гордая Джоанна Ланнистер падает на колени. — Прошу... — ее голос надламывается, срывается. — Прошу вас... Умоляю... Только не Тайвин, только не Тайвин... Я сделаю все, что угодно! Эйерис довольно скалится. У Джоанны все внутренности скручивает от его самодовольного вида. Воображение слишком живо рисует сцену, которую он ей только что описал. И даже в фантазиях это кажется безумием, причиняющим дикую боль. Король не бросает слов на ветер. Этот человек способен на многое. И все эти угрозы вполне могут стать реальностью. Лишь в ее руках не допустить подобного. Лишь от нее сейчас зависит участь ее супруга. Она понимает, умом понимает, но простые женские эмоции, несгибаемая гордость ее дома, которая передается вместе с кровью, и даже страх — все это не позволяет ей сдаться без малейшей попытки. Без попытки спасти и себя, и мужа, и своих маленьких неугомонных близнецов. — Хорошая девочка, — одобрительно кивает Эйерис. Он встает с трона, но не приближается к ней. К большому удивлению Джоанны. Чувство тревоги не покидает ее. Глубоко внутри она знает, что слова ее ему не нужны. Король хочет ее. Нет, не так. Хочет ее Тайвин — ее тело, ее душу, всю ее без остатка: веселую, печальную, больную, кричащую во время родов, смеющуюся звонким смехом в садах. А король грезит лишь о ее промежности. Будто она какая-то сучка, которую нужно приструнить, кобыла, которую необходимо объездить. И от этого осознания тошнит. Так сильно, как ее еще ни разу в жизни не тошнило. Так, что хочется выблевать весь желудок, пока глотка не начнет чесаться, пока гнилой вкус не заполнит ротовую полость, и язык не начнет саднить. Избавиться от этого ощущения. Любыми способами избавиться. Джоанна Ланнистер — женщина. Женщины должны быть сильными, намного сильнее мужчин. Ведь противостоять приходится не столько физически, сколько морально, а это в разы сложнее, чем драться на мечах и убивать. Когда Эйерис уходит, она поднимается на ноги. Слез уже нет, их не осталось, лишь мерзкое ощущение внутри. Она поднимается на ноги и бежит. Бежит в башню Десницы. Благородным леди не положено так бегать, но сейчас Джоанна всего лишь напуганная женщина, а не леди. Она хочет только бежать вперед и быстрее, слиться с ветром и испариться от взоров всех придворных. Ноги быстро семенят по ступеням, путаются в подолах платья, ошметки которого остаются лежать где-то на каменных плитах. Ей все равно, ей все равно. Найти Тайвина, броситься к нему в объятия и забыться. Потому что одиночество сейчас она не вынесет. Потому что ей нужна опора. Боги распорядились, что ей, слабой и хрупкой женщине, достался он — сильный, с железной волей. Она благодарна богам за это, благодарна за него. Джоанна врывается в покои, захлопывает за собой тяжелую дверь, прижимается к ней спиной и тяжело дышит. Тайвин поднимает голову, склоненную над картами, и с беспокойством смотрит на нее. Джоанна ловит его взгляд и импульсивно, не понимая, что делает, бросается ему на шею. Он гладит ее по волосам, и как же хорошо, что сейчас она не видит, как меняется его взгляд. Как холодеют бледно-зеленые глаза, черты лица становятся безжизненной маской, а зубы сжимаются почти до скрипа. Она лишь сильнее жмется к нему, а потом чуть отстраняется, касается ладонями его лица и судорожно начинает покрывать его поцелуями. — Любимый, родной мой, хороший... — повторяет Джоанна, словно в бреду находится. Перед глазами стоит яркое пламя. И смеющийся Эйерис Таргариен, наблюдающий за тем, как кожа на его Деснице сгорает быстрее, чем начинает пузыриться. Крик из ее груди рвется наружу не только в том выдуманном мире, но и здесь, прямо сейчас. Держится, не позволяет эмоциям взять верх, а еще безумно боится, что все может стать реальностью. Реальностью, к которой она не готова. Принять которую не сможет ни за что в жизни. — Кто сделал это с тобой? — холодный голос разрезает пространство комнаты на несколько частей. — Давай уедем, Тайвин? Давай немедленно уедем. К детям. Помнишь наших близнецов? Они так давно нас не видели. Давай уедем, я прошу тебя! Ее слова застают его врасплох, хотя застать Тайвина Ланнистера врасплох — дело не простое. Он берет ее ладони в свои и пристально смотрит ей в глаза, будто пытаясь найти там ответы на все свои вопросы. — Кто сделал это с тобой? — снова произносит Тайвин. Его слова возвращают ее обратно, она резко собирается, будто выходит из транса. Джоанна утыкается лбом в его грудь, прикрывает глаза и тяжело выдыхает. Она молчит, он теряет терпение. Лишь заботливые руки, охватывающие ее талию, напоминают о его безграничной любви. Любви, которую он почти никогда не показывает, но Джоанна знает, что он действительно ее любит. — Кто? — Никто, — врет Джоанна. — Я лишь глупая женщина, обезумевшая от бесконечных страданий по своим детям. Они так далеко, совсем одни... И это почти даже не ложь. Она и правда ужасно соскучилась по детям. О ее маленьких львятах Эйерис ничего не говорил, но один тот факт, что он готов оставить их без отца, пугает ее до потери памяти. — Сколько раз я говорил тебе, что с ними все в порядке? Они и мои дети тоже, я позаботился о них. Она поднимает голову и заглядывает ему в глаза, смотрит так снисходительно, будто старше его лет на тридцать и мудрее раз в десять. — О, Тайвин, если бы ты любил их хоть вполовину так же сильно, как меня, — произносит Джоанна с едва уловимой грустью в голосе. — Я не корю тебя, лишь знаю, что на любовь ты не способен. Тайвин изумленно выгибает бровь. И ей кажется, что она видит тень улыбки на его лице. Нет, точно. Он улыбается. — Смею напомнить вам, миледи, что ваши дети являются доказательством моей к вам любви. Или вам нужны более веские? Может, иные? — Нет, конечно. Только прошу тебя, давай уедем. Он качает головой из стороны в сторону и возвращается обратно к картам, упирается руками на деревянный стол и смотрит так задумчиво, почти отстраненно. «Нет». Она замирает рядом, едва касаясь подушечками пальцев стола, боясь пошевелиться. В сознании отчетливо стучит лишь то, что необходимо скорее покинуть Королевскую Гавань. Им обоим. И мысль эта кажется безрассудной и безумной. Тайвин — Десница, он не может просто так уехать из столицы. Но Джоанной сейчас управляет страх, не столько даже за себя, сколько за него.