***
Дин-дон. Заброшенная церковь на краю города. Или, может быть, мира? Только там способно существовать подобное место. Черное. Жуткое. Пронизывающее до костей злым, мертвым ветром. Сэм идет, видя впереди брата. Идет, не обращая внимания на боль во всем теле. Где-то там, позади, остался поверженный Джейк. Далеко, кажется, целую вечность назад. Сэм, вполне возможно, забыл о нем — да и зачем о нем помнить? Впереди Дин, впереди долгожданное спасение. Там еще можно бороться с Желтоглазым. Там. Не здесь — где даже время уже мертво. Сэм идет, видя впереди брата и не видя, как встает за спиной силуэт. На долю секунды успевает заметить изменившееся лицо старшего — где-то в душе отдается беспокойством, так и не успевшим перерасти во что-то большее. Затем — боль. Резкая. Вспышка. Глаза застилает кровавым маревом, и вот уже брат становится маленьким и бесконечно, бесконечно далеким. — Сэм! Сэмми! Сэм слышит это, толчками выдавливая из себя воздух, которого внезапно стало так мало. На его место пришла боль. Она везде — в голове, теле и даже Дин теперь — один сплошной ее источник. Сэм это ощущает и хочет сказать, что все будет хорошо. Что он обязательно выкарабкается, что старший сможет его подлатать. Или это уже не его мысли, а Дина… он не знает. Сэм чувствует, как стало холодно. Очень, очень холодно — так, как не было еще никогда. Даже боль отступила на второй план. Лед. Он везде, Сэм закован в его броню. Хочется сказать Дину, чтобы разжал объятия, иначе он замерзнет тоже, но вместо слов — все тот же лед. Холодно. И где-то вдалеке слышен глухой звон огромного колокола — ведь Сэм мертв.***
Дин-дон. Пустой дом в населенном демонами проклятом городе. Дин лежит, пригвожденный заклятием этой улыбающейся твари Лилит, и, как никогда, понимает — все кончено. И в это понятие «все» он включает свою жизнь, которую никогда не ценил и которую так страшится потерять сейчас, и жизнь брата. За дверью — рычание. Цербер рвет когтями, чувствует жертву. Чувствует мясо. Кажется, сердце остановило свой бег, и Дин отдал бы все, чтобы время затормозило тоже. Но оно идет, идет неумолимо. И вот уже рука демона прикасается к ручке двери, открывает. Адский пес стоит на месте — секунда, но для Дина она кажется бесконечностью. Словно в замедленной съемке — лицо брата, умоляющий взгляд зеленых глаз вместе с клокочущей яростью. Страх. Он здесь есть тоже, замер — чтобы впиться затем острыми, как бритва, когтями. Разодрать, разорвать тебя на клочки. Светлые волосы Руби — точнее, того, что от нее осталось. Лилит надела ее, как надевают платье в праздничный день. Цербер стоит. Черная, сверхъестественная груда мяса, шерсти и костей. Из широко открытой пасти с огромными зубами (острыми, требующими человечины) капает слюна. Под лапами — борозды от когтей. Дин видит это все невероятно четко, как будто рассматривает в микроскоп, изучая. Тик-так. Стрелка часов отмерила одну секунду. Сердце еще успело пропустить один удар. Цербер превратился в узкую линию (слишком быстро. Слишком быстро для глаза человека), мгновенно оказавшись рядом с Дином. Огонь. Боль опаляет, словно пламя, и Дин начинает гореть. Грудь, ноги, руки — все объято всполохами, и держать боль в себе нет никакой возможности. Она вырывается криком, и эхом вторят ему разъяренные, отчаянные крики брата. Когти, зубы — рвут. Раздирают тело на части, в воздухе повисает тошнотворный запах крови. Дин чувствует сквозь агонию, как что-то липкое стекает по груди. Хочется кричать, но из горла вырывается лишь хрип. Боль, находящаяся вне пределов человеческих возможностей — и на глаза падает спасительная пелена. Где-то там, уже совсем близко Дин чувствует адский огонь. Он ждет. Жаждет принять в свои объятия дорогого гостя. Жарко. Нечеловечески горячо. И рядом слышится резкий звон гигантского колокола — ведь Дин мертв.***
Кадры на кинопленке. Они бегут, сменяя друг друга. Нож, вонзившийся в спину. Неуверенные шаги — и падение в родные руки брата. Тьма. Когти, разрывающие тело на кровавые лоскуты. Последний взгляд. Пламя. Рушащийся на глазах мир. Архангел и Сатана, смотрящие друг на друга. Человеческая душа, затесавшаяся между ними. И — шаг. Последний. Клетка. Клинок, что обратился против своего же хозяина. Божий писарь, смотрящий с торжеством. Отчаянный крик брата. «Я горжусь нами». Они умирали столько раз, что это стало похожим на неудачный дешевый фильм, что во множестве крутят в кинотеатрах захудалых городков. Только сейчас все — реально. Каждый день по кому-либо из нас звонит колокол. Обычно он звонит лишь раз… но вселенная для этих двоих уже давно сделала исключение. И никто не знает, сколько он прозвонит перед тем, как замолчать навсегда.