Monster Divine

Текстура вяленого мира – промозглый цемент, крошка ороговевшего, зеркального инея и забродившая, червивая почва. Цвета кубика сахара, подожженного в бокале абсента и сырой, иссохшей рыбьей требухи. Опрокинутое навзничь небо напоминает мне кусок старинного рубчатого шелка с припухшими прожилками-нервюрами. Безлунный ночной покров липнет к плечам – тугоплавкой, промасленной жижей. Весь окружающий, оскалившийся мир – прослойкой древней, вздыбленной, тягучей. Будто сцепка полароидных негативов - жирная и липкая, подернутая отпечатками засаленных пальцев. Иссохшие полутрупы вокруг – почти что полые мешки из желтоватой, обветренной кожи. You mean nothing. You are no one. Just a form of apparition. Варево темноты – прогорклое и черное, оставляющее после себя привкус истонченной паразитами плоти на растресканных губах. Темнота – самое лучшее время для того, чтобы научиться видеть и… слушать. Шрэддэр… Имя – шипящее, пагубное, колючее, перекатывающееся на кончике языка подобно свинцовому шарику дроби. Железистый привкус крови во рту, сгущенные отростки погребально-алой тени, свист навощенной кожаной плети, искусно рассекающей плоть аккурат до бледной оскомины костей. Кажется, мое худое, истонченное плечо будто бы прошито насквозь колючей терновой проволокой; властная рука черноглазого душегуба - тяжелый, скульптурный монолит в доспехах – напоминает мне сомкнувшийся на живом охотничий капкан. Нервно зудит натянутая связка мышц в острозубой драконовой пасти. Грубые, ощеренные адамантовой сталью пальцы путаются в теплых плетениях артерий, лениво исследуют хрупкие косточки, обвивают матовую шею, будто стебелек сухостоя – и неумолимо тянут к себе, почти намертво впечатывая в латное тело монстра, примеряя руку для максимально удобного, смертельного захвата. Жест неопровержимой, подлинной власти – свирепое, биомеханическое божество прямо указывает разгулявшейся армии падали на то, что сегодняшняя добыча принадлежит ему одному. Только он имеет право беззаветно пить агонию угасающей, жертвенной плоти, наслаждаясь сумерками искаженного разума, порождая в нем целые сонмы зловещих, кафкианских чудовищ. Покамест – только он. Чувствую себя условно больным на медикаментозном лечении с частично отмершими органами – закупорка нервных гранулярных клеток, мягкие, пористые ткани, изнутри разъеденные спиртом и жалкий пучок полупрозрачных кислородных трубок, намертво ввинченный в съежившиеся, усохшие легкие. Тьма по ту сторону прищуренных зрачков - сплошное многоцветие ядерной монохромии. Погибельный, пепельно-серый металл купается в неверном, осколочном сиянии луны. И резкость лица библейского зверя, полусокрытого стальной катарактой демонической маски, почти завораживает своей угловатой, свирепой костистостью волчьего племени… Сердце творит еще один безумный акробатический кульбит и неуклюже бьется о глотку – глупая, раненая птица в темнице прозябшей, кольчатой плоти. Медленным, тягучим елеем сползает родничок пота меж заостренных крыльев лопаток; гулко перекатываются жалкие, кастрированные мысли на донышке черепной табакерки – россыпью липкого, паучьего жемчуга. И поступающий в легкие воздух кажется колючим и прогорклым на вкус, будто заживо проглоченный еж, и кожа, обмороженная, стянутая, кроется рубцовым росчерком мурашек. Однако... Это почти то же самое, что получить увесистой, свинцом оббитой джинджеровой битой прямо с разбега – замахом чудовищным и бесчеловечным – аккурат по лобной доли разболтанного черепа. Вместо головы теперь – прогнившая, размозженная хэллоуинская тыква, роняющая наземь нечто сукровичное и густое, отдаленно похожее на горячую говяжью солянку. …Понимание накатывает убийственной, наэлектризованной волной, штормовым набатом осатаневших в безысходности волн – чистое, как слеза невинно умерщвленного младенца и неотвратимое, подобное