Зарисовки по «Сверхъестественному»

      Тьма. Она преследует, ходит по пятам, подкрадывается исподтишка.       Она ждёт того момента, когда её жертва закроет усталые глаза.       Когда покорится.       Сорок лет. Сорок лет, сотканных из муки. Боли, агонии.       Они отражаются гулким эхом в измученной голове.       Они всегда тут, рядом.       Выжжены на изнанке сознания — там, куда не дотянуться.       Сегодня на охоте Дина ранили в руку.       Всего лишь царапина — она даже не стоит нахмуренных от беспокойства бровей брата.       И Дин просто отмахивается от младшего.       — Быть может, сегодня мы попробуем немного глубже? — Аластор жутко ухмыляется, загоняя под кожу металлическое холодное лезвие.       Тело жертвы напрягается, но Дин сдерживает рвущийся наружу крик боли.       Кажется, что рука вот-вот отвалится, и охотник был бы этому рад. Ведь как можно пытать то, чего просто нет?       — Ах, ты хочешь, чтобы я избавил тебя от страданий? — воркует палач над ухом, отчего по спине Дина бегут мурашки, — Ты знаешь, что должен сделать. Что должен сказать. Всего лишь одно маленькое слово.       — Никогда!       И Аластор вонзает нож ещё глубже.       Сегодня Дин обжегся о чайник, который стоял на плите — сказываются недосыпание и усталость.       Всего лишь небольшой ожог — он не стоит того волнения, которое показывает сейчас Сэм.       И Дин просто отмахивается от брата.       — Жарко? Не стоит благодарности, Дин, просто наслаждайся, — Аластор подбрасывает дров в и без того разгорающийся костёр.       Охотник, сцепив зубы, борется с желанием закричать. Чувствуется запах паленой кожи. Сильный. Тошнотворный.       — Неужели ты не хочешь сказать мне? Взмолить о пощаде? Всего лишь одно слово, Дин — и Ад тотчас ляжет к твоим ногам.       — Никогда.       И Аластор добавляет в огонь еще топлива.       Сегодня Дин в первый раз срывается на брате.       Кричит, чтобы тот отстал от него со своей треклятой и такой надоевшей заботой.       — Это мой Ад, Сэм. И ты ничем тут не поможешь.       А воспоминания продолжают преследовать.       Каждая рана напоминает о тех, что были получены там, в пекле.       Каждый демон, которого он пытает, заставляет вновь видеть. Видеть их. Тех, кого он мучил, утратив человечность.       — Я согласен. Согласен…       Глаза палача вспыхивают торжеством, и он пожимает руку своей жертве.       — Теперь ты такой же, как и я, Дин.       И отрицать теперь это бесполезно.       Сэм уже почти привык к крикам посреди ночи.       К мечущемуся по кровати брату.       К мокрой от пота подушке.       Ад не отпускает Дина — но только самому Дину известно то, что он так тщательно скрывает.       Брата пытали. Брат пытал.       Это единственное, что Сэм знает.       И хочется помочь, сделать хоть что-то — но что?       Крики. Снова и снова. Дин уже просто не смотрит на тех, кто ложится под его нож. Чью плоть он режет и кромсает.       Так проще.       Сделать, что должен — и забыть. Заткнуть уши, закрыть глаза. Отгородиться защитным коконом.       Только вот не избавиться теперь от этого вовек.       Никогда.       — Ты — такой, как я, Дин.       И как объяснить все это Сэмми? Как вывалить на него все то, что по кусочкам уничтожает и без того истерзанную душу?       Кас позаботился о теле. Исцелил. Поправил.       Только вот о душе, кажется, забыл.       И напоминает она о себе каждый день. Каждую ночь. Каждую чертову секунду.       Можно забыть пытки. То, с каким удовольствием Аластор причинял боль.       Можно перестать содрогаться каждый раз, когда что-то острое прикасается к коже — ведь ты помнишь, что это значило там.       Можно похоронить в себе все это. Но не лица тех, чьи крики до сих пор слышатся даже здесь.       Можно простить себе даже слабость, которую Дин так ненавидит. Крики боли, что не смог сдержать. Слезы, что текли по щекам.       Но не это.       И как же ты хочешь помочь мне, Сэмми? Какими словами ты очистишь меня от этого дерьма?       Знаешь, когда ты смотришь на меня так, как сейчас — я хочу убежать. Далеко, лишь бы не видеть этого взгляда.       Ты ведь по-прежнему восхищаешься мной. Твоим сильным и мудрым старшим братом. Своим кумиром, на которого всегда равнялся.       Если бы ты только знал, как низко пал твой идол. Что меня уже не спасти.       И я просто не могу смотреть тебе в глаза. После того, что я сделал. Во что превратился.       Ты спокойно выслушал мою исповедь. Принял. Не упрекнул.        Но, черт возьми, Сэмми, как мне принять это? Как теперь жить? Как просыпаться по утрам, когда ты знаешь, что сотворил?       Как?       Сэм не спит, когда в комнату вваливает пьяный в стельку брат.       Он не спит, когда тот заваливается на кровать, бормоча что-то невнятное себе под нос.       Он не спит и тогда, когда Дин уже отрубился.       Сэм не слепой. Он прекрасно видит, что происходит с братом, как бы тот ни скрывал это.       И пусть он не хочет принимать его помощь. Сэму все равно. Он будет рядом с братом. Не оставит.       Сэм подходит к Дину и укрывает его одеялом.       Стаскивает ботинки.       Смотрит внимательным взглядом.       И когда утром брат просыпается, Сэм уже давно встал. Он готов снова слушать его ворчание. Уверения в том, что он в порядке. Он готов даже снова принять на себя вспышку его ярости.       Ведь теперь у них появилась надежда.       Сегодня Дину первый раз не снились кошмары.