Cold Hearted

Тирион — сын Тайвина. Джоанна не сомневается в этом не на мгновение. Смотрит на разномастные глаза своего сына и улыбается ему — этому нескладному мальчику, постоянно сидящему за книгой. Она любит его ничуть не меньше, чем близнецов. Остальные могут сколько угодно говорить, что он уродлив. Его ноги и руки и правда меньше положенного. Голова действительно слишком большая для короткой шеи. Ничто из этого не способно поменять ее отношения к нему. Она совсем не похожа на себя прежнюю. Больше уже не такая чувствительная и пугливая. Теперь на ее плечах слишком много всего, ей некогда трястись и бояться. Вот уже семь лет, как она потеряла мужа. Вот уже семь лет она живет в ожидании часа, когда должна будет явиться в столицу и предстать перед королем. Эйерис Таргариен больше не пугает. А, может, она просто начинает забывать, каким жестоким он может быть. Джоанна улыбается сыну, треплет волосы у него на голове и отходит в сторону. Усаживается за небольшой стол в дальней части комнаты и деловито упирается локтем о деревянную поверхность. Сидящий напротив нее кузен уже не столь молод. Седина пробивается у корней волос, тонкие морщины и шрамы бегут по коже. Она не видела Кивана все эти семь лет, отгородилась от всей родни, от всего мира, запершись на Утесе. Смотря на него, она вспоминает тот злополучный день. У Джоанны все та же мягкая улыбка, неподдельный свет во взгляде. — Я хочу, чтобы ты присмотрел за ним, слышишь, Киван? Я не могу позволить, чтобы мой сын погиб в Королевской Гавани. — Прекрати. Таргариен — безумец, но не полный идиот. Он не станет просто так убивать наследника благородного рода, — совершенно спокойно произносит Киван. Голос Джоанны резко становится тише и тоньше, будто бы она сорвала его, а теперь говорит через силу. — По-твоему, убить моего мужа он сумел, а моего сына не сможет? Между кузенами повисает пауза, а воздух будто становится плотным и тяжелым. Джоанна поджимает губы и кидает опасливый взгляд в сторону Тириона. Разумеется, он не придает никакого значения разговору взрослых: слишком поглощен книгой. Чтение — одна из немногих доступных ему радостей. У Джоанны щемит сердце, когда она смотрит на своего младшего сына. Он ничем не заслужил такую непростую судьбу. Ни в чем не провинился. На мгновение у нее в голове проносится мысль, что не стоило рассказывать Кивану настоящую причину смерти Тайвина. Это был его брат, он имел право знать хотя бы это. Джоанна умолчала только о том, что ей пришлось раздвинуть ноги перед Безумным Королем как простой шлюхе. Ее позор, никто знать об этом не должен. Только Киван смотрит на нее так, будто и сам все понимает. Ему стоит лишь взглянуть на Тириона, заметить опасливый взгляд Джоанны, и все становится понятно. Он проницателен, хотя чаще всего и предпочитает молчать, делать вид, что не имеет никакого понятия о происходящем. Иногда Джоанне кажется, что она отчетливо может прочитать слово «шлюха» в его взгляде. Кажется, что он презирает ее или даже ненавидит за то, что она сделала, за то, как поступила с его братом. Кровные узы крепки, конечно, но глупо полагать, что Киван предпочел бы ее сторону, узнай он правду. — Если ты так боишься, может, не стоит позволять Джейме уезжать? — вдруг произносит Киван. Джоанна непроизвольно дергается. Она мысленно ругает себя за то, что ведет себя, будто девчонка. Улыбка уже не трогает ее губ, а пальцы начинаются напряженно мять ткань платья под столом. — Сломать ему жизнь своими глупыми мыслями? Нет, я не столь эгоистична. Разумеется, он наследник Утеса, мне бы следовало почаще и самой себе напоминать об этом. Но ему не нужно наследие его отца. Белый плащ — вот чего ему хочется. Киван едва заметно усмехается и снова переводит взгляд с племянника на кузину. — Ты злишься на него за это, Джоанна. Нет, сейчас она злится только на него самого, а не на Джейме. Столько лет жила спокойно, приказав служанке сжигать все письма с королевской печатью и даже не докладывать о них. Теперь же снова нервничает. Все эти годы она и представить себе не могла, что ее сын захочет служить королю, посвятить свою жизнь этому сумасброду. Поначалу она думала, что это только пустые разговоры, что хотя бы его сильная привязанность к сестре возьмет верх, и он останется на Утесе. — Я не имею привычки злиться на собственных детей, — мягко произносит Джоанна. — Что я должна сказать дорнийской принцессе? Что о браке Джейме с Элией придется