Тринадцать жертв

Ингрид устало глянула на оба осколка и первым решила взяться за тот, что принадлежал Мейлиру. Просто решила соблюдать очерёдность. Как она понимала, где какой? Во-первых, осколки не были одинаковой формы, хотя это не помогло бы вернуть осколки на места, свали их любая неосторожность с диска. Во-вторых, от осколков исходила разная энергия, напоминавшая о том, какими силами обладал хранитель. Это уже было серьёзной подсказкой. Надеялась ли Ингрид, что проще будет иметь дело с жизнью или что у Мейлира прошлое окажется спокойнее? Не особо. Характер осколка влиял только на то, с проявлениями каких сил приходилось сталкиваться хранителю, но не имел значения при очищении памяти. Что же касалось прошлого, то Мейлир в этом вопросе был скрытен, меньше него завесу тайны о себе приоткрывала только Мейнир. Но она в целом почти не разговаривала с кем-то помимо него. Ингрид была бы рада не ворошить так подло чужое прошлое, но ведь если нет выбора, то можно? Неважно. Когда ты кого-то убила, лезть в душу уже слишком незначительный грех.

***

Мейлир этого времени тоже был из рода Шефре. Того самого, который когда-то основал. Этот всё также был очень знатным и влиятельным, вот только, вопреки желаниям основателя, был отрицательно настроен по отношению к магам. В настоящее время положение магов зависело от настроя людей в конкретной местности и от того, насколько велико там влияние церкви, однако гонения были вне закона. Шефре старались не иметь дела с магами без особой на то необходимости и, тем более, не родниться с ними. Мейлиру не повезло родиться наследником, но зато повезло, что осколок даровал лишь примечательно красивую и андрогинную внешность, которая цветовой гаммой и общими чертами не вызывала подозрений ни о том, что мать была неверна отцу, ни о том, что у него были необычные способности. Необычный оттенок на концах волос появился несколько позже. Даже так, лёгкая жизнь Мейлиру не светила. Не только потому, что строгие семейные порядки требовали постоянно учиться и быть чуть ли не идеальным во всём, хотя уже это отлично лишало и детства, и возможности свободно вдохнуть. У Мейлира было много двоюродных родственников, которые могли бы претендовать на место главы, если бы Мейлира не стало. А почему не стало… Тут главное сделать так, чтобы было неотличимо от несчастного случая, либо что сам виноват. Несмотря на строгость и благородность фасада, изнутри род Шефре стал тем ещё гадюшником. Пока Мейлир был совсем маленьким, он постоянно находился под наблюдением приближённых родителей, но даже несколько раз чуть не оказался задушен, похищен, отравлен или скинут с высоты. Уже тогда его способность начала проявляться в виде повышенной живучести: он быстро исцелялся, но не настолько, чтобы это вызвало сильные подозрения. Хотя когда в два года Мейлир пережил отравление, которое было столь сильным, что родители уже начали задумываться о похоронах, зародились слухи, что тут не обошлось без магии. Правда, обычно магия против ядов не помогала, ведь ради спасения сына родители, конечно, снизошли до того, чтобы пригласить мага-целителя. Тот смог только посоветовать регулярно давать зелье-противоядие, но с этим ядом такой способ не всегда срабатывал даже с крепкими, отлично подготовленными к жизни аристократов взрослыми. А Мейлир выжил. И даже не остался инвалидом, хотя такой вариант тоже был. В три года Мейлиру недостаточно было уметь ходить и внятно говорить, учиться читать, считать и просто поскорее повзрослеть. Обретение хоть какой-то самостоятельности в действиях означало, что надо учиться самостоятельно заботиться и о сохранности своей жизни. Потому что охрана не всегда окажется рядом и не всегда будет из числа верных. Кого подкупят, кто предаст – будь возможность всегда знать это заранее, жить стало бы в разы проще. Среди всей подготовки самой простой было регулярное принятие малых порций яда, потому что с ним организм Мейлира прекрасно справлялся. Где-то в три с половиной года Мейлир и сам заподозрил у себя магические способности. Будучи ребёнком, он регулярно обзаводился синяками или ссадинами. Иногда из-за собственной неаккуратности (за которую родители очень ругали), иногда