jar of butterflies

      С каждым разом Кёнсу чувствует, что у него осталось слишком мало слов. Его пометки переполняются непонятными рисунками, словно он совсем потерял возможность как-то связывать между собой всё происходящее с ним. Хотя, возможно, на самом деле ему совершенно нечего запоминать, ему нечего описывать, потому что его жизнь на какое-то слишком затянувшееся время превращается в привычную рутину и грифельную серость из будней и привычных занятий, без вмешательства кого-либо важного. Он ощущает иногда желание осмотреться вокруг и зацепиться за что-то взглядом, но единственное, что он видит каждый раз, — это полнейшая пустота вокруг него. И кажется, что он постепенно даже теряет возможность слышать, потому что ничего, кроме тишины, не ласкает его слух.       Он никогда не брал инициативу в свои руки, чтобы просто узнать, звучит ли голос Чондэ так же, как раньше, или действительно ли его чай настолько сильно отличается от его чая. Даже если мысль посещала голову, сразу же, стоило ему просто открыть глаза, он никогда не старался этого запомнить. Ему казалось, что это слишком напрягает, вызывает у кого-то чувство, схожее с чувством долга перед кем-то жалким и нуждающимся.       И если даже Кёнсу в нём не раз нуждался, он никогда не давал об этом знать.       Раньше Чондэ пришёл бы к нему сам, обмахивая рукой лицо, с жарким воздухом проникая в его пространство или же с брызгами дождевой воды на глубоком капюшоне, россыпью снега на длинных ресницах. Он бы просто пришёл к нему и изобразил разочарование, сказал бы привычное: «Ты снова пропал», и просто бы сидел рядом с ним, разговаривая обо всех вещах на свете так, словно они действительно имеют какую-то важность. И сейчас, когда Кёнсу по непонятной причине нуждался в нём больше всего, когда он тонул в своих сомнениях и в листах из воспоминаний, Чондэ сам куда-то пропал.       Он ушёл в тот день, когда До проснулся с мыслями о море, одарив его улыбкой, и не вернулся. И хотелось, чтобы это не было так же грустно, как звучало. Потому что единственное, что он сказал напоследок, были слова о скорой встрече, которая никак не случалась на следующий день, и на день позже, и даже через неделю. Ему оставалось думать только о месяце, хотя стоило подумать о своём упрямстве, которое засело мерзким черным пятном где-то внутри него, больше похожее на страх быть отвергнутым, когда его сомнения стали твёрже, чем сталь.       Но когда он наконец подумал, что должен взять ситуацию в свои руки, бесцветный голос женщины сообщает ему о том, что телефон Чондэ выключен, и когда он заглядывает глубже, то видит, что он также не заходил в социальные сети. Он думает, что это довольно смешно, ибо дальше этого зайти ему будет ещё тяжелее. Искать где-то, потом потерять при встрече все те слова, что он хочет ему сказать, пытаться навязаться, когда человек сам вдруг повернулся к тебе спиной.       Мысль о переводе в университет Чондэ по его же настоянию уже не кажется ему такой радужной, словно его никто и не ждёт совсем. Горечь, забравшаяся куда-то в глотку, имеет отвратительный вкус, и злость в обнимку с обидой кипит в нём. И он не знает, как справиться с собой, когда снова навещает маму и дождевые капли обжигают его лицо. Он не знает, почему вода на его губах имеет солёный вкус.       Ему вдруг становится так тяжело, словно он остался совершенно один. Словно всё то, что произошло с ним, всего лишь сон на холодных простынях и метание его блеклой фантазии, в попытке утешить. Необъяснимая болезнь, засевшая в нём, отклонение и что угодно, подобное ей.       Дни в университете проходят быстро, и он не имеет какой-либо возможности отодвинуть глубже свои переживания и лицо Чондэ всплывавшее в его голове, грустную улыбку Чондэ и отчаяние, слышимое в его голосе.       Документ с просьбой о переводе обжигает его ладонь каждый раз, когда он стоит у нужного кабинета, обыскивая свои карманы. И это чувство долгое время не даёт ему довести всё до конца, переступить через свои сомнения и страхи, особенно, когда он для уверенности снова набирает номер Чондэ, чтобы услышать его ободрения и его смеющийся голос. Но единственное, что он получает в ответ, — всё тот же холод в автоматическом голосе, напоминающий ему о проломе, к которому они так быстро и внезапно пришли.       Напоминая ему о каком-то тусклом отрывке из памяти с чётким черчением скул и пустоты вместо лица, о колючем холоде, пронзающем его плечо. Когда он пытается вцепиться в воспоминания, дабы линия пухлых губ образовалась в его голове, мысль с обрывистым писком говорит ему, что лучше не стоит, оставляя его наедине с растерянностью.       — До Кёнсу, вы долго будете здесь стоять?       Глухой голос ректора обрывает его на бессвязных мыслях, и конверт снова погружается в карман его брюк, когда он кланяется и просит прощения, тут же удаляясь в противоположную сторону.       Дрожь одолевает его руки, и он чувствует влагу на щеках, хотя в здании университета абсолютно точно не может идти дождь.

