Monster Divine

Слова дрейфуют глубоко внутри меня, не имея силы выскользнуть наружу – словно полудохлая радужная форель, крепко насаженная на медную закорючку блесны. Чувствую себя вечным иждивенцем в игре на стационарную русскую рулетку. В конце концов, именно напрасная привязанность к жизни делает нас условно смертными. Умирать уже почти не страшно, да. Камерная философия суицидников. «Смерть везде. До встречи в Диснейленде»*. В прогоревших сумерках, желейно-лиловых, будто свернувшаяся плацента крови, уползает прочь огульная банда драконов – подобно развенчанным навьим призракам, коим суждено рассеяться пригоршней праха с первыми проблесками алой патины рассвета. Прочь в свои замшелые, уродливые табакерки, опечатанные неразборчивым, распевным заклинанием сумасшедшего теолога-чародея на древнем енохианском языке. Оживает вереница призрачных мотоциклов, неловко заваленная вдоль обочины шоссе остывшей металлической грудой; вздымаются каскады раскисшей, перепаханной грязи из-под жерновов огромных, циклопических колес. Посреди истаявшей, замаранной пустыни пригорода остается только пара дорогих спортивных иномарок с заретушированными номерными знаками - обтекаемые и хищные, будто лоснящиеся, поджарые тела натренированных гончих. В ночи, охристой и нерожденной, ощеренной перламутровыми бельмами далеких, простуженных звезд, текущей меж пальцев словно бесценная алхимическая ртуть – где же ты, легендарное Соломоново кольцо, когда ты так необходимо мне?.. Мне сейчас как никогда жизненно важно заклясть одного кровоохочего, могучего демона, коронованного Герцога Востока… И имя ему – венценосный Агарес… Но, тем не менее, я все еще пытаюсь сохранять на лице перештопанную карнавальную маску удалого капитана Скарамуччи**, плотно въевшуюся в лоскутную кожу выбеленной хлорированной камедью; в канве обгоревших кружев и осыпающейся позолоты – настолько же безумную, насколько и печальную. Осторожно опускаю промерзшие пальцы на отточенные лезвия наладонника, которые продолжают небрежно заламывать мое горло в неудобном, распятом положении – немаркий, но все же отчетливый жест прошения. Палач слегка ослабил хватку, ни на йоту не переменившись в лице – все то же сверхреальное, выдержанное воплощение Смерти, - мрачного, месопотамского божества Подземного мира, несущего разрушение и засуху всему светлому и живому. Слова тяжелеют и плавятся, падают с губ словно зацементированные блоки в речной песок. Ядерный коктейль мыслеформ на изнанке черепного короба шипит синильной кислотой и полыхает очередным голографическим взрывом сверхновой. - Кажется, цирк уехал, и клоуны разбежались… Мне тоже, пожалуй, уже пора домой, баиньки. Домочадцы терпеливо ждут звонка, негуленная собака сиротливо обивает порог… - все еще бездумно пытаюсь врать на свой страх и риск, будто бы наблюдая за собственными театральными потугами со стороны – беззаботный, обманчиво-бравурный макет человека в слабом венчике сценического лунного света. Губы – бледная и ветхая мембрана, глаза – почти что стеклярус – темно-зеленое, мертвое зеркало без единого росчерка ряби в застывшей оправе шелковичных ресниц. Мягко, но требовательно отстраняю от себя смертоносную, шипами оскаленную десницу; заметно осмелев, делаю небольшой шажок назад, мешая берцами хлюпкую, снежистую грязь – один, затем другой – странные, вальсирующие танцы на краю распустившейся бездны. Пытаюсь увеличить расстояние между нависшей надо мной погибелью хотя бы до свободного выпада руки. - Честно – честно, мне совсем не хотелось обижать вашего накаченного приятеля – просто так карты легли… Но я искренне сожалею!.. Слова скукоживаются и тают, пожираемые распухшей, гематитово - серой глоткой окаянного сумрака. Слова, сыплющиеся с языка, кажутся жалкими, кастрированными и неполноценными, будто сонм заржавевших иголок. Отчаянно хочется смежить воспаленные веки и перезагрузить эту чертову реальность. Содрать пластиковую кожуру предохранителя с залипшей аварийной кнопки абстрактной матрицы, дерзко переливающейся золотисто-алыми, кровяными пучками светодиодов. То, что