потому что кто-то «случайно» толкнул. Удивительно, как у Мейлира не появился страх лестниц после того, как за месяц полетал с них раз шесть. В последний даже заработал сотрясение. В целом материала для практики хватало. В какой-то момент Мейлир заметил, что если приложить руку к повреждению и очень-очень пожелать, то оно исцелится. Мейлир был восхищён этой способностью, но уже тогда понимал, что не может никому о ней рассказать. Как и о том, что умеет создавать небольшие светляки, а ведь это для ребёнка казалось ещё большей магией, чем какое-то там лечение. С теми кузенами и кузинами, кто был близко по возрасту, Мейлир часто общался. Ему было велено постараться построить хорошие отношения, чтобы уменьшить количество потенциальных конкурентов и недоброжелателей. А родители тех детей нашёптывали втереться в доверие, чтобы впоследствии было проще ударить в спину. В этом доме даже родственникам доверять не стоило. Лучше и приятнее всего общение складывалось с Хальдис. Слепой троюродной сестрой, которая была на два года старше. Она не могла претендовать на место главы, поэтому в её компании можно было немного расслабиться, даже довериться. Не до конца, конечно, ведь даже если Хальдис сама по себе не представляла опасности, ею могли воспользоваться другие. И всё же Мейлир очень радовался встречам с сестрой. – Халь, а ты всегда была слепой? – как-то спросил Мейлир, совсем не задумавшись о бестактности вопроса. Какого вообще такта можно ожидать от мальчика четырёх лет? Некоторые и в тридцать четыре о нём знать не знали. – Я не вижу с рождения, – добродушно ответила она, явно ни на что не обидевшись. Мейлир вздохнул с печалью и сочувствием, подумав о том, как много красивых вещей упустила из-за этого Хальдис, а та едва заметно поджала губы, умолчав один настолько важный секрет, что его нельзя было рассказать даже Мейлиру. Несмотря на то, что для нечеловека не представляло трудностей заметить наличие сил, которые среди Шефре не одобрили бы. Мейлир любил читать Хальдис книжки. Так он практиковался и выполнял задания, а она узнавала много нового. Хальдис была удивительно чуткой. Мейлира с детства приучали не выдавать свои настоящие эмоции, всегда делать вид, что всё хорошо, привыкать постоянно носить выражение вежливого дружелюбия. Такую тонкую улыбку, за которую нельзя было обвинить во враждебности, пренебрежении, равнодушии и даже казалось, что её обладатель хорошо расположен к собеседнику. Хальдис не могла видеть его лицо, её не обмануть надёжно натянутой маской. Она очень хорошо чувствовала, когда Мейлир был расстроен, раздосадован, испуган, и как могла поддерживала. Обнимала, если никого не было рядом, либо тихо говорила то, что ему очень хотелось услышать. Как бы было чудесно пронести эти отношения через года. Всегда иметь рядом надёжного, понимающего человека. И это было бы возможно, будь Хальдис человеком, но когда Мейлиру было пять лет, стало известно, что мать Хальдис – ведьма. Её дитя, соответственно, тоже. Та женщина долгие годы умело скрывала черты, которые выдавали её принадлежность к магам. У Хальдис же такой чертой оказался цвет глаз. Собственная мать ослепила её сразу после рождения, чтобы скрыть этот момент. Мейлир и через года отлично помнил, как трясло его в момент оглашения приговора. От страха и от бессилия, что он ничем не мог помочь любимой сестре. От несправедливости, что она должна умереть, а он, тоже будучи магом, продолжит жить. Мейлир присутствовал на казни. Видел, не имея возможности отвернуться или даже зажмуриться, как сначала покатилась голова ведьмы-матери, а потом и самой Хальдис. На тот момент не было сомнений, что это она. От этой потери на душе стало слишком горько, но Мейлир не мог ни с кем этим поделиться. Потому что старшие в этот момент оказались удивительно единодушны, посчитав, что именно так следовало поступить с затесавшейся в семью ведьмой. Отца Хальдис при этом смогли оправдать, решив, что ведьма его околдовала. Вера в родственников и в справедливость подорвалась очень сильно. Уже тогда Мейлиру очень хотелось сбежать из этого дома, полного лицемеров и подлецов. Или хотя бы не пересекаться с ними, не становиться главой змеиного логова. Мейлиру