забыть, потому что он предпочел рыцарство ее дочери? — Ты так стремишься породниться с Дорном и хочешь отговорить его от службы или и правда думаешь, что Эйерис способен навредить твоему сыну, как некогда поступил с Тайвином? Взгляд Кивана вдруг становится таким пытливым, будто ему и правда необходимо знать ответ на этот вопрос. Джоанна молчит, не зная, что ответить. Ей хочется надеяться, что теперь, когда уже прошло столько лет, беспокоиться просто не о чем. Все будет хорошо, не стоит и мысли допускать, что ее сын уйдет точно так же, как и муж. — Киван, я умоляю тебя. Сделай все возможное, чтобы Джейме никогда не узнал об истинной причине кончины своего отца. Он собирается присягать на верность королю, собирается стать одним из самых приближенных к нему людей. Он не должен знать, сколь низок и подл этот человек. Они снова молчат, смотрят друг на друга и молчат. Она думает, что слишком много тайн в ее жизни последнее время, что избавиться от них нужно. Рассказать бы сейчас все Кивану, объяснить все и перестать сжирать себя изнутри за совершенное много лет назад. Порой ей даже думается, что необходимо было все рассказать Тайвину. Тогда бы все повернулось иначе, тогда, может, он остался бы жив, а дети ее не лишились отца. — Его отец всегда твердил о том, что родовое имя должно быть чистым, что порочить его никто не смеет. Киван, только от тебя зависит, станет мой сын клятвопреступником или нет, останется имя нашего рода чистым или нет. Прошу тебя, — чуть ли не с мольбой в голосе произносит Джоанна. Он смотрит на нее пустым взглядом, прекрасно понимая, что если что-то произойдет, то защитить племянника он не сможет. Тайвин мог объявить войну, если дело касалось его семьи. Киван ничем не похож на своего старшего брата. В прошествии стольких лет он даже вдову его защитить достойно не мог. Джоанна рассчитывала лишь на знаменосцев — на верных ее покойному мужу людей, склоняющих голову перед могуществом Утеса. — Я вижу в твоем взгляде, что мы с тобой чужие друг другу, — Джоанна переходит на шепот и искоса наблюдает за Тирионом. Но беспокоиться все так же не о чем: ему нет никакого дела до разговора взрослых. — Просить тебя, как своего кузена, я более не могу. Я прошу тебя, как женщина, родившая наследников твоему брату. Если ты не хочешь сделать это ради меня, то вспомни Тайвина. Вспомни, что он делал ради своей семьи. Киван шумно выдыхает и качает головой из стороны в сторону. — Прекрати уже, Джоанна. Нет никакой нужды напоминать мне о Тайвине. Ты знаешь, я далек от королевского двора, — начинает он, но Джоанна его перебивает. — Это пустые отговорки. Неужели мне придется самой ехать в Королевскую Гавань? Предстать перед Таргариеном и чувствовать себя униженной шавкой, готовой лизать грязную подошву его обуви? Джоанна замолкает, сильно стискивая ладони под столом. Она останавливается ровно в тот момент, когда понимает, что готова окончательно разругаться с кузеном. Сорваться и начать кричать. Это даже кажется заманчивым вариантом развития событий: рассориться с Киваном, запретить Джейме даже думать о военной карьере, отправить строптивую Серсею в Дорн. Все эти мысли, кроме последней, настолько абсурдны, что допускать их не стоит ни на мгновение. Какое-то время она молчит, потом делает несколько глубоких вдохов, пытаясь успокоиться, и снова улыбается Кивану. Напряженно, слегка натянуто, но все же не фальшиво. Этот разговор обернулся неблагоприятным для обоих. Но Киван тоже изгибает тонкие губы в улыбке, и Джоанна может расслабиться. Они все же не разругались — это главное. Тайвин был прав в своих суждениях, говоря, что семья должна быть крепкой и сильной. Его железного стержня не хватает им всем. Таким характером, увы, никто не обладает. Как бы вспоминая, о чем говорил кузен до того, как она начала его просить о чем-то почти нереальном, Джоанна говорит: — Если бы я стремилась породниться с Дорном, то выдала бы Серсею за Оберина. Мартеллы… — Вот и прекрасно. Серсее уже пятнадцать, пора задуматься о браке. Думаю, она обрадуется, — перебивает ее и поспешно произносит Киван, как бы желая быстрее закончить тему, и слегка посмеивается над сказанными словами. Ваза, стоящая у самых дверей, падает и с грохотом разбивается. Все, кроме Тириона, увлеченного книгой, тут же оборачиваются. Джоанна замечает лишь большие испуганные глаза дочери, а в следующую секунду Серсея уже выскакивает из комнаты. Прозрачные и неровные осколки так и