Cold Hearted

Когда наступает вечер, Джоанна, кажется, окончательно расслабляется. Ее грызут сомнения, страхи, но рядом с мужем она чувствует себя спокойнее, легче. И пусть все эти государственные дела задерживают его, вечно мешают им, она все равно благодарна, что он взял ее с собой. Без близнецов тяжело, но она справляется. Без него, наверное, сложнее было бы. В покоях темно, свет от свечей такой мутный, подрагивающий. За окнами уже давно ночь. Джоанна никогда не любила ночь. Опасное время суток. Все заговоры, все убийства совершаются под покровом ночи. Темнота на нее наводит ужас не своим существованием, отнюдь нет. В темноте скрывается много ужасов, слишком много тайн. Ей не по себе от всего этого. Слуги уже давно ушли, оставив свою госпожу в одиночестве. И сейчас, оставшись в одной лишь ночной рубахе, Джоанна что-то судорожно ищет на полках. Руки отчего-то плохо слушаются, через мгновение чернильница летит на пол и с громким звуком разбивается. Чернила пачкают белую материю ее одежды, разливаются причудливыми лужами на каменном полу, каплями оседают на шкуре, постеленной на пол. Джоанна тяжело выдыхает и поднимает осколки чернильницы, пачкает пальцы в чернеющей жиже. Она ставит предмет на место и принимается усердно тереть фаланги, пытаясь избавиться от клякс на руках. За этим занятием и находит ее Тайвин. Он так просто берет ее ладони в свои и помогает стереть грязь с пальцев, что и подумать нельзя, что это все тот же жестокосердный лорд Утеса. Джоанна улыбается ему, от этой улыбки тепло по телу разливается. Эта женщина — подарок судьбы для него. Тайвин не заслужил ее. Сам знает, нередко слышит шепот за своей спиной об этом. Но все придворные сходятся на одном: лев достойная партия львице. Красивые, статные и величественные. Такие непохожие характером и столь схожие внешне. Ланнистеры — иных слов и не нужно. Только теперь Джоанна замечает, что он все еще полностью одет и даже не собирается ложиться спать. Вечно так происходит: чем ближе к ночи, тем больше вопросов он считает необходимым решить. Нет, она не обижается. Она никогда не обижается на него. — Я думала, что сегодня ты останешься со мной, — тихо произносит Джоанна, касаясь кончиками пальцев его лица, слегка поглаживая скулу. — Неужели никак нельзя подождать до утра со своей политикой? Или, быть может, тебе лучше с бумагами за дубовым столом, чем со мной на ложе? — Вы слишком категоричны, миледи. Как и всегда, — отзывается Тайвин. — Дела не терпят отлагательств. Но уверяю тебя, любовь моя, я вскоре приду. Ложись спать. Она лишь покорно кивает. Септа может гордиться ей: из леди Ланнистер вышла прелестная женщина и достойная жена. Гордая, статная, но умеющая молчать, когда требуется. Тайвин целует ее в лоб, Джоанна инстинктивно льнет к нему ближе. А потом он уходит, снова оставляя ее одну. Сон не идет, ей страшно даже подумать о том, что она закроет глаза и ляжет в холодную постель совсем одна. Потому что слова Безумного короля снова крутятся в голове, опять и опять напоминают о себе. Ночью происходят все заговоры — она хорошо помнит это. Джоанна знает наверняка, что не сможет уснуть до тех пор, пока муж не вернется. Так и будет ходить по комнате, крепко прижав руки к груди. На бледной коже рук все еще видны разводы от чернил, блеклые, не такие явные, но все же не исчезнувшие до конца. Она подходит к чаше для умывания, наливает туда воды из кувшина и снова начинает тереть пальцы. Кажется, что чернила под кожу въелись, приходится тереть сильнее. На мгновение Джоанна задумывается над тем, что в ее голове прочно засела мысль о необходимом отъезде, будто эта самая иссиня-черная субстанция на ладонях. На это занятие приходится убить добрых десять минут, и ладони снова становятся чистыми. Сколько она уже часов ходит по комнате, не думая ни о чем, кроме угрозы Эйериса? Джоанна не знает ответ на этот вопрос. Когда голову начинает неожиданно сдавливать кольцом пульсирующей боли, она перестает ходить. Лишь садится за небольшой столик и принимается писать письма. Глупо, наверное, но она часто пишет в Ланниспорт. Один лист для прислуги с четкими инструкциями и распоряжениями, два листа — с двух сторон и мелким убористым почерком — для своих львят. Читать близнецы еще только учатся, но старая септа всегда прочтет им письма от матери после утомительного и изматывающего дня. Буквы бегут по желтоватой бумаге, теплый свет от свечи слегка подрагивает, а пальцы снова пачкаются