Письма

Он помнил тот день, когда сердце замерло вместе с дыханием.

Осенним утром, когда морозный воздух ещё сдерживал запах гниющих листьев, но солнце уже показало свои лучи, Евгений выходил со своей матерью на улицу, где уже несколько минут ждало старенькое, испачканное дорожной грязью такси. Евгений был того возраста, когда дети и ученики школ невольно обращаются на «вы», но люди, чей возраст перевалил за тридцать, относятся к нему как к птенцу, с напускным бесстрашием пытающемуся раньше времени покинуть гнездо. Его молодость не позволяла под натиском мнений мудрых людей покорно склонить голову и остаться в отчем доме, получить одну постоянную запись в трудовой книжке и смиренно дожидаться того момента, когда общество, сухо улыбнувшись, скажет, что теперь и он может иметь своё мнение, но внутреннее благоразумие и уважение к другим сдерживали самые безрассудные порывы юношеской души, позволяя ему жить так, как ему хочется, но не навлекая на себя гнева окружающих. Его мать, невысокая женщина средних лет, шла чуть впереди, не мешая сыну катить небольшой чемодан к машине. Её тёмные волосы, цвет которых перешёл к Жене, были заколоты в аккуратный, пусть и не слишком изящный пучок, а края светлого плаща разлетались в стороны из-за ветра, что скользил по земле и стенам пробуждающейся Москвы. Возле машины их ждал старый смуглый таксист, чья щетина на морщинистом лице была настолько чёрной, что казалась грязной и зловонной. На краткий миг женщина остановилась в испуге, не веря, что до аэропорта её повезёт он. Но мужчина, хрипло поздоровавшись, спокойно открыл багажник и с усталостью в глазах помог загрузить чемодан, не выявляя никаких признаков желания ограбить женщину или увезти её в иное место. Поэтому, отогнав от себя дурные мысли, она обняла сына, несколько раз поцеловала в щёки, игнорируя его лёгкое недовольство, и села в машину, Евгений помахал уезжающей отдыхать матери рукой, продолжая стоять на одном месте. Когда такси скрылось за поворотом, он, спрятав руки в карманы куртки, грустно вздохнул и побрёл в сторону своего дома. Несколько дней он жил у родителей, помогая им в мелких домашних хлопотах и подготовке к отъезду. Упорно работая, он накопил нужную сумму и купил родителям билеты, чтобы они смогли слетать на тёплое заграничное море. Сами же несколько лет отказывались от этой идеи, предпочитая частью накопленных денег помогать сыну, обустраивать и без того уютную квартиру и хорошо питаться, игнорируя желание тела понежиться под знойным солнцем и ощутить вкус морской воды. Поэтому Женя, желая порадовать своих родителей, месяц тому назад поставил их перед фактом: они летят отдыхать – вот билеты. Отец весь вечер пытался убедить сына, что не стоило и лучше вернуть деньги, но в итоге он, а после и мать, сдались, топя его в объятьях благодарности со слезами радости на глазах. Ещё неделю они звонили родственникам и друзьям, рассказывая с нескрываемой гордостью, что же за подарок сделал им сын, осыпая его самыми лестными и трогательными словами, на которые были только способны родительские уста. После они жили и дышали одними планами предстоящей поездки, выбирая, в какие места им обязательно стоит зайти и что можно привезти Жене в качестве подарка. Полезного, недетского, родственного. А в последние дни они и вовсе, обуреваемые нежными чувствами к своему мальчику, настояли на том, чтобы он оставил, как говорила его мать, свою холодную одинокую квартиру и пожил с ними. Отец то и дело устраивал посиделки с сыном у телевизора, больше уделяя времени разговорам, нежели просмотру, а мать окружила его приятной, но навязчивой заботой, словно они улетали не на пару недель, а на год минимум. Но Женя не жаловался и принимал родительское внимание с благодарностью, не забывая дарить ответную любовь в виде тёплых слов и помощи по дому. Этим утром, когда только-только все начали просыпаться, отец Евгения собрался и с напускной важностью и нескрываемой сонливостью покинул дом. В аэропорт они с женой ехали порознь, так как он не хотел будить её слишком рано и заставлять мотаться с собой по делам, оставив на ней и сыне ответственное задание: взять необходимые документы, проследить, чтобы ничего не было забыто и доставить чемодан в аэропорт. Сам же он поехал оставить машину на платной стоянке, чтобы ничего с ней не случилось за время их отсутствия (уж очень он волновался), и закончить разрешать свои личные вопросы, которые могли бы помешать спокойно наслаждаться отдыхом. Его жена, немного посетовав, всё же согласилась ещё с вечера с его решением, поэтому в это утро ехала одна, надеясь, что не заплутает в аэропорту. Женя же корил себя и проклинал работу за то, что не мог поехать с матерью и проводить родителей. Но он клятвенно заверил и себя, и их, что встретит их по прилёте, успокаивая страдающую совесть. И сейчас он шёл по узким дворовым улочкам, вдыхая запахи умирающей осени