jar of butterflies

      Машина Бэкхёна белая. Цвет больничной палаты, домашнего потолка. Цвет пустоты или невинной чистоты. Цвет обещаний или цвет бесполезности. Кёнсу не научился их различать.       Сам Бён Бэкхён как что-то собой разумеющееся. Делает то, что от него хотят, не разочаровывает, смотрит в глаза и улыбается во все зубы. Тепло в его объятиях, словах, приветствиях, даже в холодных ладонях на спине. Простота в его внешности. В маленьком полумесяце глаз, в тонких губах и хрупкой фигуре. Но Кёнсу никогда не осмелится назвать его серым, блеклым или скучным. Весь он, такой не напрягающий, дарит чувство лёгкости в хриплом смехе, словно вокруг него чистейший воздух. Хочется дышать. И жмуриться. Потому что Бэкхён, кажется, светится.       Кёнсу моргает часто-часто, и у него слезятся глаза. Он почти видит, как свет пробивается сквозь густой барьер, и вот Чанёль и Чен снова смеются в унисон. Он пялится на Бёна, ловит его хитринку в еле заметной усмешке.       Машина Бэкхёна белая. Цвет хрупких ракушек под мокрым песком, цвет уже выполненных обещаний, о которых ты и сам не думал; дневного света; лилий на чёрном граните. У Бэкхёна свой белый. Его обещания отличаются от обещаний Чондэ. Он обещает только то, что ему по силам, подготавливает тебя беззаботными разговорами, словно не заморачивается совсем. Сжимает твоё плечо так, словно делает это случайно. Ослепляет улыбками.       — …заглохли прямо посреди трассы, — хихикает, смущённо почёсывая затылок. — Ну конечно же, я всё исправил… Только вот Сехун уснул.       Смеются абсолютно все. И Кёнсу, как ни странно, тоже хочется. Бэкхён снова кидает ему белую, еле заметную искорку взглядом искоса, и губы, словно сами по себе, растягиваются в улыбке.

