Cold Hearted

Джоанна чувствует, как ноги начинают подкашиваться. Перед глазами все плывет. Она останавливается, медленно моргает и тяжело выдыхает через рот. Две пары одинаковых глаз с беспокойством смотрят прямо на нее, стоит ей лишь выпустить ладони близнецов из своих. Поймав тревожные взгляды, она тут же улыбается. Вымученно, устало, но все же тепло. — Все хорошо, — уверяет Джоанна детей, хотя голос ее и свидетельствует об обратном. Они еще слишком малы, чтобы понять это. — Я отдохну в своих покоях, а вечером мы обязательно еще пообщаемся. Жестом она подзывает служанку, чтобы помогла ей. Септе даже знака делать не приходится: та уже сама подходит к детям, понимая, что от нее требуется. И пока Джейме и Серсея не уходят, Джоанна пытается держаться. Делать вид, что все хорошо, улыбаться. Стоит им вместе с септой скрыться за поворотом, как она почти оседает, подхваченная служанкой. — Вам плохо, миледи? — Безумно. Помоги мне дойти до покоев, прошу тебя, — еле слышно шепчет Джоанна, не открывая глаз. — И скажи, чтобы приготовили лекарство. Девушка кивает. Обвисшая плетью рука Джоанны кое-как обхватывает служанку вокруг шеи, ноги едва идут. Проще было бы сдаться и потерять сознание. Такого Джоанна позволить себе не может. Потому что иначе испуганная девушка тут же закричит — от ужаса ли, позовет ли стражников. И тогда придет мейстер, повитуха, куча служанок, а главное — ее дети. Испуганные, непонимающие, что происходит. Меньше всего она хочет пугать детей. Беременность протекает тяжело, но она держится. Очень много времени проводит в собственных покоях, старается скрывать настоящее положение дел от родных. Мейстер говорит, что либо ребенок не выживет, либо родится уродом, либо не выживет сама Джоанна. Ей страшно. Еще страшнее от того, что не с кем поделиться этим страхом. Она не видела Тайвина уже полгода, а пишет он редко. Мало и крайне сухо. Джоанна знала, за какого человека выходила замуж, она не винит его. Только все умоляет приехать хоть на несколько часов на Утес Кастерли. Одной ей уже невыносимо, детей своих она, конечно, любит безмерно, но они дети — она не может их пугать ничем. Рядом с ними нужно быть сильной. О, как давно она не была слабой! Писем с королевской печатью она получает предостаточно. Читать их страшно, не читать — еще страшнее. И каждый раз, когда взгляд бегает по строчкам, руки начинают трястись, из глаз льются слезы, все естество напрягается до изнеможения. С каждым чертовым письмом она изводится до истерики. Пока ее не находит Кейти — та самая девушка-служанка, что заменила ей сестру. Та, которую она просит, ей она не приказывает. Кейти успокаивает ее, будто маленькую глупую девочку, гладит по волосам, дает снотворное с ложки, укладывает в кровать. А потом уничтожает письмо, чтобы леди Ланнистер больше никогда не видела его. Но слова там всегда одни и те же: угрозы вперемешку с требованиями немедленно явиться в столицу. Джоанна не сможет пережить длительную поездку в своем положении, иначе давно бы уже бросила все только ради того, чтобы быть подле мужа, почувствовать себя защищенной и нужной. Она никогда не отвечает, старается делать вид, что ничего не происходит. Обхватывает руками округлый живот и молится богам, чтобы ребенок родился здоровым, чтобы Тайвин остался жив и скорее вернулся к ней. В последнем своем письме он обещал приехать. Наверное, должно уже стать легче. Она постоянно нервничает и переживает. Мейстер говорит, что ей нельзя волноваться. Говорит принимать настои и расслабляющие ванны. Он вообще много чего говорит. У Джоанны голова начинает болеть, когда она в очередной раз слышит, сколько всего необходимо сделать, чтобы ее малыш родился живым и здоровым. От количества крутящейся вокруг прислуги, решившей, что все ее проблемы из-за беременности, голова идет кругом. Поэтому она фактически прячется ото всех в покоях. Джоанна полулежа сидит на кровати и смотрит куда-то в одну точку, она и не сразу обращает внимание, когда открывается дверь и при входе замирает Серсея. Маленькая проказница опять обвела вокруг пальца старую септу, сбежала от служанок и что-то соврала брату. Если она и