и борясь со съедающей душу грустью. В окружении упавших листьев, что лежали на земле и делали дорожки похожими на тропинки из жёлтого кирпича, ощущая колючий холод, щиплющий кожу даже через тёплую ткань, чувствуя тонкий запах засыпающих деревьев и слыша, как постепенно просыпается Москва, он предавался грустной меланхолии, для которой не было толком никакого повода, но которая была нужна подуставшей душе. Он шёл на работу, отдыхая мыслями, которые подолгу оставались в голове, но были слишком вялыми, чтобы доставлять неудобство, хоть и помогали взрастить семена грусти и уныния. С этого момента он снова упадёт в пучину повседневной рутины: работа, короткие встречи с друзьями, разговоры ни о чём и тишина квартиры. И пусть родители вернутся через несколько недель, Евгений понимал, что вновь проводить с ними бесконечные и безумно нежные часы он не может. Это означало скрасить рутину детской зависимостью. И так, мечась от мыслей о родительской любви и грусти к мыслям о самостоятельности и независимости, разбавляя их размышлениями, почему же он так странно отнёсся к отъезду родителей, он начал свой рабочий день. Коллеги бегали по своим рабочим делам между столами, в перерывах молоденькие кокетки вылавливали своих обожаемых и разговорами пытались не только скрасить себе время, но и добиться взаимной симпатии, а новые поручения появлялись на горизонте, стоило только закончить прошлые. В такой суматохе к середине дня Женя и забыл о своей меланхолии и грусти, ощущая в сердце лишь нехватку объятий отца и поцелуев матери. Поэтому вечером он шёл к себе домой полный усталости, но также благодушного и сентиментального настроения. Если бы в метро на его пути сидел нищий, отпугивающий людей вонью своего рваного тряпья и уродливостью больного лица, Евгений бы поддался порыву сердца и не только бы высыпал в дрожащую протянутую руку горсть монет, что оттягивали его карманы, но и, приобняв за плечо, привёл того к себе, дав горячую ванну, сытный ужин и душевные разговоры. Но были лишь доигрывающие свой заработок студенты, поэтому Женя понимал, что очередной вечер проведёт один. Конечно, он мог в любую минуту позвонить друзьям и пригласить к себе, но желания видеть их у него не было. Возможно, если бы он пришёл домой, а близкий друг уже был там, то в один миг все тревоги оставили бы его, только от самой мысли, что надо кому-то звонить, ждать, убрать несколько разбросанных вещей, становилось тошно и омерзительно на душе. Так что, окончательно решив провести вечер как обычно, он заходил в подъезд, обдумывая, какой стоит посмотреть фильм на этот раз – единственное хобби, которое осталось с молодых лет. По привычке заглянув в почтовый ящик, он на секунду опешил, увидев там несколько писем. Но лёгкое удивление прошло так же быстро, как и появилось. Забрав почту и поднявшись к себе, он бросил её на диван гостиной, что одновременно служила ему и спальней, и направился в душ смывать с себя ощущение прошедшего дня. Вода вселила в его душу и тело спокойствие, которого так не хватало с самого утра. Под прохладными струями стало легче дышать, колени подкосились, а в руках не было сил ухватиться за шторку, если бы ноги перестали совсем держать. Слабость и лёгкость волнами прошлись от темноволосой макушки до самых пят, вырывая блаженной выдох и даря минуты душевной гармонии. Но стоило только оборваться шуму льющейся воды, как голова снова отяжелела от нахлынувших мыслей. Они не терзали сердце, не выпивали жизнь. Но от них было плохо. Они врезались в каждую клеточку потрёпанной души, внося с собой вихрь одиночества уныния, давящей тишины собственного счастья и холод покинутой веры. Если бы… Если бы он понимал! Ни одно чувство, побывавшее в его сердце, нельзя было понять. Не было определений ни в мудрости прожитых лет, ни в словарях, ни в энциклопедиях. Потому что никто не хотел давать название гниению жизни. Тряхнув головой, даря себе секундную пустоту, Женя вышел в гостиную, падая на диван, подминая под себя письма, не особо волнуясь об их состоянии. Так он лежал с получасу, вдыхая знакомый запах обивки дивана, слушая монотонное жужжание лампочки, разборки соседей и редкие звуки с улицы. Виски давило мыслями. Не было никакого желания что-либо делать. Хотелось продолжать лежать, то открывая, то закрывая глаза время от времени. Но чувство незавершённости не давало спокойно провалиться в ласковые объятия сна. Будильник не был поставлен - можно проспать работу. Свет не выключен – лишние затраты. И письма не прочитаны. Женя привстал, доставая смятые конверты, после снова рухнул на мягкую поверхность, но уже перевернулся на спину, щурясь от света лампы. Он было пожалел, что приложил усилие перевернуться, пока смотрел на имена отправителей. Счета за свет, воду… Не было ничего привлекательного, кроме последнего, самого мятого письма. Ни имя, ни адрес не были известны ему, а когда-то белый конверт