***

      Когда он приближается к своему дому с мыслью о том, что, возможно, стоит перекрасить потолки и сменить занавески, его глаза цепляются за автомобиль, которого он раньше на этом месте никогда не видел. Его белый окрас напоминает ему о ракушках под мокрым песком и гребнях волн, но остальные догадки обрываются, когда он видит выходящего навстречу Бэкхёна, который дарит ему одну из своих самых ярких улыбок и сжимает его плечи в крепких объятиях.       Паника сдавливает виски, и странные вопросы вырываются из его губ, но парень лишь смеётся и треплет его голову, шурша пакетом в руках.       — Не пустишь в гости? Я принёс поесть.       Кёнсу кивает и пускает его вперёд, понимая, что всё это не просто так. Если Бэкхён здесь, значит, и Чондэ тоже должен быть. И когда он видит его лицо, то чёткое изображение Чонина всплывает в его голове вместе со щелчком замка и запахом китайской еды.       Бён в его доме, как у себя, сразу же находит кухню и что-то ему беспрерывно рассказывает о дожде, заставшим их врасплох с утра, и о том, что у него даже насморк был от холода. Кёнсу следит за ним и улыбается, игнорируя лёгкую зависть и грусть, нелепое желание посмотреть на удивлённое лицо Чонина и на его намокшие волосы.       — … Каю-то, в отличие от нас, было отлично. Он в машине спал и проснулся, когда мы уже собрали всё.       Он щурит глаза, когда До кусает губу, понимая, что его, возможно, подловили. И это по-настоящему нелепо. Настолько нелепо, что он не понимает самого себя. Потому что он не должен думать о таком, когда Чондэ забывает о его существовании, или потому что он совсем не должен иметь таких мыслей и какого-то чёрта думать так о Чонине, какого-то чёрта думать о нём вообще.       — Ты не виделся с Чондэ?       Кёнсу впервые подаёт голос за всё это время и, кажется, ожидание, горевшее в его глазах, вводит Бэкхёна в ступор. Палочки в его руках замирают, и глаза опускаются куда-то вниз, хотя, на самом деле, он, кажется, просто думает о том, что должен сказать.       — Я виделся с ним. — Он снова начинает жевать, но вздох, вырвавшийся из него, говорит о том, что ему ещё многое хочется сказать. — Он переживает о своём поведении в тот день, и поэтому пока не может тебя видеть.       Слёзы наворачиваются на глаза, и какой-то поражённый смешок выплёскивается из него, переходящий в непонимающий смех. Потому что он чувствовал себя отвратительно, пока Чондэ так же накручивал себя и не хотел его вообще видеть.       — Кёнсу, послушай. Мы все знаем, что происходит. Но тебе это тяжело даётся. Всё повторяется, как в прошлый раз для Чондэ, но, на самом деле, он может преувеличивать. — Бэкхён откладывает палочки и ждёт, пока парень вытрет слёзы.       До кивает и шмыгает носом, чувствуя себя полнейшим придурком. Он не думал, что расплачется внезапно, но это больше было похоже на облегчение, нежели на обиду.       — Я ничего не понимаю, ты прав.       Бэкхён снова вздыхает и выглядит непривычно в угольно-чёрной футболке, когда весь горит изнутри, словно хочет сказать слишком многое.       — Я встретился с Чонином, и всё стало на свои места, — он усмехается, и Кёнсу невольно вздрагивает, глядя на него расширенными глазами. Еда внезапно теряет свой вкус, и лицо Чонина всплывает в его голове. — Думаю, Чондэ не о чем переживать.       Бэкхён внезапно встаёт с места и начинает прощаться с ним, перечисляя, какие дела у него ещё остались, и вытирая губы на ходу салфеткой, пока Кёнсу глупо ходит за ним, не понимая до конца, что тот имел в виду, но и не смея задавать лишних вопросов.       Хотя еле ощутимая горечь снова появляется где-то в горле, и он не может сложить тот паззл, который ему всучили прямо в руки, чтобы смириться с тем, с чем заранее должен был быть согласен.       Ему стоит просто разобраться в самом себе, потому что недопонимание может возникнуть на пустом месте.