оказывается где-то в полном одиночестве, значит, целый ряд интриг уже имел место быть. — Мамочка, можно? — Конечно, моя хорошая, — отвечает Джоанна и ласково улыбается. Серсея почти моментально забирается на кровать и устраивается поудобнее рядом с матерью. Она прижимает к себе дочь, а улыбка медленно исчезает с губ. — Ты снова обхитрила септу? Ответа нет. — Ты же знаешь, что это плохо. Снова никакого ответа. Джоанна улыбается и гладит Серсею по голове. Девочка какое-то время возится, а потом замирает на одном месте, прижавшись к матери. Она ничего не говорит, Джоанна слышит лишь ее ровное дыхание. А потом Серсея так и засыпает. Джоанну должно, наверное, беспокоить такое странное поведение дочери, только у нее не хватает никаких сил для беспокойства. Ребенок внутри нее шевелится, с силой толкает мать. Ее дети — вот кто должен заботить ее сейчас. В голову приходит совершенно дурацкая мысль: хорошо, что Серсея сейчас с ней, а не с братом. Когда Джоанна на них смотрит, то что-то внутри не дает покоя. Творится что-то не то, но что же именно, она понять не может. Они близнецы, понятное дело, что между ними есть особая связь. Только внутренний голос подсказывает, что все равно это не оправдание. Или ей лишь кажется? Да, кажется, наверное. Она теперь совсем не своя, придумывает небылицы и верит в них. Вернется Тайвин — все дурные мысли исчезнут. Служанка возвращается, гасит свечи и убирает платье Джоанны, которое той уже не понадобится. Она подходит к кровати, шаги гулко разносятся по комнате, от чего Серсея сразу начинает возиться и переворачивается на другую сторону. — Миледи, я могу перенести леди Серсею в ее покои, если пожелаете, — тихо произносит Кейти. — Не надо, — мягко произносит Джоанна, качая головой. — Пусть остается у меня сегодня. — Как будет угодно, миледи. Она поджимает губы, смотрит на одеяла и думает о чем-то. Ей бы избавиться от всех своих мыслей, очистить разум, и тогда станет намного легче, проще. Спокойнее. — А где Джейме? В своих покоях, надеюсь? — спрашивает Джоанна спустя какое-то время. — Разумеется, миледи, — отзывается служанка. — Вас ничего не беспокоит? Принести что-нибудь? Ее что-то беспокоит? О, если бы она записывала предметы своего беспокойства на пергаменте, то вышло бы несколько свитков. Почти все эти переживания беспочвенны, но это не меняет того, что их нет. — Нет, ступай. Этой ночью она хотя бы не одна. Если по-хорошему, то она теперь не бывает никогда одна: малыш внутри крепнет все с каждым днем. Но разве дети способны избавить ее от страхов, вселить уверенности? Увы, они еще слишком малы. Джоанна засыпает быстро, забывает выпить лекарство, стоящее рядом с ложем. Все равно ей нужно не лекарство, а спокойствие. Сон дарует его лучше, нежели всякие травы да настойки. Всю ночь она спит спокойно и безмятежно — наверное, впервые за долгое время. Наутро будит лишь упавшая на пол металлическая чаша. Джоанна не открывает глаза, по тихим перешептываниям понимает, что это близнецы слишком громко пытаются улизнуть из ее покоев незамеченными. Спустя какое-то время — она не знает точно — в комнату заходят несколько служанок, тогда она уже открывает глаза и приподнимается с постели. И уже никаких страхов, необъяснимых предчувствий. Она только чувствует какую-то легкость и надеется, что все так и будет. С этой самой секунды и до конца. Лекарства не так сильно горчат на языке, платья и украшения не кажутся столь тяжелыми. Впервые за долгое время она завтракает вместе со своими детьми, чего не могла позволить себе из-за нелегкости собственного положения. Теперь все позади — может, и неверное чувство, но сейчас оно кажется единственно возможным. Улыбка не сходит с губ. Серсея снова спорит с братом, что-то доказывает ему. Джейме уступает и только наблюдает за ней. Джоанна не вмешивается, через силу ест и все же не сводит глаз с близнецов. Правдивы ли ее догадки? Конечно, они еще слишком малы. Им всего лишь восемь, но разве не в этом возрасте усваиваются все «можно» и «нельзя»? Дети. Только дети. И допускать подобные мысли в их отношении неправильно. Они просто привязаны друг к другу, но не более положенного. Не стоит