был покрыт едва видимыми бледными пятнами и высохшими разводами от дождя. Женя покрутил в руках конверт, словно внезапно могло появиться объяснение на незаполненной аккуратным почерком поверхности. Но ответа не было, а любопытство приятно укололо. Сев, Евгений открыл конверт и достал сложенный тетрадный лист, исписанный таким же почерком, что и заполненные строки. «Привет. Обычно говорю «Доброго времени суток», но почему-то сейчас не хочется. Создаётся ощущение формальности письма, а мне оно не надо. Но это так, лирическое отступление. Сразу хочу попросить прощения за отнятое время, понимаю, что его у тебя мало и всё это компенсируется катастрофически коротким сном… Однажды, когда я пришла в гости к подруге, она спросила, знаю ли я про [BadComedian]. Я что-то такое слышала, но толком не знала, что это, кто это делает, зачем делает и так далее. Но после пары выпусков заинтересовалась достаточно, чтобы пересмотреть все выпуски по несколько раз. Интернет в моём крае – он самый ужасный в мире, наверное, поэтому смотреть что-то новое у меня не получалось до поездки в Петербург. Но да неважно. Хочу сказать лично тебе вот что. Ты самый закрыто-открытый человек, что я знаю в своей жизни. Открытый достаточно, чтобы давать интервью, снимать обзоры, общаться с людьми. Но закрытый настолько, что о тебе неизвестно почти ничего. Чёрно-серые предпочтения в одежде, занавешенные окна, когда в выпусках фрагментами вставлена твоя квартира, причёска (закрытый лоб)…» На этих словах он невольно коснулся лба, безрезультатно приподнимая волосы. «… Позы, которые я видела на фотографиях – ты интроверт, если я не открываю Америку. Человек, похожий на книгу в яркой обложке, запертой на ключ. Может, ты просто не открываешься публике, может, есть что-то ещё, я не знаю… И ты не можешь этим не заинтересовывать. Наивно надеюсь, что ты хотя бы прочтёшь это письмо. Необязательно отвечать, но пообщаться с тобой мне бы очень хотелось. Узнать, почему ты именно такой, какой есть. Почему [BadComedian], почему чёрное и почему боксирование. Желаю тебе удачи в твоих новых начинаниях, а также продолжениях. Самое главное, что тебе сейчас нужно постараться сделать – это сопротивляться звёздной болезни, чтобы она тебя не захватила. Пока что она держится стороной, и это очень здорово. С уважением, интересом и пожеланиями всего наилучшего.» Глазами он вновь и вновь скользил по исписанным строкам, выискивая слова, которые сдавили всё естество в железных силках. Не в силах видеть это письмо, он отбросил его в сторону, словно самую мерзкую и ужасную вещь в его жизни и, закрыв лицо руками, шумно вздохнул, сдерживая детские слёзы и тошноту отвращения. Он давно уже этим не занимается. Ещё несколько лет назад его наказали за дерзость и открытость мнения. И теперь из-за юношеских порывов он живёт серой тенью, чей мир ограничивается домом, работой, родителями и редкими дружескими посиделками, в ожидании которых он испытывает муки нежелания. Он больше не занимается глупостью. Не тратит время на обзоры и искренность, что сгубили его жизнь и превратили в блеклую шестерёнку работающего мира. Он больше не рискует и счастливо даёт детскому счастью истлеть до конца, подводя его к краю открытого окна. И он спокоен в своём страдании и непонимании. Монотонная жизнь не несёт сюрпризов, банальные развлечения не дают закрыться в тихой квартире, а постоянные попытки разгадать собственные чувства поддерживают разум. И этот хрупкий баланс тревог без боли, к которому он кропотливо протаптывал путь, теперь дал трещины. Письмо, наполненное знакомыми словами, всколыхнуло пыльные воспоминания яркого, счастливого прошлого, которое сейчас ножом его резало, отчётливо показывая, как низко он пал, как иссох, потускнел и умер, позволив телу доживать отсчитанные года. И за это он ненавидел это письмо и его отправительницу. Почему именно сейчас? Ни в письме, ни на конверте нет даты, но Евгений понимал, что оно написано давно. Или над ним решили поиздеваться? Это мог сделать только тот, кто желал ему страданий, раз до сих пор помнит о существовании простого парня, когда-то делавшего популярные обзоры, и не поленился «состарить» письмо. Только все люди, испытывавшие к нему ненависть, презрение или же отвращение, давным-давно вставили свои палки и оставили его в покое, усладив свои чёрные желания. Не желая продолжать думать о письме, взбудоражившем старые воспоминания и надавившем на больную рану, он резко встал с дивана, достал подушку и тонкое одеяло, швырнул их на тёплую поверхность и, выключив свет, свернулся в греющий кокон. Лелея внутри себя гнев к отправительнице, что с наивной глупостью отправила ему письмо, взращивая семена ненависти к ней и к своему настоящему, успокаивая ноющие раны души профессиональным и отточенным враньём, он погрузился в спасительный для разума сон, совершенно наплевав на работу, будильник и своё будущее.