остаются лежать на полу. Она чуть заметно дергается, хочет пойти за дочерью и спокойно поговорить с ней, но тут же останавливает себя, заставляет сесть обратно и улыбается Тириону, наконец поднявшему голову и теперь озадаченно смотрящему на мать. Серсее уже не пять лет, чтобы она за ней бегала. Пусть научится справляться со всем сама. Только Джоанна уверена, что ее дочь вряд ли сейчас где-то сидит одна и обдумывает случайно услышанный разговор. Нет, конечно же. Она точно уже бежит из замка навстречу брату, возвращающемуся с тренировок. Сначала будет делать вид, что не хочет ему ничего говорить, а потом выложит все как на духу. Джоанна слишком хорошо знает своих детей. Особенно хорошо она знает непростой нрав дочери. И пусть сейчас Серсея не хочет замуж за Оберина, все еще может сотни раз перемениться. Она еще и не знает, что эта свадьба никогда не состоится, что жизнь всей семьи круто изменится, и они вернут себе былое могущество. Восстание Баратеона предвидеть никто не мог. Убийство Безумного Короля семнадцатилетним Джейме Ланнистером предвидеть никто не мог. Смены династии предвидеть никто не мог. Новоявленный король пожелал взять в жены ее дочь. Из-за золота Утеса, конечно. Хотя и преподнесли эту помолвку очень красиво: Джон Аррен — Десница — постарался. Джоанна снова видит испуг в глазах дочери. Только на этот раз не переживает из-за этого, лишь улыбается и обнимает ее. Свадьба Серсеи с Робертом Баратеоном только успокаивает Джоанну, полностью забирает все ее страхи и дурные мысли. Теперь уже ей нечего бояться. Ее дочь сильно нервничает, но с губ Серсеи улыбка не сходит ни на мгновение. Джоанна пытается вспомнить, каким был день ее свадьбы, но память подводит. Ей кажется, что она даже рада находиться сейчас в столице. Дышать этим воздухом и знать наверняка, что уже никто не сможет причинить ей боль. Баратеонам никогда не быть такой же несгибаемой и могучей династией, какими были Таргариены. Но какое ей дело до политики, до всех этих тонкостей, когда больше не нужно бояться гнева Эйериса. Порой перед ее глазами всплывает одна и та же картина — день, когда она впервые взглянула в глаза своего старшего сына после смерти Безумного Короля. В том взгляде не было раскаяния — Джейме, казалось, был горд собой, что прирезал коронованную особу, словно тот был ничем не лучше скота. Ей стоило бы сказать тогда речь в духе Тайвина — о чести семьи, об опозоренном имени рода, о преступлении против династии и короны. Джоанна не нашла в себе сил для этого. Тогда она лишь едва заметно кивнула и почти отчаянно обняла сына, еле сдерживая выступающие на глаза слезы. Она так никогда и не узнает, что послужило причиной его поступка. Она никогда не узнает, что он сделал это, чтобы защитить свою мать, которую Эйерис грозился непременно сжечь на костре, как только закончится восстание. Безумец не сомневался ни на мгновение, что стены Красного Замка не пропустят Роберта Баратеона с его войском. — Матушка, — голос дочери привлекает внимание, заставляет на время откинуть в сторону все размышления, — как вы думаете, кто сегодня будет стоять в карауле? Джоанне этот вопрос кажется странным. Она замечает, что дочь как-то нервно смотрит на нее через зеркало, от которого не может отойти из-за служанок, заканчивающих с ее платьем. — Почему тебя это беспокоит, дорогая? — спрашивает Джоанна и обращает внимание на то, что Серсея тут же смотрит куда-то в сторону и голос ее звучит совершенно буднично и непринужденно. — Просто… Я не хочу, чтобы мой брат стоял за дверью во время моей первой брачной ночи с королем. Это странно, по меньшей мере, — как-то чересчур спешно отзывается Серсея. — Роберта мне видеть не положено перед свадьбой. Джейме до сих пор даже не зашел ко мне. И как я узнаю? Какая-то странная улыбка появляется на губах Джоанны. Что-то внутри неприятно шевелится, напоминая о себе. Она гонит все дурные мысли в сторону. И вспоминает Тайвина. Почему-то ей кажется, что он бы посмотрел на нее своим ледяным взглядом, чуть наклонил голову и произнес: «Дорогая, вам должно быть стыдно за то, что допускаете подобные мысли. Разве у вас есть повод?». — Не думай об этом, милая, — с нежностью в голосе произносит Джоанна. Она поднимается с места и подходит к дочери. Служанкам даже жеста делать не приходится, они и так отходят в сторону, вероятно, завершив с платьем. Джоанна оглядывает дочь и одобрительно кивает, потом поворачивается к служанкам и