щербатой могильной плите. Шрэддэр же, мать-вашу-простоквашу…. Нет, плешивая рожа говорит серьезно, или же просто один божественный скоморох где-то там, наверху, решил напоследок еще и похохмить над моими экстренными похоронами, беспрестанно лузгая семечки, свесив ножки с перистого облака и довольно потирая ссохшиеся ручонки?!.. Только теперь раскатанный, изрубленный фарш воспоминаний в моей голове – сплошной калейдоскоп психоделических ужасов в стиле Рокки Хоррора* медленно, но верно складывается в единое полотнище грядущей гибели. Будто бы проржавевшие шестеренки средневековой часовой головоломки в один миг слитно друг с другом сошлись. Не иначе как Фата Моргана. Тот самый Шрэддер. Худший из худших. Оживший noctis pavoris**, крестный отец ночного Нью-Йорка, бронированный ублюдок и хладнокровный убийца в одном флаконе. И, по-совместительству – заклятый черепаший враг номер один. Неудивительно, что «великолепная четверка» моих обездоленных, зеленокожих друзей под покровом чернильных, лоснящихся сумерек вела свою собственную войну – лютую и беспощадную, мало что имеющую общего с типичными супергеройскими боевичками мэйд ин Америка, где добро всегда торжествует, а окаянные злодеи в финале огребают добротную связку квази-космических люлей… Как истинные санитары гигантского живородящего мегаполиса, они ревностно избавляли однажды возлюбленный город от преступной раковой опухоли и смрадных, кровоточащих язв беззакония - блистательного и чарующего ровно настолько, насколько погрязшего в непотребном, зловонном дерьме. Организованная преступность всех красок и мастей - шайки поджарых, чернокожих наркоторговцев с худыми мордами одряхлевших гиен, по ночам толкающие разведенную дурь прямо на территории Центрального Парка, ловкие завсегдатаи воровских притонов, «неприкасаемые» головорезы, плотно поехавшие прострелянной крышей серийные убийцы - вот далеко не полный послужной список моих замаскированных супергероев, выбравших отправной точкой своего «крестового похода» злачную систему городских канализаций. И, безусловно, мафиозные кланы. Ежу понятно, что черепашки предпочитали не поминать свои дела всуе и держали меня на почтительном расстоянии от своих не в меру авантюрных ночных кампаний. Однако быть не вовлеченной в тайную жизнь близких друзей – почти то же самое, что танцевать «Лебединое Озеро» на сверкающей сцене Метрополитен-Оперы в роскошной, мертвенно-белой балетной пачке, так ни разу в жизни и не примерив злополучные пуанты… В свое время Лео долго оправлялся от ран, столкнувшись именно с этим извергом в битве один на один. Его сплюснутая, рептилоидная мордашка напоминала собой баклажан – разросшийся и переспелый, нежданно лопнувший обилием забродившего кровянистого сока. Трехпалая рука – натренированная, вся в путанных узлах мышц, ныне выгнутая под неестественным углом, понуро свисала с дивана иссушенным сорняковым побегом. Усердно колдовавший над бессознательной плотью мастер Сплинтер поспешил накрыть искалеченное тело ученика теплым клетчатым пледом, как только я подошла ближе. Растерянная, обмершая и пустая, будто костяной бубен осиротевшего шамана. Словно наивное пятилетнее дитя, которому разводившиеся родители с чеканными асбестовыми ликами только что сообщили, что Санта - Клауса не существует, а концепция счастливой семьи - лишь дурацкая, лживая байка-обманка родом из дешевых рекламных каталогов серии «Все для дома». Он был похож на потрепанного шарнирного солдатика в пустынном военном камуфляже, игрушку странную и переломанную, которую хозяйский ребенок беспечной рукой сначала отправил под гусеницы вражеского «Тигра», а затем попытался распотрошить на капельные составляющие прямо на игрушечном операционном столе. Разобрать вдоль и поперек, слово гигантский зеленый кубик-рубик, мусоля в пухлых, безжалостных розовых пальцах