***

      Кёнсу выведывает у Бэкхёна, во сколько заканчивается учеба Чондэ, и в этот же день ждёт его у ворот университета, игнорируя холод, пробравшийся под куртку, и ругая себя за то, что не надел ничего поверх тонкой кофты, потому что погода больше смахивает на осеннюю в последние дни.       Чёткое чувство предвкушения с каплями страха сковывает его ноги, но, возможно, дело всё в низкой температуре или в том, что подсознательно он ещё не до конца готов к этому разговору и слова действительно могут вылететь из его головы. Но Чондэ знает его прекрасно, поэтому даже подобный порыв оценит высоко, потому что друг редко делает какие-либо первые шаги.       Когда он ищет в толпе кого-то похожего на Чена, потирая друг о друга руки, то в его голове играет давно засевшая песня и неловкие слова и мотивы вырываются из его губ, как способ согреться или хотя бы не думать о холоде.       По мере того как его глаза бегают по сутулым фигурам, он чувствует, как чужое присутствие становится всё ощутимее и как голова невольно поворачивается в сторону человека, остановившегося возле него.       Он не знает, почему Чонин стоит перед ним и снова смотрит совершенно точно на него, он не знает, почему, укутанный в шарф и куртку, он выглядит действительно тёплым среди всего этого холода, окружающего их со всех сторон.       Уголки его губ неловко приподнимаются, и он, кажется, ждёт, пока Кёнсу изволит сказать хоть что-нибудь, а не просто будет пялиться на него.       — Ч-чонин? Почему ты здесь?       До настороженно оглядывается вокруг, боясь, что Чондэ уже вышел и заметил его в присутствии Чонина, а может, вообще уже ускользнул, когда наткнулся на подобную картину.       — Разве не я должен это спрашивать? — он вздыхает раздражённо, не замечая шокированного взгляда, цепляющегося за каждое проявление эмоций на его лице, и вдруг хватает Кёнсу за руку.       Дежавю, ударившее куда-то в грудь, напоминает ему о другом Чонине, с которым человек, стоящий в данный момент перед ним, никак не вяжется. И может, это всего лишь ошибка, может быть, от холода его сознание играет с ним в злую шутку и, на самом деле, никто не сжимает его пальцы и не тянет его в ту сторону, откуда он только что пришёл.       — Не думаю, что тебе хочется, чтобы Чондэ-хён увидел нас.       Стеклянные стены перед ним запотевают на этот раз от его тяжёлого дыхания, и лицо Чонина теряет своё очертание, оставляя Кёнсу наедине со своим гулко стучащим сердцем.