нравилась красота, которая сопутствовала богатой жизни, нравились дорогие (изящные, а не пафосные) вещи, нравилось учиться. Это стоило того, чтобы терпеть долгие и скучные приёмы, фальшивые улыбки и полную лжи речь. Только он был бы доволен чем-то поскромнее, чем место главы, но права заявить об этом не имел. Когда Мейлир имел неосторожность поинтересоваться у родителей, какие у него есть варианты, кем стать в будущем, ему очень твёрдо сказали, что вариантов нет. И что он обязан оправдать возложенные надежды. А для этого необходимо выжить. Как только Мейлир смог крепко держать в руках тренировочный меч, его начали обучать фехтованию. Если во время тренировки Мейлир получал травму, которая портила благоприятный вид наследника, его ругали. Могли и выпороть. Ведь главное, чтобы следов наказания не видели другие. А там хоть спину до крови, хоть ноги в багровых синяках. Поэтому Мейлир, если успевал, применял способности, чтобы избежать наказания. Подрастающие кузены и кузины тоже начинали портить жизнь. Они очень любили дуэли: кто физические, а кто словесные. Проигрыш, конечно, не только отмечал позором, но и приводил к наказанию. Мейлир обязан был побеждать в любой ситуации. Он ведь наследник. У наследника не может быть слабых мест. Мейлира часто пытались задеть тем, что его можно было перепутать с девушкой. И ладно в детстве, где почти всегда пол можно было понять только по одежде, с возрастом андрогинность никуда не девалась. Кузены находили это смешным, кузины порывались нарядить в платье. Если честно, Мейлир не считал, что платье – это что-то плохое, особенно если оно красивое. Только в этом обществе в восемь лет уже затягивали корсет, а на такой Мейлир категорически не был согласен. Ему и так иногда казалось, что он задыхается в этом доме. В девять лет покушения на жизнь стали как никогда активными. На Мейлира чуть не упала здоровенная люстра в бальном зале. Его толкнули на нож, что торчал в саду из земли. Он неделю пролежал без сознания после отравления, а потом ещё неделю мучился от жара, болей и невозможности нормально есть. Попытались столкнуть с балкона. Чуть не похитили – спасло только то, что тогда Мейлир начал спать с ножом под подушкой. Это уже слишком выходило за рамки обычной семейной конкуренции. Излишне активные родственники слишком много себе позволяли, всего пара ошибок, и уже было легко доказать, что случаи совсем не несчастные и кто за всем стоит. Виновных наказали и присмирили, жить стало немного спокойнее. Только расшатывания психики так просто не успокоить. Мейлир боялся спать, вследствие чего мучился головными болями и травмами на тренировках из-за ухудшения внимания. Боялся высоких и открытых мест, боялся даже какую-то мелочь доверить слугам, которые были с ним с детства. Он принял правила игры. Всегда сохраняя доброжелательный вид, с подозрением относился к каждому, потерял веру в отношения, построенные не на выгоде. А ведь Мейлира всё ещё можно было назвать ребёнком. В одиннадцать лет кузен вызвал Мейлира на дуэль. У детей они обычно проводились на тренировочных мечах, но оказалось, что у меча кузена была заточенная часть, смазанная очень сильным ядом. У Мейлира не осталось чётких воспоминаний о том, как ему ранили колено. Только то, что рана была очень сильной и воспалилась из-за яда, а сам Мейлир по той же причине потерял сознание. Колено не удалось полностью вылечить. Ни лекарства, ни магия, ни силы организма не помогли. Придя в сознание, Мейлир попытался применить способности, но было поздно. Ему оставалось только учиться делать вид, что трость – это просто часть образа, а не необходимый инструмент. Что ему совершенно не больно долго стоять, ходить, вставать, что он всё так же прекрасно фехтует. Что он всё так же идеален и не пытается за улыбкой скрыть то, что вот-вот упадёт, если лишить опоры в виде трости. Как раз тогда, пытаясь понять, насколько сильны повреждения и будет ли Мейлир в принципе способен ходить, ему провели магическое обследование. И обнаружили в сердце осколок магического камня, который никак нельзя было извлечь, не убив Мейлира. Приглашённый маг втайне рассказал главе семьи о находке и о том, что этот камень наделил магией