Myungsoo's fears

Мёнсу боится. Мёнсу боится толпы, темноты и больших водных пространств. Боится спонтанных решений, неловкого молчания и самую малость – открывать глаза по утрам. Боится засыпать в одиночестве и привязываться к людям. Мёнсу боится открытого взгляда глаза в глаза, поэтому сидит, низко опустив голову, и рассматривает стынущий в кружке чай, пока Дону напротив закуривает сигарету за столом в его, Мёнсу, кухне, не спрашивая даже разрешения, и сверлит его изучающим взглядом. - Если ты ждёшь, что он заговорит с тобой, то у меня плохие новости, - Дону смеётся. Мёнсу нехотя поднимает голову и натыкается на улыбку, которая сперва чудится насмешливой ухмылкой, а в смехе упорно слышит издевку. Очень хочет слышать, потому что ни один человек не должен выбиваться из его идеальной схемы «весь мир – дерьмо, никому нельзя верить». Но, как ни поверни, один всё же, мать его, выбивается. Дону полнейший придурок – легкомысленный, несерьёзный и немного наивный. Просто полный набор качеств, которые Мёнсу в людях не переносит, потому что не верит. Дону имеет дурацкую привычку после очередной уличной драки, в которую хрен пойми как ввязался, появляться на пороге квартиры Мёнсу, виновато улыбаясь разбитыми в кровь губами и прижимая ладонь к здоровенной ссадине на лбу. И Мёнсу сажает его на стул в кухне и покорно идёт за аптечкой, потому что, ну чёрт, не бросать же ребёнка бестолкового на лестничной клетке. А ещё Дону плевать, что Мёнсу боится всего и вся, частенько он даже не спрашивает ничего, просто хватает за руку и тащит в направлении, соответствующем его очередному идиотскому минутному порыву. Такие порывы Мёнсу тоже ненавидит, это ведь так по-детски, так глупо и нелогично, абсолютно иррационально – ужас какой, «ну тебе же двадцать три года, притормози, куда ты собрался на ночь глядя, не маленький вроде уже!» Но в итоге он вечно совершенно неожиданно обнаруживает себя на крыше высотки посреди ночи, в заснеженном городском парке, на побережье в ливень, на старом пешеходном мосту в предрассветных сумерках. Мёнсу упускает момент, когда перестаёт сопротивляться идеям этого безумца, и вот они уже летят на мотоцикле по полупустой трассе, проносящиеся мимо фонари сливаются в сплошную золотую стену, и онемевшие от холода пальцы крепко-крепко сжимают кожаную куртку Дону. Он совершенно ненормальный, но почему-то такой надёжный, и Мёнсу совсем не хочется думать о том, почему рядом с этим великовозрастным ребёнком ему совсем немножко, но всё же хочется поверить миру. Мёнсу очень смутно помнит, откуда Дону взялся в его размеренной жизни, он просто появился, материализовался из ниоткуда вместе со своей грёбаной обезоруживающей улыбкой, вдохновлёнными сбивчивыми монологами, возбуждённо блестящими глазами, быстро заживающими ссадинами и ненормальными идеями. Уединённое спокойное существование разбивается вдребезги, Мёнсу теряет контроль, пропадает, безнадёжно тонет, и однажды осознание всего этого непозволительного беспредела накрывает с головой, пугая масштабами катастрофы. Привычно пришедшего под вечер Дону встречает мёртвая тишина квартиры, мрачный Мёнсу у окна в кухне и неумолимое «хватит», произнесённое слишком уверенно, слишком твёрдо, чтобы поверить. Без Дону тихо, спокойно и очень здорово. Так думает Мёнсу, вдавливая сигарету в заполненную до отказа пепельницу, старательно забывая о истории появления этой пепельницы у него, когда-то некурящего, в квартире. Аптечка мирно покоится на своей полке в ванной комнате, никто по вечерам не насилует дверной звонок, не разрывает телефон сотней новых сообщений, не спрашивает ежесекундно, как дела, не зовёт среди ночи «махнуть на мотоцикле до побережья, да не бойся, я тысячу раз так делал», не рассыпает по