выломанную пластмассовую голову и крохотное акриловое сердце. Рвано вздымалась пластинчатая, иссеченная грудь, окольцованная тугими медицинскими лентами, щедро напитанными потеками крови. Темно-бурой, почти человеческой. - Ничего страшного, Кэт. Такое тоже случается, - коротко бросил Рафаэль, прошмыгнув за моей спиной бесшумной тенью ниндзюцу, с намеренным грохотом опустив запотевший стакан воды на колченогую тумбочку, которая в былые времена служила идеальным плацдармом для несметного количества картонных коробок из-под пиццы. Как условно старший из братьев, не считая бессознательного Лео, он старательно пытался сохранить самообладание, что явно давалось ему с исполинским трудом; желваки опасно ходили под рифленой, оливковой кожей, а губы, казалось, и вовсе пропали, превратившись в плотно сжатый, местами побелевший шов. - Да, у нас есть и враги, и друзья, Кэтрин. Как бы мы не старались, мы тоже… не всегда умеем побеждать, - по большим, судорожно сжимающимся нефритовым пальцам, которые монотонно катали блестящий прорезиненный мячик, было заметно, как нервничает всегда невозмутимый и флегматичный Дон. В отличие от старших товарищей, непоседливый Майки сохранять лицо перед внезапно нагрянувшей трагедией не умел и не желал – он без устали носился меж братьями отчаянной зеленюшной кометой, едва ли не сшибая на своем пути редкую мебель и во всю полыхал праведным гневом, будто подожженная петарда-шутиха. - Нет, ну надо же!!! Проклятый Шрэддэр!! И какого лешего Лео полез сегодня в самое пекло, да еще и один-одинешенек?!! Вот если бы я там был, я бы его!.. – рыжие хвостики маски возмущенно подрагивают, руки неустанно вздымаются то вверх, то вниз, словно винтовые лопасти промышленного пропеллера. На перекошенной, почти-детской мордашке опальным хороводом сменяют друг друга экспрессивные, ярко вычерченные эмоции, будто бы цветные стеклышки в треснувшем жерле оптического калейдоскопа. - Майки, да заткни уже свой болтливый панцирь!! И без тебя тошно, олух хренов!!! – грубо оборвал заведенного непоседу внезапно материализовавшийся за его спиной собрат в красном, резко завершив фонтан невысказанных волнений одним прицельным щелчком по макушке. - Боюсь, если бы ты оказался там, то вместо раненного Лео нам бы прислали по почте остывший черепаший суп в консервной банке, - резонно заявил многомудрый Дон, продолжая сосредоточенно терзать юркий мячик. Студеный, мозаичный мир в дрожащей рамке влажных, окукленных ресниц едва заметно мутнеет, обрастает струпьями сажи и мажется сочащейся плазмой, будто густое месиво масляной краски на гениальном полотне кокаинщика-абстракциониста. Щерится лупоглазыми сигаретными ожогами и сворачивается вовнутрь дотлевающим папирусным свитком. Словно почуяв мое странное, надорванное состояние, чуткий Донателло делает шаг навстречу – длинный и гуттаперчевый в зыбком пространстве цифровых вариантов. Его голос отдается в ушах монотонным жужжанием компьютерного шелеста микросхем, словно бы сквозь толщу разряженной, токсичной ртути. - Кэт, отомри уже, пожалуйста. И… не смотри так больше. Все будет в порядке. Я… Мы обещаем. - Вот - вот, наш техноумник, как всегда, прав. Не стоит тебе забивать свою прелестную девичью головку всем этим дерьмом… Тебе нельзя. - То, с чем мы имеем дело по ночам, Кэтрин, мало подходит под обыкновенное определение «опасность». Особенно теперь. Это битва не на жизнь, а на смерть – кровопролитная и бесчеловечная. Никто из нас не желает, чтобы ненароком пострадала и ты. В таком случае, возможно… Нам давно уже следует взять тайм-аут в наших домашних посиделках. Я не вижу скорбных, потухших глаз Донателло, произнесшего последнюю тираду с едва ли заметной человеческому уху запинкой. Зашвырнув куда подальше свой проклятый мячик, сейчас он стоит аккурат за моей спиной, возложив руку на плечо в успокаивающем, миротворческом