Паутина Белого Паука. Источник.

Измаил шел по темным, извилистым коридорам. Свет факела в его руке дарил скудный свет, но вампиру хватало и этого. Очередной коридор сменился узким тоннелем, заканчивающимся выходом в лес. Стояла зимняя ночь, снежная, тихая, безветренная. Справа от входа в тоннель лежало дерево, Агарь любила посидеть на нем в одиночестве. Измаил знал это. Он все о ней знал. Этой ночью он закончил дела раньше ожидаемого и теперь хотел присоединиться к сестре в ее уединении. Но она и так была не одна. Из леса, пробираясь по сугробам, к Агарь вышел дикий кот – рысь. Огромный, больше взрослого человека, с черной, лоснящейся шерстью, мощными лапами, способными завалить медведя, и черными, бездонными глазами – слишком разумными, чтобы быть уместными на звериной морде. Агарь протянула зверю руки, и он послушно приблизился, сел в ее ногах, подставляя голову под ласковую ладонь. Тишь леса прорезало его громогласное урчание. - Ты такой теплый, Ной, - с нотой умиления заметила Агарь, зарывшись пальцами в его шерсть. – Ты наполнен солнцем. Не то, что мой брат. Измаил холоден даже с моей кровью в его венах. Это странно, не находишь? Ной опустил голову на передние лапы, не соглашаясь, но и не отрицая. - Или это я, - немного погодя, сказала она задумчиво, - остыла к нему? - Агарь! – не сдержал чувств Измаил. Она знала, что он позади нее, и он понимал, что жестокие слова сказаны для него и лишь для него. Она оглянулась на брата с присущей ей изящностью и улыбкой, что была не до конца приятной, не до конца понятной. Затаенной – даже для него. - А птичка все поет, все надрывается, и голос, уж, свой сорвала, - насмешливо пропела Агарь, выдумывая слова на ходу. – Да никто ее не слышит, птичку глупую. Позабыла птичка, что родилась безмолвной бабочкой. И не ветви вокруг, а одна паутина. Глух паук к ее песням. Потому как не птичка ты, а всего лишь бабочка. Она внезапно дико рассмеялась, движением руки отправив Ноя в обличии рыси обратно в лес – к тем, другим таким же оборотням, порождениям ее крови. Ева не могла понять, почему помимо воспоминаний Измаила часто видит во сне гигантских рысей. Очередной фрагмент чужой памяти принес ей долгожданный, с привкусом жалости ответ. - Ах, Измаил, тебя ранили мои слова? - Да. - Хорошо, - в голосе Агарь тяжелое, темное удовлетворение. – Запомни, мое драгоценное чудовище, сегодня ты бабочка в сетях паука, но завтра сам научишься плести паутину. - Я буду всем, чем ты захочешь, сестра, - опустился перед ней на колени Измаил. Ленивым жестом Агарь провела по его щеке тыльной стороной ладони вниз, но вдруг обхватила пальцами обеих рук его горло. - Я запомню твои слова, - глаза ее были холодны и в то же время горели некой безумной идеей. – Однажды тебе придется сдержать их… Дернувшись от резкой боли в переносице, Ева открыла глаза и тут же снова зажмурилась, с чувством зашипев. - Прости, - глухо извинился Исаия, - нужно было вправить нос. Ева хотела спросить, что не так с ее носом, но она, наконец, сфокусировала взгляд, и слова застряли в горле. Исаия был весь в крови. В крови были его волосы, лицо, плечи, грудь и руки, которыми он ее обнимал. В брызгах крови обшарпанные стены, ржавый холодильник, немногочисленная мебель. На двери в комнату, где их с Алисой держали, кровавые следы чьих-то рук. Ева догадывалась, что увидит на полу. Она не хотела этого видеть, но взгляд помимо воли вычленил тела: вон женщина Оксана лежит на животе. Лицо обращено к Еве, один глаз скрыт волосами, другой таращится в пустоту. А там, в шаге от выхода, в шаге от спасения, тот, кому она успела врезать между ног… Вернее, то, что от него осталось. Руки