столу сахар, неуклюже уронив сахарницу. Никто не вносит ненужного хаоса и суеты в жизнь Мёнсу, и он подолгу бродит по заснеженным аллеям парка, рассматривая кружащиеся вокруг фонарей снежинки, пару раз поднимается на крышу высотки, чтобы покурить, глядя сверху на огни города. Хочется на море, и Мёнсу напоминает себе, что там холодно, ужасно ветрено, и вообще-то он боится большой воды. Однако в итоге не выдерживает, садится на автобус и вскоре, стоя перед равнодушно-огромной серой водной гладью, пытается вспомнить, как дышать, потому что, чёрт, страшно, это же безумно страшно и холодно, и как только он соглашался на это безумие, да никогда больше. Ветер пробирает до костей, и Мёнсу возвращается на вокзал, чтобы скрыться от своих страхов среди родных и привычных бетонных коробок. Вот только и в толпе жуткое чувство раздирающего холода не покидает, руки трясутся, лица у людей злые, глаза пустые, шарф совершенно не греет, хочется закрыться в квартире и больше никогда оттуда не выходить. Что Мёнсу и собирается сделать и даже приступает к исполнению, а к вечеру вторых суток затворничества внезапно обнаруживает себя давящимся рыданиями в углу около входной двери. Потому что весь мир снова грёбаное дерьмо, рядом совсем-совсем никого, а ещё холодно, почему так холодно? Месяц тупого существования от субботы до субботы пролетает незаметно и как-то мимо. Мёнсу уныло собирается в магазин, потому что в холодильнике мышь повесилась, пока он разгребал завалы по работе, а ещё в ближайшем продуктовом работает забавный кассир, у него широкая улыбка, взъерошенные волосы, имя «Ли Сонёль» на бейджике и дурацкие шуточки, над которыми отчего-то больно смеяться. Но Сонёль забавный, Мёнсу даже нравится с ним болтать, и он как раз подумывает позвать его выпить по пиву после работы, как вдруг спотыкается обо что-то, не успев и на шаг отойти от двери собственной квартиры. Дону выглядит всё так же по-дурацки в своей смешной разноцветной шапке, огромном шарфе в тон и дутой куртке, из-за которой он кажется ещё ниже ростом. Так кажется с первого взгляда, но сказать точно Мёнсу не может, потому что Дону сидит, прислонившись спиной к стене, в чёртовом холодном подъезде, а ещё на его скуле красуется здоровенный синяк, а в уголке губ видна запёкшаяся кровь. Он поднимает голову и виновато улыбается, вызывая у Мёнсу нестерпимое желание выбить ему к чёртовой матери все лишние зубы. Дону сидит на стуле в кухне, болтая ногами, и продолжает улыбаться даже тогда, когда Мёнсу грубовато поднимает его лицо за подбородок и давит пальцами на синяк на скуле, раздражённо-резкими движениями вытирая кровь обрывком ваты. Руки предательски подрагивают, но Дону смиренно терпит неаккуратные движения и непривычно серьёзно глядит в лицо хмурого Мёнсу, а тот чувствует, что впервые за долгие несколько недель начинает согреваться. В кухне открыто окно, но Мёнсу невыносимо жарко. Робкое прикосновение к запястью будто оставляет ожоги, а когда пальцы ласковым поглаживанием скользят вниз и переплетаются с пальцами Мёнсу, ему кажется, что всё его прежде скованное холодом тело горит, плавится, вот-вот опадёт пеплом. Правда, пока что в пепел постепенно обращается лишь забытая в пепельнице сигарета, раскуренная на двоих. У Дону целый букет качеств, которые Мёнсу ненавидит в людях: несерьёзность, легкомыслие, наивность и доброта, граничащая с глупостью. Он любит ночь, кататься на мотоцикле и отпускать дурацкие шуточки. У Дону восхитительно горячие ладони, разбита губа и шальные черти пляшут в глазах. Мёнсу больше не боится привязываться к людям, теряться в толпе и дышать солёным морским воздухом. У Мёнсу вообще-то остался один только страх: больше всего на свете он боится, что Дону отпустит его руку.