в чернилах, поддевая испачканное перо, касаясь краев чернильницы. Джоанна тяжело выдыхает, пытается избавиться от пятен на руках, трет платком. Все тщетно, не помогает. «Вот так и мысль эта привязалась навязчиво, никак не уйдет». Строчки сменяют друг друга, дверь со скрипом открывается. Джоанна поднимает голову и внимательно смотрит туда, откуда только что послышался скрипучий звук. К ней торопливо подходит служанка и склоняет голову, ожидая, когда миледи пожелает с ней говорить. Джоанна кладет перо рядом с пергаментом, переплетает пальцы и поворачивается к вошедшей. — Говори. Что-то случилось? Почему ты меня так поздно беспокоишь? — Пришел королевский лакей, миледи. Джоанна напрягается. — Он говорит, что ему приказано немедленно сопроводить вас. Джоанна чувствует, как внутренности перекручивает. — Куда? — требовательно спрашивает она. — Мне неизвестно, миледи, — коротко отвечает девушка. Она не врет. Джоанне очень бы хотелось, чтобы ей сейчас соврали. Сказали хоть что-нибудь. Любую глупость, любую несусветицу. Она сейчас должна услышать любую ободряющую ложь, самое откровенное вранье, хоть что-нибудь... Неужели все так, как она думает? Ей нужна причина. Любая. Самая тупая и бессмысленная отговорка, но достоверная, чтобы ни у кого не возникло сомнений в правдивости ее слов. Что-нибудь. Срочно. Мысли превращаются в скопище отрывочных и несвязных между собой слов. Будто растерянная и покинутая всеми, Джоанна перебирает в голове различные варианты, а снаружи кажется все такой же спокойной, почти невозмутимой. Если это вообще можно назвать спокойствием. Если она теперь способна хотя бы изображать спокойствие. Она поднимается на ноги, искоса наблюдает за служанкой, чуть отошедшей в сторону, и набрасывает на плечи тяжелый халат, тонет в плотной ткани, мечтая слиться с ней, раствориться, стать частью материи, исчезнуть. Девушка подрывается помочь ей, но Джоанна останавливает ее знаком руки и мягкой улыбкой. Ведь это так просто — улыбайся, скрещивай руки под грудью, теряя ладони внутри многочисленных складок. Она смотрит гордо и уверенно, как и должна, как и нужно. — Скоро должен вернуться лорд Тайвин, я не могу отлучаться. Передай лакею Его Величества, что завтра я буду в распоряжении Его Величества. Но не сегодня, уже слишком поздно. В каждом ее слове уверенность и решительность, а внутри все содрогается, сжимается и перекручивается. Остается лишь молиться, чтобы Тайвин вернулся незамедлительно, чтобы не просидел за бумагами до утра, совершенно забыв о времени. Ведь он способен на подобное — она знает, что способен. Когда служанка снова кланяется и удаляется, Джоанна оседает на кушетку, прикрывая рот ладонью. Она совершила непоправимую ошибку. Она только что отказала королю. Отправила назад его слугу так, будто посчитала себя равной ему. За такое может последовать любое наказание. И самое страшное наказание для нее Эйерис уже придумал, она же только что дала ему повод для претворения его в жизнь. — Кейти! — кричит Джоанна, надеясь, что у нее еще есть время. Повторять дважды не приходится, служанка оказывается подле нее почти сразу. — Верни, во что бы то ни стало, верни лакея ко мне. Он не должен сказать Его Величеству то, что я приказала. Сделай все, чтобы он вернулся. Быстро! — торопливо произносит Джоанна. — Я постараюсь, миледи, — отвечает девушка, подбирает подолы платья и скрывается за дверью. Она не может успокоиться, ходит по комнате и мысленно взывает к богам, чтобы девчонке удалось перехватить лакея, чтобы ее дерзкие и необдуманные слова не достигли слуха импульсивного Эйериса, иначе ей придется несладко, ее мужу придется несладко. Они оба потонут в крови из-за ее дерзости. Джоанна заламывает пальцы, время тянется бесконечно долго, минуты кажутся часами. А ночная темнота напоминает о своей опасности, о своем присутствии и готовности к наихудшему. Джоанна понимает, что она боится ночи. Не темноты, а именно ночи. Между этими понятиями есть разница, для нее так точно. Служанка возвращается быстро, даже быстрее, чем она бы того хотела. За ней идет юноша, почти мальчишка, которого Джоанна видела до этого раза два — не больше. Она лишь плотнее кутается в безразмерные одежды и говорит, что согласна идти куда угодно, если на то была воля короля. Она всего лишь подданная, выбора у нее особого нет. Нет, и не было, любые другие мысли — самообман. На середине дороги она вдруг все понимает: ее ведут в королевские покои. Джоанна