Я видел снег

«Ой, соня, двенадцатый час, а он храпит так, что стены дрожат». Катя ласково ворчала про себя, тихонько прикрыв входную дверь и стараясь не особо шумно скинуть пальто и сапожки. Пакет с покупками, так предательски шуршащий, она оставила в коридоре. В комнате работал телевизор, и Катерина решила что брат заснул под его звук. Однако на диване только одиноко валялась Димкина толстовка, хозяина не обнаружилось. Пройдя до двери братовой спальни она легонько толкнула ее и, заглянув, облегченно выдохнула — спит, храпит на весь дом. Катя уже собралась уходить, но ее внимание привлекло одеяло. Точнее, то, что было под ним — для одного человека, тем более ее вечно недокормленного брата, там было слишком много… тел. Приоткрыв чуть шире дверь, нахмурившаяся Катя шагнула в комнату и взглянула на подушку. Увиденное заставило ее нахмуриться сильнее — две головы — темная Димкина и светлая Женина лежали непозволительно рядом. «Ну, мало ли, набегались вечером, устали и вповалку спать улеглись, не глядя кто куда», — попытки фальшиво утешить себя. Но взгляд, брошенный в сторону развеял эти слабые надежды — одежда и белье двоих лежали кучей на стуле и на полу возле. И несмотря на одеяло, натянутое до подбородков, легко можно было угадать по очертаниям, что Димка почти лежит на Женьке, обхватив его рукой и ногой. Без одежды. «Ох, Господи…» Катя торопливо выскользнула из комнаты в коридор, а затем, наспех одевшись и едва попав ногами в сапоги, выбежала и из квартиры, стараясь не разбудить спящих. Сама не понимая куда бежит, она спустилась вниз по лестнице и более-менее пришла в себя, только выскочив на улицу. Несмотря на хорошую погоду, было нелюдно. Девушка в прострации прошла до детской площадки, смахнула со скамьи снег и присела. Запахнулась, машинально поежилась, только не от холода. Ветер трепал ее волосы, холод пробирался за воротник. Но Катя ничего не замечала. Смятение и растерянность ушли, душу затопило отчаянием. «Не уследила, не уследила… Что же я за сестра такая. Кого в дом пустила?» — непрошенные слезы накатили сами собой. Она плакала, сама не понимая отчего. Страх, растерянность. Ощущение чего-то нового, не такого, неправильного. Нет, конечно, она будучи большой уже девочкой осознавала, что есть и такие люди, но в кругу ее общения подобного не было. И этот вечный страх что скажут люди, что подумают. А что сказала бы бабушка? Катя поморщилась. Ей все время, особенно по первости после похорон, казалось, что бабушка даже оттуда наблюдает за ней и сурово качает головой, если Катя что-то делает не так. Когда два года назад Димка сломал руку, Катя полночи плакала, представляя, как бабушка ворчит: «Вот, я бы ни за что не отпустила его на эту дачу, непонятно с кем! Чем ты думаешь, Катерина? Ну он, пацан, ветер в голове, но ты то, старшая, отвечаешь за него!» Катя прижимала ладонь ко рту и лепетала про себя: — Прости бабуль, прости меня… Она еще долго сидела на скамье, но, начав подмерзать, встала и в нерешительности пошла к подъезду. Видеть их обоих ей не хотелось. Она немного постояла, нащупала в кармане пальто кошелек, и, приняв решение буквально за пару секунд, резко развернулась в сторону автобусной остановки. Ей вспомнилось, что когда бабушка распекала ее пятнадцатилетнюю за то, что без спросу уехала с соседским Сережкой на мотоцикле за город, за нее заступилась гостившая у них бабушкина подруга, и она смогла тогда убедить в Катиной невиновности не только бабушку, но и саму Катю. *** Дверь открыли после первого же звонка, будто хозяйка стояла за ней и смотрела в глазок. Хотя, вполне возможно, именно так оно и было. — Катюша! Проходи, радость моя! — сухонькие руки втянули Катю в квартиру, пропахшую духами и засушенными цветами. — Здравствуйте, Анна Константиновна. Я, наверное, не вовремя, вы уходите? — Катя, раздеваясь, растерянно осмотрела наряженную бабулечку в боевой раскраске — бусики, накидки, залитый лаком начес с шиньоном немного не в цвет волос — явно парадный выход на танцы «Кому за…». — Ничего-ничего, в покер-то мы с девчатами каждую неделю играем, а вот гости моложе шестидесяти восьми в этом доме бывают ой как редко! — Анна