жесте. Лицо же стоящего в пол-оборота Рафаэля своей красочностью и неестественными, охристыми оттенками напоминает мне развороченное батальное полотно – чувства безудержно борются в нем и медленно закипают, будто отброшенный картофель фри в золотистой лунке шипящего масла. Не желая принимать слова техногения за непреложную истину, он, тем не менее, вполне солидарен с ним. И только получивший знатную оплеуху Майки, понуро опустив руки как трудолюбивый землепашец перед лицом надвигающегося голодомора, смотрит на братьев неверяще и осоловело, переводя огорошенный взгляд с одного товарища на другого, причудливо растянув губы идеально ровной букой «О». Беспомощно ловит воздух ртом, будто бы оглушенная рыба, вышвырнутая неводом на песчаную полоску берега, пытается найти, подобрать, нанизать на прочную китовую нитку ускользающие бусины слов – но никак не может… - Спасибо за искренность, Донателло. Но теперь я хочу, чтобы ты произнес тоже самое, глядя мне в лицо. Должно быть, улыбка, изрезавшая мое отмороженное лицо от одного краешка скул до другого – по-настоящему страшная и обреченная, подобная оскалу вернувшейся с того света неупокоенной баньши. Улыбка-прореха загнанного в угол, шального Джокера; глаза ненормально сияют, как утопленное сокровище в окантовке волшебной перламутровой раковины. Тень учителя фонит где-то позади братьев, за их мощеными, крепкими спинами – заметно ссутуленная и поникшая, будто оплывший огарок свечи. - Для справки – мне сейчас немного сложно взять себя в руки. Вашего брата и моего друга едва ли не превратили в черепаховую отбивную, а вы беззастенчиво предлагаете мне смириться с неизбежным, отойти в сторонку и банально не загружать мозги?! Знаете, ребята, я не умею включаться и выключаться по команде как долбанный видик!! Может быть, еще предложите мне свалить в салон красоты или же прогуляться до ближайшего бара?!! До упора залить желудок обжигающим виски, проснуться на утро с расколотой башкой, объятой потными ручонками лысеющего ублюдка-бармена?!... Скоропалительная тирада льется с раскаленного языка сочными, парализующими каплями змеиного яда. Внезапно мне хочется отхлестать саму себя по щекам – тяжелыми свинцовыми ладонями наотмашь, так, чтобы в ушах колокольным набатом звенело, и кровь бурлила, окрашивая пурпурным туманом плотно сцепленные десны. Потому что именно теперь, глядя в их растерянные, уязвленные, почти одинаковые глаза-под-копирку, я понимаю, насколько же мне плохо. И как же тяжело должно быть сейчас несчастным, потерянным братьям, чей верный Лео находится на зыбкой, паутинной грани между жизнью и смертью... - Кэтрин… Прости нас, пожалуйста. Однако мои сыновья во многом правы. Обратного пути нет и не будет. Карие, гладкие, будто обсидиановые бриолеты - глаза учителя взирают на меня ясно и непреклонно, с царственным сочувствием воплощенного в наш бренный мир Будды Дипанкары. Что ж, если сам Мастер Сплинтер вступил в беседу, то дело не просто пахнет керосином… - Поздно,- хриплые слова сыплются с языка чеканными холодными монетами, твердые и несокрушимые, будто армия терракотовых воинов, – слишком поздно. Вы и я… Мы никогда не сможем стать чужими. Пожалуйста, запомните… Нет, даже лучше зарубите себе на носу! Я не та крыса, которая в отчаянии бежит с палубы утопленника - корабля, как только отчаянно запахло жареным…Простите за неудачное сравнение, учитель. Я просто не могу уйти сейчас, поймите! Тогда, в ночь нашей первой встречи, вы не просто спасли мою жизнь… Вы не бросили меня посреди отхожих бараков, нет. Вы стали моей семьей – той самой, единственной и настоящей, которой у меня никогда не было. И не будет впредь. Тогда вы сделали свой выбор, а теперь я делаю свой. Поэтому я вас никогда, слышите, мохнатые и зеленые, род-ны-е – никогда не покину! Как бы сильно вы меня не стращали, какая