замедляет шаг и давит в себе желание развернуться и бежать обратно. У нее нет права повернуть назад. Остается только плотнее прижать к себе руки, сложенные на груди, и идти вперед. Факел, за древко которого так крепко держится лакей, отчего-то напоминает ей о Ланниспорте, желтоватый свет напоминает вечера у камина. Джоанна безумно хочет сбежать. Даже не в свои покои, а туда — к детям. Она хватает воздух большими глотками, заставляет себя успокоиться и быть стойкой. Она же Ланнистер, она не смеет унизить свое фамильное имя. Не смеет, не может, не должна. Слишком много однозначных фраз. Потом все события идут в ряд яркими вспышками. События, которые она будет вытравливать из своей памяти годами, от которых все же не сможет до конца избавиться, даже если перестанет спать ночами. Щеки влажнеют от слез, хоть она и давит в себе любые чувства. Чужие руки раздевают ее, несмотря на то, что она все так же плотно прижимает к себе ладони. В мыслях отчетливо стучит, что разумнее позволить, отпустить, что иначе пострадает одежда, в которой ей потом возвращаться обратно. К мужу. В кровать к мужу и делать вид, что ничего не произошло, ничего не случилось. Джоанна почти без эмоций смотрит прямо в глаза Эйерису и не видит его. Ей кажется, что все происходит не с ней, что не ее кожи касаются пальцы Безумного короля. — Я прошу... Не надо... Голос чужой и незнакомый. Нет, она не может так говорить. Нет, с ней не может такое происходить. Джоанне кажется все это чужим, ненастоящим. Она словно в трансе, словно наблюдает за всем со стороны. — ...ему отрубят голову, а внутренности выпотрошат. Ты когда-нибудь видела человеческие внутренности, Джоанна? У простолюдина и лорда они одинаковы. Окровавленные, склизкие и противные... Даже слова его она слышит словно через глухую трубу, отстраненно и чуждо, отрывисто и с трудом понятно. Сверху на нее наваливается чужое тело. И каждое прикосновение противно. Будто ее вымазывают в дерьме, в чернеющей жиже, в крови. Ей хочется уже отмыться, хотя в сущности ничего еще и не произошло. А потом трещит ткань ее ночной рубашки, Джоанна зажмуривает глаза. Влажные касания чужого рта к ее шее, к ее груди кажутся противными на ощупь. Ее ладони, упирающиеся в грудь Эйериса, лишены всякой силы, взгляд затуманивается пеленой из слез. И все начинается. Ей только кажется все замедленным и далеким. На самом же деле она дико извивается и бьется в самой настоящей истерике, пока его руки мнут ее тело, оставляют почти видимые следы на ее теле. Напуганная и сопротивляющаяся. В этот момент она уже не боится надругательства над своим телом, ей страшно иное. Первый толчок отдается болью внизу живота; она совершенно сухая. Безразличный взгляд уставлен в потолок, а губы повторяют: — Не надо... Не надо... Она не просит прекратить это, нет. Она молит об ином. Она молит, чтобы он не причинил боли ее мужу. До исступления, до сухости во рту, до жжения на языке. Эйерис вдалбливается в нее грубо и шарит влажными ладонями по телу, хрипло дышит над самым ухом. Ей кажется, что она похожа на окоченевший труп. Это лишь ее ощущения, на самом же деле она продолжает извиваться и безвольно колотит небольшими ладонями его по груди. Такая слабая и ничтожная. Джоанна чувствует каждое движение и каждый раз, когда его бедра подаются назад, надеется, что все закончится именно в этот момент. Самообман. Снова и снова самообман. В мыслях все растягивается до вечности, на самом деле не проходит и часа. Угрозы Эйериса стучат в мозгу сильнее, чем физическая боль. Нет, ей не больно. Лишь мерзко и неприятно. Она же львица, а львица не боится боли. Обратно Джоанна возвращается молча и совершенно одна. В темноте коридоров замка она оседает на пол, прислоняется к стене и давится рыданиями. Захлебывается слезами, кутаясь в плотную ткань халата. Джоанна Ланнистер ненавидит ночь. Ей хочется ворваться в кабинет Тайвина, ударить его и закричать, что из-за того, что он остался корпеть за бумагами, его теперь убьют. Или будут пытать, что еще хуже. Она не переживет его пыток. Глотая слезы, Джоанна понимает, что все же совершила смертоносную ошибку. Да, она пришла, но позволила себе сопротивляться. Безвольно отдать свое тело королю она не смогла, хотя и думала, что сможет, когда шла по тем же коридорам час назад. Джоанна ведет ладонями по собственным рукам, а потом ее передергивает. Во рту сухо, все лицо и ладони бесконечно влажные от слез. Нужно вернуться, лечь в кровать