самого Мейлира. Главе встал перед выбором: либо избавиться от сына, чтобы снова не запятнать честь Шефре магическим отпрыском, либо пойти на сделку с остатками совести и обучить сына контролировать силы, чтобы его ничто не выдало. Внешне ведь он всё ещё был неотличим от человека, если не считать особенностью красоту. Вскоре после начала тайного обучения Мейлир понял, как жалок по сравнению с настоящими магами, что никогда с ними не сравнится. Он с большой охотой впитывал магическую теорию, а когда дошёл до практики, оказалось, что не владеет ничем, кроме поисков следов жизни, лечения и слабого управления светом. Это много относительно возможностей простого человека, но ничтожно мало в сравнении со способностями магов. – Но почему так? – почти в отчаянии спросил Мейлир своего учителя. – Значит, по своей природе вы самый настоящий человек, – пожал плечами тот. – Полагаю, то, что внутри вас, сравнимо с артефактом. Вы можете делать только то, что входит в его функции. – Как же такое возможно? Разве же рождаются люди с артефактами внутри себя, разве могут внутри них сами собой вырасти магические камни? Мейлиру стало неуютно и страшно. Он знал, что отличается от людей, причислял себя к магам. Да, быть магом среди Шефре, как показал опыт Хальдис, неоправданно рискованно, но когда ты можешь причислить себя к какой-то группе, когда знаешь, что не один такой, становится немного спокойнее. И вдруг оказалось, что он чужак для всех. Слишком особенный, только ни в какой мере это не было комплиментом. – Раньше ни я, ни мои коллеги с таким не встречались, – признался учитель. – Я не знаю, как такое возможно, но есть ощущение, что некоторое заклятье привязано непосредственно к вашей душе. Возможно, оно и вырастило камень. – И его совсем никак нельзя снять? Избавиться от камня и от магии? – со слабой надеждой спросил Мейлир. – О такой возможности я не знаю, особенно не представляю, как провернуть подобное, сохранив вам жить. Даже магическая хирургия не сможет извлечь этот камень, он слишком слился с вашим сердцем. Но зачем вам избавляться от сил, которые помогают вам выживать? Вместо ответа Мейлир просто молча повёл плечами. Объективно у него действительно не было причин. Если бы не способности, он бы не сидел сейчас здесь, а сгнил бы в земле. Но он был неправильным, неуместным. На публике Мейлир с лёгкостью был ярким, самоуверенным и немного нахальным. Он задорно стучал и поигрывал тростью, как бы доказывая, что та лишь украшение. Словно заряжал окружающих жизнью и своей лучезарностью. С возрастом даже в его андрогинности начинали видеть не причину для насмешек, а красоту. Ведь для аристократа такие тонкие и изящные черты – близость к картинному идеалу. Только вот светлые волосы на концах начинали голубеть, даже если срезать часть, цвет волос всё равно вскоре менялся. Пришлось делать вид, что и это часть образа, причуда красить волосы. Также с возрастом становилось больше балов и приёмов, после которых Мейлиру стоило большого труда встать с кровати. Он не имел права выдавать свою уязвимость, просить о помощи, давать понять, что долго и упорно учился ходить не хромая. Вокруг всегда было много слуг, но даже перед ними Мейлир должен был сохранять идеальность. Ведь кого же ещё будут расспрашивать о слабостях наследника? Когда ему было шестнадцать, родители стали внимательнее изучать девушек на предмет того, с кем брак будет политически выгоднее. Мнение Мейлира тут учитывалось, только если он тоже рассматривал вопрос с позиции выгоды. А он и не знал, как смотреть иначе. Мейлир не любил, не мечтал о любви и не верил, что когда-нибудь полюбит. Ему требовалось рядом полезное и верное плечо, которое впоследствии родит нового наследника змеиного гнезда. Мейлир даже не помнил, чтобы среди аристократов видел то, что называют любовью. Может, это просто ему так не повезло с примерами? Даже если и так, в своей семье он исключением не станет. По крайней мере, Мейлир был в этом уверен, пока не почувствовал зов. Тогда ему уже было семнадцать. Почти задушенное желание сбежать из дому встрепенулось в душе с новой силой. Мейлир не находил себе места, но всё же ему не хватало решительности рвануть неизвестно куда. Он