не убивает, делает нас сильнее. Ледяной смешок – безжалостный и колючий, будто свинцовое плетение тюремной ограды. В черных, колодезных глазах душегуба плавает перевернутый, надтреснутый лик луны в зыбкой вуали артритных трещин и мрачное, плотоядное предвкушение. - Нет, маленькая бака неко. С тобой я еще не закончил. Что ж, еще одно идеальное и лаконичное заглавие для погребальной эпитафии. А похоронят меня, скорее всего, на чахлом отшибе куинсовского кладбища Всех Святых Мучеников – кульком неопознанным, холодным и безымянным… Однако мне требуется некоторая передышка, чтобы в очередной раз собрать останки размозженной воли в кулак и заново скрестить наши взгляды – кинжалами легированными и полюбовно острыми, щедро отравленными змеиным нейротоксином. - А теперь говори мне правду. Больше никаких лживых уловок и наигранного остроумия. Так что хорошенько подумай, прежде чем упражняться в никчемной софистике, - пара спаянных, чуть изогнутых лезвий, венчающих пястные кости палача, небрежно скользит от бескровного виска к прикушенным губам, едва ли рассекая мягкие ткани; при известном желании, они способны рассечь мое лицо подобно куску жирного, полурастопленного масла, - скажу так - шкала твоей агонии целиком и полностью зависит от твоей искренности. Я спрашиваю в последний раз - кто ты такая и что ты здесь делала? - Боюсь повториться, но… я всего лишь фотограф-любитель, которому не сидится на месте унылыми, зябкими ночами. Мои близкие друзья – музыканты сейчас записывают новый альбом – ураганная смесь эмбиентной меланхолии и депрессив-блэка... Они попросили найти меня интересный объект для своей апокалиптической фотосессии – вот я и решила провести разведку боем. Как видите, ничего сверхъестественного, и тем более - сверхсекретного. Если не верите, могу показать вам целую кучу отпечатанных концертных флаеров… Сумрачный инквизитор смотрит долго и пристально – следит за едва ли заметной игрой точечных мускулов на невозмутимой голограмме лица; фиксирует непроизвольные хлопки нуарово-черных ресниц, чутко ловит потаенные, бессознательные жесты, выдающие завуалированную ложь с головой – ни дать ни взять, матерый цербер на страже Аидовых врат. Ну какой из меня тайный, закамуфлированный шпион на службе ее величества вечности?.. Что ж, выгляжу я вполне себе неформально - потрепанная клепанная косушка, чей ворот заметно съехал на бок под напором бесцеремонных железобетонных рук, плотные кожаные штаны, тяжелые, видавшие виды полувоенные ботинки на высокой ребристой платформе. - Возможно, ты говоришь правду. Однако… что-то здесь не так. Тяжелая, сверкающая копна медовых волос в который раз грубо подхвачена за загривок бесчувственными, адамантовыми пальцами палача. Тянет к себе винтажной фарфоровой куклой, обратно в стальной плен биомеханической плоти, безжалостно сокращая чудом отвоеванную дистанцию – кажется, еще мгновение, и я неосознанно соприкоснусь губами с безупречной железной маской... Беспомощно вскидываю голову – луковой дугой вьется бледное, истонченное горло. Опрокинутое небо смеется мне в лицо перешитой, скабрезной ухмылкой престарелой гиены – туманным, тучным разрезом от одного плюшевого уха до уха – слабо улыбаюсь ему в ответ, слегка обнажив матово-белые слепки зубов. Червячные, оплывающие спинки облаков похожи на распоротую, синильно-черную кишечную полость, поглотившую собой призрачную россыпь звездных стекляшек и обескровленное, распяленное око весенней луны. - Послушайте господин… - намеренно выделяю последнее слово томным придыханием; интонации – лакомые, приторные, как подтаявшие карамельные конфеты и почти интимные, будто прикосновение шелкового палантина к обезображенной экземами коже. Мой новый, преображенный голос - закаленная сталь в бархатисто-черных ножнах. Гротескная, перекошенная маска игривого трикстера неуловимо отслаивается и тает, преображаясь в заманчивую, кукольную плоть прекрасной чаровницы Коломбины. На спекшихся струнках заветренных, червонно-красных губ играет ломкий, изнеженный призрак елейной улыбки. Безысходность. Пожалуй, самое