и быстрее заснуть, пока Тайвин не потерял ее. Она не знает, как станет смотреть ему в глаза. Ведь фактически Джоанна подписала смертный приговор своему мужу. Остается теперь лишь подождать, когда Эйерис решит казнить его. Остается лишь ждать. Нет. Она не станет ждать. Она убедит Тайвина уехать в Ланниспорт. Джоанна всегда умела убеждать его, направлять и добиваться своего. Тот их последний разговор... Она просто была не готова к нему, была слишком импульсивна. Нужно просто все хорошо продумать, подобрать слова — и он ей не откажет. Возвращаясь в свои покои, Джоанна ощущает себя последней шлюхой. Она чувствует невидимую грязь на своей коже, ощущает клеймо позора вдоль спины. На теле у нее нет ни одного следа. Душу же словно исполосовали вдоль и поперек. Она засыпает задолго до прихода мужа, благодаря Семерых, что ей не пришлось смотреть в глаза Тайвину после своего позора. Когда она просыпается утром, то на мгновение забывает обо всем произошедшем. Почти списывает все на сны. Пока служанка не сообщает, что ей необходимо прийти в сад. Что ее присутствия требуют. — Его Величество? — низким и испуганным голосом переспрашивает Джоанна, вытирая лицо от прохладной воды. — Миледи, вы рассеяны. Я говорила, что Ее Величество ждет вас. Хотите, я принесу вам какого-нибудь снадобья? — произносит девушка. Джоанна лишь рассеянно мотает головой из стороны в сторону и неожиданно для самой себя улыбается. Она чувствует облегчение. Нужно было бы подумать, что просто так ее вызывать к себе Рейелла не станет. Нужно бы, но она даже мысли не опускает, что что-то может быть не так. Она ругает себя за ту несдержанную реакцию на слова служанки. В конце концов, она же львица. Гордая и сильная. Никто не должен видеть ее тайные страхи, никто не должен знать болевых точек. Атласное платье плотно облегает фигуру, пряча руки за длинными рукавами. После вчерашнего хочется полностью закутаться во всевозможные ткани, чтобы ни один миллиметр кожи не был виден. Другая бы заперлась в покоях и сказалась больной, любая другая, но не Джоанна Ланнистер. В ней намного больше силы, чем она показывает. Самая большая сила та, о которой никто не догадывается. И видят Семеро, Джоанна — бесконечно сильная женщина. Иная бы и не стала женой Тайвина. За каждым сильным мужчиной стоит не менее сильная женщина. В дворцовом саду дышится на удивление легко. От обилия свежего воздуха у нее начинает давить виски, но эти ощущения кажутся почти приятными. Королева встречает ее холодным выражением лица и пристальным взглядом лиловых глаз. — Ваше Величество, — произносит Джоанна с улыбкой и делает реверанс, — чудесная сегодня погода, правда? Рейелла смеривает ее взглядом и делает глоток из кубка. Каждое движение — чистое изящество. Вся она — воплощение величия. В ней течет кровь Валирии, в ней течет кровь Завоевателей. Она не позволит какой-то женщине забрать то, что принадлежит ей по праву рождения. Особенно женщине, подобной Джоанне Ланнистер. — Я так не считаю. Слишком душно, еще вчера погода была более благоприятной, — говорит Рейелла с поистине дворцовой учтивостью. И кроме этой учтивости в голосе нет совершенно ничего. — В Ланниспорте сейчас, должно быть, превосходная погода. Это немного ошарашивает Джоанну. Причем здесь Ланниспорт? — Разумеется, Ваше Величество. Климат тех мест прелестен. — Почему бы тебе не съездить туда? Почему бы не проведать детей? — надменно произносит Рейелла. Она встает с места и, проходя мимо Джоанны, останавливается на несколько мгновений, поравнявшись с ней. Уязвленная гордость и истинное величие. Глаза Рейеллы Таргариен метают искры от гнева. — Я хочу, чтобы ты покинула двор и никогда не возвращалась. Посмеешь явиться сюда — пожалеешь, — шипит Рейелла, почти не шевеля губами, и уходит. Свита тут же следует за ней, оставляя Джоанну стоять одну посреди сада и смотреть вслед уходящей королеве. Нет никаких сомнений, что Рейелла уже знает о произошедшем. Разумеется, у нее сотни верных людей, готовых доложить о любом вздохе на территории Красного Замка. И о женщине в постели короля она, конечно же, осведомлена. А Джоанна лишь улыбается. Возводит глаза к небу и улыбается. Более удачного исхода этого разговора и быть не могло. Ее отсылают. О такой милости она и мечтать не смела. Она бы бросилась к ногам королевы и сердечно благодарила ту, если бы не здравый смысл и гордость. Джоанна Ланнистер никогда бы и не подумала, что так будет радоваться ссылке.