вывернуты, у правой сломана кость в предплечье, и ее обломок торчит – пронзительно белый – среди месива красного мяса. Труп лежит животом вниз, но голова… голову кто-то повернул на сто восемьдесят градусов. На лице кровавые, вывернутые наружу борозды, словно от когтей зверя. Глаза выдавлены, и на их месте нечто красновато студенистое… Почувствовав подступ тошноты, Ева скорчилась, прижав ладонь ко рту. Исаия крепче обнял ее, полулежавшую у него на коленях, привлек ее голову к своему плечу и сам зарылся в ее волосы, чистые на фоне всего. - Что здесь… - Ева сглотнула вязкую слюну, пропихнула ее в себя с усилием и вдруг отчетливо поняла, что если откроет рот, то ее точно вырвет. Даже если не видеть, достаточно одного только запаха и… она догадывалась, кто сотворил весь этот ужас. - Это был не я, - тихо уронил Исаия, и Ева заставила себя поднять голову и посмотреть на него. Она не поверила в его слова, потому что голос его был лишен жизни, мертвый голос. И глаза Исаии больные, воспаленные. Его вдруг начало трясти, и Ева бросилась ему на шею, обняла до боли в собственных мышцах. Она гладила его по голове, беззвучно роняя слезы, баюкала и – молчала. Когда все плохо, люди привыкли успокаивать одной и той же бессмысленной фразой: «все будет хорошо». Ева никогда не видела в ней смысла: ни в момент, когда умер любимый кот, ни, тем более, сейчас, когда умерли… когда что-то умерло в Исаие. Ева держала брата в объятиях, и ей было страшно за него, страшно за себя, страшно за то, во что они превращались. Еще месяц назад все было так обыденно, так нормально, а сейчас что? Что сейчас? - Мне очень жаль, - наконец, прошептала Ева, не представляя, что творится на душе у Исаии после совершенного. Господи, он же убил людей. Голыми руками убил. - Пожалуйста… - прошептал Исаия так тихо, что ей пришлось напрячь слух. – Пожалуйста, только не бойся меня. - О чем ты? Конечно, я не… Исаия дернул сестру на себя и поцеловал. Он держал ее в своих руках, не позволяя вырваться, и вжимался в рот с жадной силой, словно одержимый. - Нет! – наконец, Ева сумела отстранить его от себя. – Что с тобой?! С ума сошел?! Исаия и сам хотел бы знать. Что в него вселилось, что управляло им, когда его руки сломали шею человека? Что за существо в нем радовалось, лакая кровь из разорванной артерии? Откуда в нем это чуждое ему злое удовлетворение смертью врагов? Когда угроза для жизни сестры была устранена, с Исаии хлынуло это «нечто». Оно ушло, но не насовсем – затаилось где-то там, в глубине. Снова став собой, Исаия ждал прилива ужаса и раскаяния – всего того, что свойственно нормальному человеку. Но он стоял в окружении крови и трупов, и не чувствовал абсолютно ничего. Переступить через чужую жизнь для него оказалось необъяснимо легко. Это было ненормально, он понимал это. Глядя Еве в глаза, Исаия боялся, что она это увидит и оттолкнет его. Безумная ирония: ее кровь превратила его в монстра, но только рядом с ней он чувствовал себя человеком. - Все, с меня довольно, - Ева выпуталась из рук брата, встала и тут же едва не упала, поскользнувшись на сгустке крови. Исаия хотел ей помочь, но она оттолкнула его руку с криком: - С меня хватит! Хватит всего этого! Передернувшись, Ева направилась к выходу. И в этот момент в комнату влетел Илья. Он тут же притормозил, но Ева, не имевшая вампирской реакции, врезалась в брата лицом и, главное, поврежденным Олегом носом. - Ева! Ты цела? - Не трогай меня! – окончательно взвилась девушка. С гримасой обойдя опешившего Илью и кое-как переступив через труп мужчины, Ева выбралась, наконец, на воздух, чтобы в следующее мгновение согнуться в остром приступе тошноты.