кивает уже им, чтобы те вышли, оставили ее наедине с дочерью. Дверь закрывается с другой стороны, в комнате лишь на мгновение повисает пауза. — Я уверена, что Его Величество позаботился уже обо всем, чтобы ты чувствовала себя комфортно. Ты же будешь его королевой через несколько часов. Серсея даже не успевает ничего ответить, как в покои входит Тирион. Столь ненавистный ей младший братец. Ее красивое лицо искажает маска презрения, она будто и забывает, что рядом стоит их мать и все видит. — Стучать ты не умеешь? Может, я не хочу тебя видеть. Как ты посмел вообще явиться? — Серсея, — резко одергивает Джоанна дочь. — Не думай, что я рад видеть тебя больше обычного, — тут же находит, что сказать мальчик, одаривая сестру таким же неприветливым взглядом. — Тирион! — намного громче произносит Джоанна. — Сколько мне еще вам говорить, чтобы вы вели себя прилично? Я понимаю, что он еще ребенок, но ты, Серсея! Ты сегодня выходишь замуж, а так и не научилась никаким манерам. В такие моменты ее всегда переполняет негодование. Но самое странное, что она все никак не может понять, откуда взялась эта непримиримая ненависть между ее детьми. Они просто не переносят друг друга, кидают такие взгляды, что совершенно нельзя и подумать, что в их жилах течет одна кровь. Родственные связи между ними не чувствуются. Приходится вывести Тириона из покоев его сестры, снова прочитать ему нотацию о должном поведении в Королевской Гавани. Ей тяжело ругать его. Стоит только взглянуть на Тириона, Джоанна забывает то, что хотела ему сказать. Слова всегда застревают в горле. Она всегда чувствует себя виноватой перед ним. Он карлик, и в этом нет ее вины, но это чувство душит и не дает спокойно существовать. Но если Тирион видит во взгляде матери жалость, то он начинает злиться. Он не любит, когда его жалеют. Совсем как его отец. Она постоянно находит черты Тайвина в своих детях. И это действительно приносит странные ощущения. Тупую боль вперемешку с гордостью. Джоанна смотрит на свою дочь, стоящую в септе рядом с королем и улыбается. Все же она прекрасно помнит день своей свадьбы. Все это случилось действительно очень и очень давно. У нее тогда было ужасно неудобное платье без рукавов, а плащ Тайвина, которому по традиции было место на ее плечах, ужасно колол дорогой вышивкой и был настолько тяжел, что норовил упасть на пол в любое мгновение. У нее была странная жизнь, насыщенная странными событиями. Ее жестокий и расчетливый кузен в одночасье стал ее супругом. И если бы кто-то сказал Джоанне в тот день, что ради него она будет готова на любые унижения, она бы приняла этого человека за сумасшедшего. Она же все-таки гордая. Львица Утеса. Кто бы что ни говорил, какие бы слухи не ходили при дворе, она воспитала своих детей достойными людьми. Они могут называть ее сына Цареубийцей. Они могут твердить, что она сама подстроила мужу смертельную ловушку. Могут перешептываться об уродстве Тириона. Могут даже поносить ее дочь. Но опорочить имя Тайвина им не удастся никогда. Его действительно боялись. И дело не в том, что он занимал пост Десницы. Нет. Его боялись уже тогда, когда весь род Рейнов, весь род Тарбеков — все они погрязли в крови лишь потому, что посмели противиться его воли. Когда уже весь свадебный пир подходит к концу, а гости давно спят в своих покоях, Джоанна отпускает служанок. Она в полной тишине замка идет по коридорам, сжимая в руке подсвечник с несколькими зажженными свечами. Небольшие язычки пламени подрагивают, отбрасывают очень маленькие дорожки света. Уже завтра она поедет обратно на Утес Кастерли, не станет задерживаться в этом месте, которое вызывает столько воспоминаний. А пока ей необходимо кое-что увидеть. Посмотреть, быть может, в последний раз. И тогда да, тогда можно будет уже и уезжать. Тронный зал. Так странно, что ночами его совершенно не охраняют. Хотя, наверное, было бы глупо охранять каждую комнату в этом поистине огромном замке. Здесь Джоанна чувствует себя неразумной девчонкой, едва прибывшей в столицу. Стальные мечи, выкованные драконьим огнем, выглядят просто идеально. Она никогда прежде не наблюдала за собой страсти к оружию, теперь же думает, что смогла бы не отводить взгляда долгое время. Вся ее жизнь, как и жизнь всех в Семи Королевствах, закрутилась именно так, а никак иначе именно по этой причине. И ведь у всего случающегося в Вестеросе причина одна и та же. Та, на которую она сейчас смотрит. Железный Трон.