горькое и ненавистное слово в лексиконе любого живого существа вне временных рамок и околоматричного пространства. Рыхлое, пепельно-серое, повенчанное желудочной гирляндой незаживающих танталовых струпьев. Отдающее на языке тошнотворным привкусом пепла и копошащегося выводка трупных личинок – тех самых, коими под завязку было нашпиговано сокровенное эдемово яблоко – наливное и золотистое снаружи, исполненное зараженными паразитами внутри. Но именно оно сейчас почему-то дарует мне ирреальное чувство новообретенной свободы, костлявый росчерк багряных, узловатых крыльев за спиной, толкая на самые безумные эксперименты и вакхические мистерии во славу непокоренного бунтаря Люцифера. В конце концов, почему бы и не поиграть напоследок со зверем, даже если исход поединка давно уже предрешен и судьба моя – оказаться куском истерзанного, переваренного мяса в его неистощимой, хтонической глотке?.. - А давайте притворимся, что мы друг друга не знаем?.. Быть может, я просто тихонечко мимикрирую в лунном свете и напрочь вытравлю все воспоминания об этой странной, бессонной ночи? Обещаю, нет, даже клянусь вам кровью – я буду как триада священных обезьянок – «ничего не вижу, никого не слышу, никому ничего не скажу». Если желаете, я даже могу заработать тотальную амнезию… Бездонные глаза палача сощурились льдистой, недоброй улыбкой, пряча в глубине полыхнувшего серой, почти-вертикального зрачка зыбкую тень интереса. Делаю небольшую ментальную зарубку на недолгую память – кажется, библейскому зверю по вкусу не только артистические импровизации и бесшабашная находчивость, но и рискованные, искусительные игры на грани желаемого и дозволенного. - Ты не уйдешь от меня, девочка. Я не могу отпустить тебя… живой. Мне нет нужды марать руки в твоей крови – по крайней мере, здесь и сейчас. Можешь считать это чем угодно - моей прихотью, кратковременной отсрочкой или даже сомнительным спасением. Важно лишь то, что ты теперь принадлежишь мне, маленькая бака неко. Как только придет время, я самолично уничтожу тебя… Как, впрочем, и обещал. Покойся с миром, прекрасная гетера Коломбина. Да согреет тебя оживший мартовский компост тучной падали и нарождающиеся побеги пурпурной наперстянки… Еще одна искусная маска разлагается, подобно раздутому коровьему трупу на полуденном техасском солнцепеке, осыпается вниз пыльными клубами отсыревшей, известковой штукатурки. Сползает с выщербленных лицевых костей мерцающей, карминной лужицей перетопленного воска, являя собой личину нового, сакраментального персонажа – вспыльчивую, каменноокую Медузу Горгону с треугольными прорезями гипсовых глаз и шипящей, гудроновой короной аспидных змей. - Принадлежу вам?!.. Не более чем воздух, которым мы все дышим! При всем моем лицемерном уважении, на Верховного Демиурга вы ни черта не похожи!! Да из вас такой же создатель, как из меня – потомственный Крокодил Данди!!! Решительно мотаю запрокинутой головой, едва заметно поморщившись – крохотные натянутые волоски лопаются с неприятным, чавкающим звуком. В глухой ярости царапаю металлические пластины на груди бесстрастного садиста – ногти беспомощно скрипят и отслаиваются, грозясь сковырнуть черную лаковую роговицу вплоть до самого мяса. - Держи свой рот на замке, девочка – поверь, так безопаснее для тебя. Ведь ты не из тех, кто понимает лишь язык грубой силы? - Иначе что? Свернете мне шею, как незрячему котенку?! Размозжите голову о бетонные плиты?!! А может быть, сразу сердце нанижете на ваш дурацкий железный шампур?!.. Глаза бронированного изверга – бесконечная, всепоглощающая квантовая бездна. Холодные, давящие и колючие, словно никелированная опасная бритва. Черт побери, своим кошачьим, интуитивным загривком чую – кажется, кое-кто доболтался-таки до бесславной гробовой плиты… ____ * крылатая фраза Ричарда Рамиреза, американского серийного убийцы, произнесенная им после оглашения смертного приговора. ** капитан Скарамучча, Коломбина – ведущие маски итальянского кукольного театра Комеди дель Арте, чьи исполнители славились своим искусством импровизации прямо на сцене.