Константиновна звонко рассмеялась и потянула Катерину на кухню. Усадив гостью за стол с чашкой чая и убедившись что абсолютно все сладости этого дома выставлены на нарядных блюдечках, хозяйка наконец уселась на старенький чешский диванчик и неожиданно тихо и серьезно произнесла: — Ну, а теперь давай рассказывай, что стряслось. Катя удивилась перемене тона и пару секунд растерянно смотрела на такую почти родную старушку. Ей даже не хотелось всех этих прелюдий вроде «с чего вы взяли, все в порядке». Она просто, ровным голосом, бездумно повторяя пальцем узор на скатерти, рассказала все, как есть, с момента как пришла утром домой и до того, как плакала на скамейке. Выдохшись, она несмело подняла взгляд на Анну Константиновну, ожидая ее вердикта. Та напряженно поджимала губы и молчала. Наконец, хозяйка дома заговорила: — Мда. Не подумала бы. — Тяжелый вздох заставил Катю напрячься — она не хотела вот так выдавать чужой секрет и боялась, что из-за нее их близкий человек начнет презирать Димку. Но то, что женщина сказала дальше, ее удивило не меньше. — Что ж… И так бывает. Во все времена подобное было. Только сейчас с этим легче. В моем подъезде, лет пятьдесят назад жил такой парнишка. Тяжело ему было. И найти пару было тяжело — ходил он на эти их тайные сходки, но сойтись почему-то ни с кем не смог. А потом прознали, кто-то на него донес, и замучили тогда паренька — публичные разбирательства, сначала из института выгнали, потом с работы. Люди как на него смотрели. Ой, жалко было. Добрый был паренек. Посадить не успели. Удавился он… Старушка тихо вздохнула и строго взглянула на Катю: — И ты туда же? Осуждаешь брата? — Я не… — Не перебивай старших! Ты же не бросила его, когда он заболел. А сейчас, ему еще труднее и страшнее будет, и ты так к нему отнесешься? Брезговать будешь? — Я просто не понимаю, чем ему девочки-то не угодили! У него была в институте подружка, и вот недавно к нам гости приезжали, с девчонкой той они так поладили, я думала… — Катя снова сама того не желая начала плакать. Сейчас ей было горько от собственной вины, от таких слов пожилого человека, от понимания, что по сути Анна Константиновна права. — Ну тише, что ж море слез-то теперь разводить. Женя неплохой человек, глупостей делать не будет, не обидит Димку, защитит. А Дима… знаешь, может быть он чувствует, что ему нужно рядом плечо чуть более сильное, чем девичье. Может потому так и вышло. Тебе надо уже свою жизнь начинать, семью свою. А ему надо отрываться от тебя. Отпусти его, он взрослый, сам разберется. Катя судорожно выдохнула. Тугой узел в груди чуть ослаб. Чувство вины все также саднило в душе, но многие из слов мудрой женщины серьезно ее зацепили. Надо просто привыкнуть, дальше будет легче. Тем времнем Анне Константиновне позвонили потерявшие ее подруги и энергичная старушка, поняв, что Катя уже успокоилась, начала торопливо выпроваживать гостью зная, что свою миссию она выполнила, а покер ждать не будет. На прощание обнявшись на остановке, две женщины — молодая и взрослая — распрощались. По дороге в автобусе Катя все продумала — она сейчас приедет, сделает вид, что ничего не знала (она надеялась, что парни уже проснулись и прибрали за собой в комнате), а потом, как-нибудь вечером намекнет Димке, что уже в курсе, и в целом не против. Но судьба решила иначе. Войдя в квартиру, Катя услышала напряженную тишину, хотя еще минуту назад слышала громкие голоса. Неторопливо раздевшись она, сделав успокаивающий вдох-выдох, вошла в кухню. Парни сидели за столом, чайник закипал. — Привет! Молодцы что чай поставили, я кекс купила. — Катя легко улыбнулась и прошла к раковине, помыть руки. — Мы знаем, — голос Димки дрожал от напряжения, — ты утром, когда первый раз пришла, пакет в прихожей оставила. Катя замерла. — Ты все знаешь, да? — Женя наоборот говорил спокойно и уверенно. — Знаю. — она достала из шкафчика кружки и тарелки. — Жень, порежь кекс. — И что ты об этом думаешь? — Димка говорил чуть с вызовом, готовый вступить в словесную перепалку в любую минуту. Катя посмотрела на обоих по очереди. Димка напряженно сжимал пальцы, Женя смотрел твердо и решительно. Она еще раз вспомнила