все же забывать, что они — Ланнистеры. Достойные дети своих родителей, восходящих к Королям-на-Скале. Ей бы следовало гордиться ими, а не подозревать зачатки преступных связей. Стоит им только перестать ссориться, стоит Джейме взять сестру за руку, как Джоанна опять напрягается. Это не страхи, не глупости беременной женщины. Интуиция или как они это называют? Но поймав взгляд изумрудных глаз, она только одобрительно кивает и отправляет в рот очередную порцию непонятной жижи. Подошедшую к ней Кейти она замечает не сразу, медленно поворачивает голову в сторону служанки. — Миледи, прибыли, — тихо произносит девушка почти на самое ухо. Джоанна спешит выйти из замка, торопится так быстро, как только может, но она не успевает даже дойти до главного выхода. Навстречу ей идет мужчина, она даже принимает его издалека за своего мужа. Ошибочно. Этот закован в латы, в нем видна военная выправка, а взгляду его чужда жестокость Тайвина Ланнистера. Джоанна бросается ему на шею, совершенно забыв о приличиях и порядках. — Не ожидала тебя увидеть, Киван, — говорит Джоанна, выпуская кузена из объятий. — Мне не говорили, что ты приедешь. Но я рада. Он целует ее руку, но смотрит с какой-то немой печалью, тупой болью. Джоанне думается, что она неправильно поняла его выражение лица. Не столь часто они видятся, не столь привычно для нее видеть мужчину без стали во взгляде. — Ты так и светишься сегодня. Нет, это точно не просто так. Киван словно говорить что-то не хочет, будто в себе держит что-то такое, что тяготит его. Такие вещи она чувствует. — Произошло что-то, — произносит Джоанна. Она даже не спрашивает, утверждает. — Ты обязательно мне все расскажешь, хорошо? Только я прежде встречу Тайвина, я так по нему соскучилась. Не успевает она сделать и нескольких шагов, как он мягко касается ее ладони своей и медленно покачивает головой. — Джоанна… — В самом деле, Киван, ты пугаешь меня. Он тяжело выдыхает, нервно сглатывает. Сказать ей? Разумеется, нужно сказать. Здесь не умолчишь, не скроешь. Только как можно сказать подобное женщине — своей беременной кузине? Правда, они никогда не были особенно близки, но от этого легче не становится. — Давай отдохнем, поговорим сначала, — произносит Киван каким-то отчужденным тоном. — Да в самом деле, что происходит? Ответ на вопрос она не получает, а слова так и стучат в голове, повторяются снова и снова. Что-то происходит, а что именно — она не имеет ни малейшего понятия. Она твердо намерена увидеть своего мужа, он точно объяснит, что случилось. Если, конечно, не скажет, что ей стоит отдохнуть и не забивать свою голову такими малозначимыми вещами. У него всегда своя жесткая позиция, с которой спорить бесполезно. Джоанна с беспокойством смотрит на кузена, а потом разворачивается и уходит дальше по коридорам. Она не сразу понимает, что происходит. Солнце слепит глаза — такой хорошей погоды она давно не замечала, а, может, просто не обращала внимания. Но все это такие мелочи по сравнению с тем, что предстает ее взору. Люди, слишком много людей, но это же нормально, да? Тайвина всегда сопровождает много людей. Вот и сейчас. Джоанна не видит, что это. Повозка? Телега? Просто гора каких-то тканей? Камень? Перед глазами влажная мутная пленка. Улыбка сходит с губ моментально. Она чуть ли не бежит, идет так быстро, как только может, поддерживая одной рукой живот. Все еще пытается доказать себе, что все не так принимает, думает о чем-то не о том. Но глаза не врут — это ее муж. Лежит там, кожа его посерела, отдает зеленоватым, болотным цветом. Ее начинает тошнить, внутри все будто коченеет, Джоанна даже не замечает, как оказывается рядом с трупом, как отчаянно хватается руками за тело своего мужа и истошно кричит. У него прострелена грудь, кровь уже давно запеклась и теперь воняет гнилью. Бледно-зеленые глаза застекленели, и если принюхаться, то можно почувствовать запах разлагающейся плоти. Труп. Мертвец. Лишь остатки некогда живого человека. Но Джоанна видит своего мужа. Некогда сильного и могущественного человека, рядом с которым она ничего не боялась. У нее даже вопроса не возникает, кто это сделал. Знает. Предпочла