***

      Сехун просыпается от чужого хохота и копошения, долго ворчит на «шумных хёнов» и супится. Вздёргивает острый подбородок, кажется почти высокомерным, если бы не румянец на бледной коже от чужих «Сехунни». Аристократичные черты лица сразу смягчаются при смущённой улыбке от любопытного взгляда Кёнсу. В его образе свежая юность, тончайшая красота и безграничное природное обаяние. То ли из-за возраста, который Чанёль не забывает упоминать каждую минуту, то ли из-за самого Сехуна. Светлые волосы красиво переливаются в лучах солнца, и невольно вспоминается золотистый лабрадор ретвирер. Внушающий, но, несомненно, игривый, добрый и безгранично ласковый. Он прячет пылающее лицо на плече у Бэкхёна и хмурится очаровательно от очередных шуток Чанёля.       Они раскладывают контейнеры с фруктами и выносят маленький холодильник с напитками из багажа Чанёля. Синий.       Кёнсу хочется расслабиться от весёлых разговоров и искреннего звука чужого смеха, но напряжение тяжело давит на плечи. Он не может перестать оглядываться, вздыхать от ожидания и кусать костяшки пальцев. Ветер сушит искусанные губы, море пытается успокоить шумом. Чондэ прожигает взволнованным взглядом. Ждёт сам. И неизвестно чего.       Кёнсу еле сдерживает себя, чтобы не фыркнуть, пожать плечами и даже закатить глаза. Всего лишь тяжёлое «Чонин» на повторе, всего лишь какой-то человек. Он не знает о нём абсолютно ничего, но не может что-либо сделать. Сжимающее чувство паники и страха где-то на запястьях. Дело ли в непривередливом Чондэ, который не станет испытывать неприязни на пустом месте, или же в самом Кёнсу. Сложности – это то, от чего он всегда бежит. Кричит им в лицо, что ему уже достаточно, с него хватит.       Ветер, словно безмолвный помощник, ударом заставляет закрыть глаза и упустить момент, даёт возможность ослепнуть на секунду, ровно до того момента, как «Чонин» ленивой фигурой появляется в поле зрения.       Лишь рывок Чондэ рукой, неосознанным защищающим жестом, подальше за спину, и его напрягшаяся шея перед глазами — отрезвляет.       — Чен, прекрати, — Бэкхён вздыхает устало, смотрит на Кёнсу извиняющимися бликами в глазах.       Раздражает. От упрямства хочется взглянуть в это непрекращающееся «извини» и, словно ребёнок, показать язык. Или же всё это просто от безысходности и отчаяния, лицом к лицу со страхом.       В руках Чондэ всё те же щипцы, и сейчас он запихивает его обратно в банку и накрывает ладонью. Кёнсу задыхается. В этот же раз достаточно слов друга, пустого выражения лица Чанёля и дрожащей руки на плече с немым «пусти». Чондэ не реагирует, когда тепло исчезает, и Кёнсу стоит подле. Не видит.       Шарит глазами, усердно моргает. Не видит.       Пусто. В тёмных глазах отсутствие глубины, холод в фигуре и полное безразличие к напряжению, сверкающему вокруг. Серость, блеклость. Тёмная футболка, смуглая кожа, тусклый чёрный оттенок волос. Кёнсу пытается зацепиться хоть за что-то, но, как незрячий, водит руками по поверхности и не чувствует даже шершавости. Весь «Чонин» гладкий и неправильно ровный. Люди такими не бывают.       Он смотрит на его отчаянные попытки всё с тем же ледяным спокойствием в глазах и просто проходит мимо. Высовывает из холодильника алюминиевую банку и даже пьёт равномерными глотками. Чанёль рядом с ним, как опасное синее пламя. И впервые он не нравится Кёнсу, не успокаивает его. Словно вот-вот вспыхнет под напором, потому что Чонин гасит всё вокруг.       Чондэ сжимает губы — над его солнцем сейчас такие ненужные тучи. Сехун взволнованно натягивает козырёк кепки ниже и словно съёживается от давящей тишины.       — Поздоровайся.       Он равнодушно смотрит на ладонь брата, сжимающую его предплечье, и впервые проявляет какую-то эмоцию. Кёнсу с натяжкой бы назвал это усмешкой, если бы не безучастная пелена в глазах. Его уголок рта так нелепо приподнимается, и он, наконец, глядит на него дольше обычного.       — Привет. Всем.       «Чонин» наконец превращается из чувства в явь. Но то, чем он теперь становится… Кёнсу ожидал чего угодно, но этого ли? В голове он так и не обретает очертание, и даже если взглянуть на него сто раз, то с трудом можно будет описать на уголке той тетради.       Словно манекен. Безупречно красивый в чётком очертании скул, в изгибе широкой спины, в кошачьем разрезе глаз. Пустой внутри, холодный и, наверное, ровный на ощупь, как бездушный кусок пластика.       — Привет, Кай! Ты где был? – Только сейчас Кёнсу замечает, что единственное, что Чонин не накрыл с головой лишь одним своим присутствием – это свет Бэкхёна.       Всё та же беззаботная улыбка на губах, всё то же еле заметное сияние на коже и понимающий взгляд. Видит ли он всё? Кому помогает сейчас? Нашёл ли он то, за что невозможно зацепиться? Вопросы скапливаются в комок, и никто не решается их задать.       — Осматривался вокруг.       Кёнсу не знает, Чонин ли подавил его, но, кажется, сам он вдруг «теряет зрение». Перед взором лишь застывшие фигуры без цвета, запаха и чувств. И становится страшно. То, как Бён назвал его, действительно ему подходит. Только осколок ли это или же так всегда и было?       В банку по горло залили воды: есть возможность дышать, но в разы тяжелее, паника сдавливает и перед глазами чёрные круги медленно окрашивают всё в серый цвет. Безобразные звуки пианино в голове на этот раз оглушают.       Чонин сжимает пустую жестянку в ладони и закидывает в целлофан с мусором под громкий хлопок Бёна и «хочу искупаться!».       И все разом просыпаются, изображая суматоху, каждый вдруг находит себе дело. Лишь Кёнсу не знает, куда себя деть, и смотрит в спину Каю, ровно до того момента, пока Чондэ не хватает его за руку и не уводит в сторону шумящего моря, которое Кёнсу с облегчённым выдохом слышит.