Leave your soul at home

Элвин проснулся, когда только светало. Потер глаза и уставился в окно. Сегодня было первое марта, а небо уже как летом — чистое, светло-голубое, без единого облака. Элвин вспомнил, как когда-то лежал так же в борделе, глядя на звезды и представляя себя незначительной песчинкой, которую не видно во Вселенских масштабах. Астрономы смотрели в телескопы, чтобы увидеть огромные, но далекие планеты, а куда смотрели планеты, чтобы увидеть маленьких людей? И смотрели ли вообще? Откуда брала начало злость? Порождалась властью или же комплексами? Чем более развита цивилизация, тем реже в ней встречается жестокость. Значило ли это, что даже будучи вершиной эволюции, человек до сих пор был далек от тех заоблачных ступеней, где царило демократичное общество, а насилие проходили в школах, как странный пережиток прошлого? Элвин нехотя вспомнил свое образование. До старшей школы он не доучился, но в памяти отпечаталось, как были жестоки дети. Элвина там никто не трогал — альфы не давали в обиду вспыльчивым омежкам красивых одноклассников — но он видел, как порой издевались над другими. Может, бордель — наказание за невмешательство, когда при Элвине одного паренька окунали головой в унитаз? Или это наказание за страх защитить папу, когда отец избивал его на кухне? За молчание, когда Элвин увидел родительского любовника? Может быть, Стэнли, который разумом и жестокостью был сравним только с детьми, живущими инстинктами, являлся закономерным следующим этапом? Молчание здесь, закрытые глаза там — и вот итог, когда за трусость и безразличие предъявлялась плата. А Элвин всегда боялся отдачи и мести, потому и предпочитал терпеть, но не заикаться. Сердить тех, кто мог причинить боль, себе дороже. Бруно еще спал. Элвин слез с постели и прошаркал на кухню. Ноги не поднимались, он устал, даже несмотря на то, что выспался. Страх за настоящее и будущее тоже выматывал. Джек завилял хвостом, увидев омегу; тот улыбнулся псу и подсыпал корма в миску. Джек привычно лизнул руку Элвина. Налив чай себе и Бруно, приготовив яичницу с тостами, Элвин вернулся в комнату. Раньше хотелось забиться в угол, закрывшись покрывалом, что омега часто делал в своей комнате — больше никакого успокоительного в борделе было не найти. Теперь все его существо тянулось к Бруно, рядом с которым можно было спокойно спать, который защитил бы в случае чего. Элвин поставил поднос на тумбу и залез обратно под одеяло, прижавшись к альфе. Как же было хорошо, что именно его встретил Элвин! Снова вспомнилось, при каких обстоятельствах он познакомился с Бруно: стыдно, грязно, мерзко. Омега автоматически сжался в комок, но голос Бруно расслабил: - Доброе утро, Эл. Как ты? - Доброе, - Элвин не знал, можно ли ему самому было поцеловать альфу, но, наверно, тот не стал бы возражать. Он быстро клюнул Бруно в губы и потянулся за подносом. - Поешь? Я завтрак сделал. А потом... - Элвин быстро посмотрел на окаменевшее лицо Бруно. - Потом я тебе все расскажу. Абсолютно все. Бруно смел завтрак слишком быстро. Элвин наблюдал, как с тарелки исчезают последние кусочки, и впивался ногтями в кисть. Как рассказать то, что необходимо рассказать? Элвин никому и никогда не открывал душу: люди либо сами знали, либо не имели ни малейшего понятия. Но молчать дальше было невозможно. Бруно сказал, что это не обычная прихоть: он и правда хотел услышать правду. Слова «ты мне нужен» грели, топили стены изо льда, за которыми прятались самые страшные тайны. - Я готов, - сказал Бруно. Элвин судорожно выдохнул, посильней впиваясь