бы не знать, но знает. Крики, рыдания, легче не становится. Ее пальцы намертво впиваются в его плечи. Живот пронзает резкая боль, Джоанна кричит истошнее. Не от резей, от безысходного чувства, разъедающего внутри все сущее. Чьи-то руки пытаются оттащить ее в сторону, она сопротивляется. Сильнее хватается за мертвое тело мужа и вопит нечеловеческим голосом. Истошно. Дико. Так, что слышат, вероятнее всего, все обитатели замка. Сказать что-то членораздельное она не может, только отпихивает слабеющими ладонями сильные мужские руки, оттаскивающие подальше. А потом перед глазами все начинает плыть, цвета смешиваются в одну непонятную кучу, туманная влага сама по себе не мешает, но что-то иное не позволяет ничего увидеть. Его убили. Не в равном бою, из засады. С ним поступили так подло, как она даже подумать не могла. Эйерис Таргариен. Если бы у нее остались хоть какие-то силы, она бы прокляла его. Поехала в столицу и, забыв, что он законный король Семи Королевств, влепила бы ему звонкую пощечину. А там уже будь, что будет. Что угодно. Хоть плаха, хоть костер. Теперь у нее не осталось никакой защиты, теперь она превратилась в легкую добычу. Овдовевшая женщина может рассчитывать лишь на защиту брата или сына. У нее нет брата. Сын же ее слишком мал. Наверное, это Киван отводит ее в сторону, подхватывает под руки, когда у нее подкашиваются ноги. Она кричит, голос становится все тише. Джоанна все пытается сказать, чтобы тело Тайвина не смели трогать. Чтобы не смели сжигать, не смели так глумиться, как бы в напоминание о ненормальных пристрастиях Эйериса. Чтобы не смели и думать о захоронении, пока она не позволит. Бесполезно. С губ срываются какие-то неразборчивые звуки, она собственный голос не узнает. И совершенно забывает о детях, которые уж точно не должны были узнать о смерти отца таким образом — услышав ее крики. События в мыслях сменяются яркими вспышками, промежутки между которыми являют собой лишь пустоту. Бессмысленную, однообразную и заставляющую цепенеть. Может, она сама отказывается от каких-то воспоминаний, выкидывает их из головы, будто они являются мусором, не представляют никакой ценности. Следующее воспоминание — дикая боль посреди ночи. Джоанна цепляется зубами в подушку и глухо стонет, едва поджимая ноги. А потом начинает хныкать, как маленькая девочка. В таком состоянии ее находит служанка. Опять боль. Крики. Почти отчаявшийся разум. Ей еще рано рожать, очень и очень рано. Морально она противится, но сил на настоящие сопротивления не хватает. Вокруг оказываются повитухи, служанки. Джоанна слышит только собственные крики, гортанные звуки, прерывающие тяжелое дыхание. Она покрывается холодным потом, стискивает пальцами мягкие ткани на ложе. Ее будто рвет изнутри, чьи-то голоса пытаются ее успокоить, что-то говорят. Джоанна не слушает или не слышит — сейчас понять трудно. Хочется умереть. Все настолько невыносимо — морально, физически, — что терпеть нет никаких сил. Пусть боги уже заберут ее, в обители Неведомого она снова встретится с Тайвином. Джоанна в который раз кричит, но стоит ее крикам затихнуть, как раздается другой вопль. Детский плач. Она тяжело дышит, только не чувствует никакого облегчения, как-то нервно улыбается. Потом накрывает темнота, впитывает остатки сознания, позволяет окончательно забыться и провалиться в бездну. Ей видятся какие-то странные картинки. Видения. Что это может быть? Все туманное, расплывчатое. Она продолжает взывать к богам, умолять их о милости. О смерти. Да, смерть — это единственная милость, которую только остается желать. Будто откуда-то издалека она слышит, как женские голоса суетливо повторяют про кровотечение. Что-то про уродливость. Что-то про угасание жизни. Потом она снова уходит во мрак, позволяет пустоте окутать себя. И малая толика сознания настойчиво твердит, что умирать ей рано. У Джоанны Ланнистер нет никакого права оставить собственных детей сиротами. За эту мысль она отчаянно цепляется, как тонущая. Хватается намертво. Спустя трое суток лихорадки овдовевшая леди Утеса Кастерли, произведшая на свет неполноценного сына, приходит в себя и с трудом открывает глаза.