опять потерял сон, мысли становились более навязчивыми. С каждым днём Мейлир всё острее ощущал свою неуместность. И то, как не хочет ничего общего иметь с семьёй, жить, постоянно ожидая ножа в спину. Его уже не раз предали те, с кем он был будто бы близок. Тётя, незаметно подсунувшая бокал с ядом, кузина, попытавшаяся уколоть отравленным лезвием во время танца. Кузен, приложивший немало коварности, чтобы подстроить несчастный случай и скинуть с лошади. Дядя, подославший убийц. Мейлир по жизни родителей знал, что дальше жизнь лучше не станет, просто в руках окажется больше власти и рычагов давления, а вокруг – ещё больше подхалимов. Мейлир сбежал вскоре после совершеннолетия. Если бы он не взял тогда лошадь, то не устоял бы на ногах даже после короткого пути до замка. Лошадь он потом пристроил на одной конюшне, когда понял, что замок так просто не покинет. В этом проклятом месте Мейлир встретил Мейнир. На первый взгляд она вызывала в нём только жалость: безвольная кукла, от которой словно исходила какая-то рабская аура. Она точно всю жизни провела в услужении, но делала это совсем не по своему желанию. Она ведь даже не умела ничего желать! Молчаливость Мейнир объяснялась очень просто: она не знала местного языка. Зато Мейлир знал тот, на котором она говорила. То ли от скуки, то ли ведомый благородным порывом, он решил обучить Мейнир языку. Она довольно быстро научилась понимать других, а вот говорить получалось гораздо хуже. Да и, кажется, Мейнир было привычнее молчать. Мейлиру казалось, что хранительница тянулась к нему просто потому, что привыкла иметь хозяина, а он привык командовать слугами. Первое время их отношения так и выглядели со стороны. Хотя на самом деле Мейлир никогда не приказывал, только просил, иногда чуть более настойчиво, когда видел, что Мейнир нужен чуть более сильный толчок, чтобы очнуться. Да и в замке удивительно просто уходили старые привычки. Потому ли, что все здесь были изгоями из-за способностей, но вместе с тем простыми людьми? Равными и свободными в общении. Или потому, что их связала общая беда? Никто не строил козней, не вынашивал коварных планов, не плёл интриг. В итоге Мейлир позволил себе расслабиться. Ему хотелось стать частью этой «семьи», а для этого требовалось вновь научиться доверять, меньше притворяться, показывать, что можешь был слаб и не идеален, принимать помощь. Сам Мейлир очень хотел помочь Мейнир, потому и держал подле себя. Ей тоже многому нужно было научиться. Не только языку, но и тому, что она тоже имеет право чувствовать, говорить, иметь своё мнение, имеет право на хорошее к себе отношение, на защиту. Что она человек, а не чья-то собственность. Так тепло становилось на сердце, когда Мейлир замечал, что Мейнир понемножку оживала. Конечно, иногда приходилось применять способности, чтобы вывести её из апатии. То, что Мейлир был именно хранителем жизни, тоже помогло им сблизиться. Потому что он мог исправить ситуацию, когда Мейнир теряла контроль и губила растения. Потому что ему было безопаснее, чем другим, находиться рядом с ней, ведь он мог подпитывать Мейнир магией, а не собственной жизнью. Мейлир и сам очень удивился, когда понял, что полюбил. Ладно там доверять научиться и не бояться с кем-то в одной комнате спать. Это он когда-то умел, так что тут скорее надо было вспомнить, как оно делается. Подозрительность унять. Но любовь? Мейлир даже не мог сказать, что любил родителей, у него не было отношений более близких, чем дружба с Хальдис. А тут он полюбил девушку, к которой изначально испытывал только жалость. Однако отрицать чувство не имело смысла, поэтому Мейлир просто стал относиться с ещё большим вниманием и заботой. А Мейнир, пусть даже плохо разбиралась в любых чувствах, очень старалась отвечать взаимностью. Поддерживала, когда замечала, что ему тяжело из-за разболевшегося колена. Помогала уснуть, если видела, что Мейлира мучила обострившаяся подозрительность или кошмары. Участие Мейнир всегда было очень тихим, но очень ценным. И не было ничего удивительного в том, что в конце Мейлир готов был не жалеть своей жизни ради её. Ведь несмотря на все ценности, что принесла ему богатая жизнь, главной ценностью стала Мейнир.