в кожу. Больно не было, а в горле встал ком. Элвин не хотел рыдать в очередной раз, но слезы полились сами, когда он заговорил: - Мои родители погибли, когда мне было двенадцать с половиной лет. У нас была не очень благополучная семья, отец часто выпивал и бил папу. Однажды он кому-то задолжал. Мы несколько раз меняли адреса, бегали по стране, а после... После отца нашли. Он не смог отдать долг, и его с папой убили, - Элвин закрыл глаза и увидел себя двенадцатилетнего, потерявшего дар речи, осиротевшего ребенка, который смотрел на два тела в черных пакетах. - Два моих старших брата пообещали вернуть деньги и... м-меня продали в бордель, когда мне исполнилось тринадцать. - Продали? - хрипло спросил Бруно. - Как это — продали? - Отдали мистеру Беннету за миллион долларов. Вот так, - Элвин попытался улыбнуться, - дорого я стою. А говорили, что человеческая жизнь бесценна. Неп-правда. Меня продали, а дальше я начал отрабатывать. Но не сразу, - вспомнился липкий взгляд беты, добренькие словечки, которыми он первые несколько дней приручал напуганного мальчишку. - Мистер Беннет любит девственников и каждого новичка пробует первым. Он несколько месяцев не отдавал меня клиентам, а потом, когда надоел, избил и рассказал о правилах борделя. Оттуда невозможно уйти по собственному желанию, там нельзя выбирать клиентов, нельзя отказываться. Я должен был делать все, что желали те, кто платил за меня. Бруно белел с каждым словом, а Элвин предпочитал смотреть на свои руки, где из под ногтей уже показалась кровь. Переживать все заново... Это как поливать себя бензином и поджигать, втыкать под коленную чашечку спицы или отрезать пальцы железной линейкой. Но, как ни странно, Элвину становилось чуть легче, когда он выговаривался. Сколько времени он хранил все в себе? И как необычно, когда из копилки по очереди выходили годы рабства, представая на суд и расправу. - Беннет придумал выкупной. За девятьсот тысяч долларов он продавал свободу, но накопить эти деньги практически невозможно. Когда пробуешь пожаловаться — наказывают, огорчаешь клиента — наказывают, за побег — отдельная статья. - Как наказывают? - спросил Бруно глухо. - Что с тобой делали? - Били или насиловали. Оставили голодать, когда я попробовал пожаловаться одному клиенту. А побеги... - слезы потекли с новой силой. Элвин пытался кусать губу, чтобы успокоится, но добился только того, что прокусил ее. - Что побеги? Что, черт подери, побеги, Эл?! - Первый раз я сбежал, когда мне было четырнадцать. Дошел до отделения полиции, рассказал дежурному все, что мог. Он посадил меня в комнату ожидания, а потом... за мной пришел один надзиратель из борделя. Он сперва сам меня... а когда вернулись в бордель, кинул в одну комнату в подвале, почти не кормил. Я думал, что так и умру, но Беннет привел ко мне троих бет с садистскими замашками и разрешил пользоваться. Сказал, что я люблю боль, а на крики велел не обращать внимания. Они приходили почти неделю, - руки затряслись. Элвин прижал одну другой, но успокоиться не получалось. Бруно незаметно переместился ближе, обнял омегу и сам сжал его руки. Стало гораздо теплей. Грудь опустошалась от камней, а рядом с альфой становилось легче вдыхать воздух. - Второй раз я не успел даже отойти от борделя, и меня вернули обратно. А после третьего побега мне удалось пожить на воле целых пять дней. Я нашел заброшенный дом, питался тем, что находил, хотел уйти за город, но... Лучше бы я остался там. Меня нашли и снова вернули. И... и опять насиловали. С тех пор я больше не пытался убежать: мне