Анну Константиновну и спокойно, взвесив все за и против, с чуть натянутой улыбкой произнесла:  — Я думаю, что ничего страшного в этом нет. Давайте уже пить чай, я замерзла. И две прохладные девичьи ладони почти с материнской лаской погладили две помятые со сна макушки. Дима растерянно улыбнулся, а Женя тихонько сжал рукой его сцепленные пальцы. Катя спрятала улыбку, заметив этот жест. Ничего. У них все будет хорошо. А ей нужно просто время чтоб привыкнуть. *** Это чаепитие Димка бы не смог сравнить с Кэрролловским и назвать безумным. Но некая ненормальность в нем была. В том, как быстро Катя приняла новую информацию, как легко и беззаботно она говорила с Женькой, может быть, даже раскованней, чем раньше. Как совершенно в порядке нормы Женя поглаживал его коленку, и Димка сомневался, что тот выжидал моменты, пока Катя отвернется, чтоб понежничать. Но в любом случае, разговор свершился, примирительный чай был выпит, хотя Димку не покидало ощущение нереальности происходящего. Будто сон. И то, что он вроде как теперь в отношениях с мужчиной. И то что сестра к этому спокойно отнеслась. И то что Женька, господи, Женька — рядом, тут, такой теплый и родной и любимый. Любимый? Такое новое и странное на вкус слово… К нему нужно будет привыкнуть. Хотя, стоит ли? Вряд ли Женя без стеба будет на такое отзываться. Димка улыбнулся сам себе. Легко, по-дурацки весело и беззаботно было ему на душе. Ну в самом деле. Ну что такого? Какие годы-то, жизнь впереди, образование есть, здоровье почти полноценное. А работать можно и на радио пойти, молодых да болтливых там любят. А с Женькой за плечом вообще и горы по пояс, и море по колено, и беды все по барабану! — Димыч? Чего улыбаешься там? — Женька шагал рядом по лестнице, придерживая локоть скорее по привычке, чем по необходимости. Они сбегали от сестры на прогулку, хотя вроде и по официальному поручению — купить хлеба. — Да так. Просто. Никогда не любил лестницы на самом деле. Трудно по ним без глаз. Но заставлял себя, приучил, и вот. Теперь даже побыстрее тебя могу, а ты уже и сдох, я ж слышу. — Че ты слышишь там, это я просто от чая, жарко мне, куртка еще теплая тоже, взопрел я! И странное чувство вроде дежавю мелькнуло и исчезло. И картинка встала перед глазами — лифт открытый, внутри сумки, коробки, высокий русоволосый парень в футболке с рок-группой на груди, с широкими плечами и кривой улыбкой, ставит ящик на пол возле лифта, разгибает спину и широким жестом вытирает испарину со лба и лица. И простодушно мотает головой в ответ на Димкино «Помочь?». Димка уже тогда ходил в очках с толстенной линзой на одном глазу, и заклеенным пластырем с повязкой другим глазом. Конечно, не ахти с него такого помощник, но спина-то сильная. Новый сосед к ним въезжал тогда, ага, сестра говорила. А ему не до того было совсем, да и ей тоже. Не обратили как-то внимание… — Ты не говорил что слушаешь Limp Bizkit. — Димка выговорил это так, будто только что узнал, что Женька — герой Советского Союза. — Да вроде немного слушал. Но не фанат. А что? Чего вспомнил-то? — Футболка у тебя была с их фоткой. Когда переезжал к нам в дом. Она тебе мала, кстати. — А, да нет, другана моего это, забыл у меня, ну я и таскал, да… Женька все-таки споткнулся на ступеньках. Выматерился. Замер. И время замерло. И заткнулись воробьи, расшумевшиеся на козырьке подъезда, так явно слышные через открытое окошко на лестничной площадке. И лифт не гремел, и кислой капустой не пахло в подъезде, вообще ничего не было. Только взгляд глаза в глаза. Почти. Они вышли на улицу рука об руку. За пеленой снега их бы никто не увидел, погода шалила, разгоняя народ по квартирам. Хлопья падали тихо, как пенопласт в глицерине, в тех стеклянных шарах, которые продают на Новый год. Пушистый ковер снега не хотелось топтать. — Господи, как красиво… Ты не представляешь… — Женя осекся, быстро взглянув на Димку. Но тот только усмехнулся: — Не надо каждый раз так переживать, Жень. Это просто снег. Тем более, я его уже не один раз в жизни видел, и вряд ли он в этом году фиолетового цвета.  Он нащупал Женину руку и привычно сжал ее. — Все, что мне нужно было видеть, я уже видел.