Зарисовки по «Сверхъестественному»

      — Мне снова продавать душу за тебя, Сэмми?       Дин спрашивает, стоя над телом брата. Глядя в мертвые глаза младшего. Спрашивает, при этом прекрасно зная, что ответ будет всегда и неизменно лишь положительным.       Осталось лишь покачать головой и посетовать на братишку, что в очередной раз угодил в переплет. Которого снова приходится выручать.       И Дин бы охотно так и сделал, если бы сейчас речь шла о чем-то другом, а не о жизни его брата. Вот он, лежит сейчас на полу и невидящим взглядом смотрит в потолок. Лужа крови уже достигла правой руки, так что младший теперь касается ее пальцами. Белое на красном. Это даже красиво, если бы Дин мог задуматься о подобном.       Волосы уже намокли от крови, слиплись. Клетчатая рубашка насквозь пропиталась багровым — не отстирать. Вот уж Сэмми будет ругать, когда очнется. Дин уже сам не замечает, как начинает мыслить совершенно иными категориями — Сэм очнется не если, а только когда.       Когда.       Когда его старший брат сделает то, что должен, то, что он обязан был делать с самого рождения младшего — и с чем он раз за разом позорно не справляется.       — Мне снова продавать душу за тебя, Сэмми?

***

      Слова застревают в горле и наружу вырывается лишь измученное, исковерканное, изломанное «Сэмми» — единственное, о чем Дин еще способен думать, стоя на могиле младшего.       Он пришел сюда тогда, когда исчерпал все иррациональные, сверхъестественные, невозможные, все мыслимые и немыслимые, кажущиеся уже нормальными для них — способы вернуть брата. Когда он наконец-то понял, что — бесполезно. Конец. Сэмми уже не вернуть.       Никогда.       Когда пришло время сделать что-то обычное, естественное, человеческое — похоронить. Отпустить и пытаться существовать с незаживающей раной на месте души. Именно существовать. Не жить.       Больше никогда не жить.       — Я хотел вернуть тебя, Сэмми. Правда, хотел. Хотел все эти… — Дин замолкает. Он устал считать дни, минуты, секунды — целую вечность без своего младшего брата. Устал смертельно. — Я помню, как однажды ты сказал, что не знаешь, в каком мире мы окажемся после смерти. Помнишь? Когда ты еще сказал, что надеешься, что этот самый мир окажется лучше того, в котором живем мы сами. И я еще посмотрел на тебя так… в общем, неважно. Я… — тут голос подводит окончательно, и Дин скорее произносит одними губами, чем шепчет: — Я просто надеюсь, что ты как раз в таком мире, Сэмми. Как раз в таком.

***

      — Вы действительно этого хотите? — молодой человек, щурясь от солнца, подозрительно косится на Дина, не смея поверить своему счастью. Чтобы обменять машину — машину! — на какой-то дышащий на ладан, пусть и довольно бережно хранимый, мотоцикл… Конечно, он уже успел обговорить все несколько раз и в мельчайших деталях — но боязно все равно. А вдруг обманет? А…       — Да.       И в этих словах столько… всего. Целая вселенная, о которой парень понимает, что знать просто не должен. Все, что от него требуется — так это просто передать эти чертовы ключи и помалкивать в тряпочку. А происходящее — дьявол с ним. Значит, все так и быть должно.       Дин подбрасывает ключи в руке, смотря на уезжающую Импалу.       «Прости меня, Детка. Ты знаешь, что я должен был».       Дин подбрасывает ключи в руке и смотрит на только что купленный мотоцикл. Старый, с облупившейся кое-где краской — Сэмми бы точно возмутился такой покупке. От этой мысли Дин даже улыбается — оказывается, он не забыл, как это делается.       С этой же улыбкой он садится и заводит мотор. Дорога стелется впереди бесконечной серой полосой — впрочем, теперь этой бесконечности и не требуется. Она была нужна, когда рядом с Дином был еще один человек. Всего один — но от его потери изменилось все. Охота, дорога, даже Импала, которую он обменял.       «Ведь, — шепчет Дин, — теперь мне нужно только одно сидение».