хватило. Беннет тогда велел запереть меня и приносить поесть только в пластмассовой посуде. Он думал, что я сделаю с собой что-нибудь. Я бы сделал, но... мне так жаль, Бруно, - Элвин высвободил одну руку и вытер лицо. - Я должен был умереть, но не терпеть все это. Не смог. Прости... - Не смей! - голос Бруно звучал жестко. - Даже думать не смей о смерти! Ты... Эл, почему ты ничего не говорил? Почему не сказал в первый же день? - теперь звучало недоумение и злость. Элвин боялся поднять глаза. Как мог рассказать тот, кто все время молчал? Элвин и сейчас не был уверен в правильности своего решения. Он боялся, что Бруно пойдет разбираться с Беннетом, и его покалечат. Боялся, что убьют ребенка или — еще хуже — отнимут. Это был тупик. Элвин обнял живот, стараясь унять вновь накатившую дрожь. Беннет — ублюдок, он найдет способ испортить жизнь: Элвин знал это слишком хорошо. А рассказал только затем, что не мог больше врать Бруно. - Только не делай ничего, пожалуйста. Беннет — опасный человек. Я хочу, чтобы ты вырастил ребенка, а я... Может... - У меня нет денег на выкупной, - резко оборвал Бруно. - Эти деньги должны пойти на семью, а не в карман какому-то зажравшемуся козлу. Элвин второй раз в жизни забыл, как дышать. Слезы мгновенно высохли, а в груди образовалась черная дыра. А Чарли выкупили. Значило ли это, что Бруно лгал, или не лгал, но Элвин ему не настолько был нужен, чтобы тратить деньги. Немалые — да, но ведь Чарли-то выкупили! - Ты. Значит. Отдашь. Меня? - Элвин задыхался на каждом слове. - Я думал... думал... - Тихо-тихо, Эл, - Бруно принялся укачивать Элвина, как маленького ребенка. Омега почувствовал, как потряхивало Бруно, хотя внешне тот оставался похож на булыжник. - Ты никуда никогда не уйдешь, слышишь? Тебя никто больше не обидит. Я позабочусь об этом. Веришь? - Но как? Беннет не отпустит меня просто так. Он придет, он что-нибудь сделает с тобой и малышом, а меня заберет. - Эл, поверь мне, - Бруно поцеловал омегу в лоб. - Не думай больше о нем. Я все сделаю. Ты проживешь долгую и счастливую жизнь, будешь ходить в кафе, нянчить ребенка, выращивать цветы, гулять с Джеком. Если бы я только знал, Эл! Как ты мог молчать?! И... Так ты, выходит, не знал, зачем тебя в течку отправили ко мне? Элвин помотал головой. - Я ничего не знал. Думал, все пройдет как обычно. А когда понял, что жду ребенка, хотел убить и себя, и его. Боялся, что Беннет отберет. Он ведь и не подумал предупредить меня. - С-сука, - выдохнул Бруно. - Прости, - Элвин не знал, за что извинялся на этот раз. - Хватит! - рявкнул Бруно. Он поднялся и ткнул в Элвина пальцем. - Это перед тобой должны извиняться, понял, Эл? На коленях должны ползать эти сволочи! И я позабочусь, чтобы так и было. Черт, - Бруно провел ладонью по лицу. - Посиди здесь, ладно? Бруно все еще был бледен. Элвин кивнул и остался на кровати. Он слышал, как альфа дошел до кухни, прогнал оттуда Джека. А потом — Элвин подскочил от неожиданности — начала биться посуда, звякали кастрюли, треснул стул или стол. Элвин комкал пальцы и сидел на месте. Кажется, Бруно таким образом выплескивал гнев. Не мог же он реветь, как беременный омега. Даже когда все звуки стихли, Бруно еще долго не возвращался. Элвин ушел в себя, размышляя, что сделает альфа Беннету, сделает ли что-то вообще. Может, им было бы лучше переехать, сбежать? Хотя такой человек, как Андервуд, вряд ли повернется спиной к опасности или поднимет руки, как Элвин. Накатил привычный страх. Элвин дьявольски устал бояться, но не бояться, пока Беннет топтал землю, не мог.