бы лютая опасность не нависла над нашим миром. Все. И баста с этим. Если, конечно, каждый из вас, глядя мне в глаза, не укажет прямо на дверь... Простите, на канализационный люк. На тонких губах учителя играет слабая, понимающая улыбка, чуткие крысиные глаза сияют в полумраке бесконечной галактикой Млечного Пути. Добродушно приподнимает мохнатые лапки в жесте полной капитуляции. - Твоя взяла, Кэт. Никто из нас не сможет упрекнуть тебя в малодушии. - И все же ребята, я же знаю вас не первый день… А потому могу сказать уверенно – ни один головорез, пусть и чертова стая ночных отморозков не способны так отделать ниндзя-черепашку!.. - Верно, на это способен только другой ниндзя, – ворчливо заявил Раф, с чувством пиная рыхлую спинку полинявшего, бледно-розового кресла, - только одна проклятая железная морда, которая… - Хватит, Рафаэль. Тебе нужно учиться контролировать свои эмоции, равно как и Микеланджело. И все же Кэтрин, с моими сыновьями тут не поспоришь. Есть некоторые вещи, о которых тебе лучше не знать никогда. Порою знание может послужить куда пострашнее самой крепкой и губительной отравы. Лео сильный и выносливый воин. Он поправится, обязательно, - теплая меховая лапа в алом канте домашнего халата ложится на кисти сложенных рук, и, как всегда, излучает необыкновенное благодушие и доброту святого пустынника, противиться которым просто невозможно, - Ему нужно время, чтобы восстановить силы… А пока, быть может, попрактикуемся в динамической медитации? – крыса подмигнула округлым каштановым глазом, похожим на хрустальный шар предсказательницы, заключая в отческое полуобьятие и уводя в сторонку ненавязчиво, но твердо. - Нет, учитель, только не сегодня. Чувствую, ничего путного не выйдет. День выдался просто сумасшедшим… Да и в голове сплошной винегрет, – касаюсь пальцами руки напряженной линии скул; мне кажется, что отлогое лицо мое сейчас похоже на расползающуюся по швам маску древневавилонского чудовища – обожженный пластик и потекшая краска, та самая, что продается в дешевых магазинчиках ужасов в канун Дня Всех Святых, - к тому же я не хочу мешать вам вместе с братьями – должно быть, у вас уже запланирован экстренный военный совет… Можно я пока что посижу тут, вместе с Лео, почитаю вслух? У меня как раз с собой потертый томик «Маленького Принца»… - Кэтрин, это вовсе не обязательно! – Рафаэль смотрит на меня долго и странно, с едва ли ощутимой, детской досадой, - К тому же никаких военных советов сегодня! Пойдем-ка лучше со мной, я хочу показать тебе одну вещь – держу пари, это… - Нет-нет-неееет!!!! Давай-ка лучше сказку, Кэт!!! Мы все с удовольствием тебя послушаем! – едва заметно ткнув зависшего собрата под ребра, Майки в мгновение ока занимает стратегически выгодное положение в изножье огромного, продавленного барби-кресла, невесть оттуда взявшегося в кулуарах нью-йоркской канализации. Кажется, непрошенная буря прошла стороной, и отблески набрякшей шаровой молнии лишь слегка распороли лоскуток лазурного неба, расколов надвое щербатый островок далекой и безопасной терра инкогнита. - Хорошо, вот только… У меня в рюкзаке на данный момент грустно остывает яблочный пирог… Хэндмэйд, между прочим. Вчера вечером на меня снизошло кулинарное вдохновение – а такое, знаете ли, случается раз в пятилетку… - А я-то думал, откуда взялся этот улетный запах запеченных яблок с корицею!.. – и вот уже вдохновленный Майки, всплеснув руками и бросив на произвол судьбы едва ли не опрокинутое кресло, несется в прихожую взбудораженным сайгаком. Тянет загребущие, страждущие лапки вперед и спустя несколько секунд, с победоносным видом Вильгельма – Завоевателя извлекает на свет божий ароматное и все еще теплое нечто, плотно упакованное в пищевую фольгу… ________ * «шоу Рокки Хоррора» - пародийный фантасмагоричный фильм Джима Шармана. ** (лат.) – ночной кошмар