Save me from the dark

Выбрось листы, те, что были мной собраны вместе, Склеены кровью, размыты отравой-водой. Выбрось слова, мы тогда еще не были вместе, Выброси все, я тогда не встречался с тобой. Выброси исповедь, сказку о боли и страхе, Я не хочу вспоминать, никогда не хотел. Что тебе в этом гнилом, неразборчивом прахе, Знанье, что всех моих сил так ничтожен предел? Выбрось, пожалуйста, мой приговор перед Богом, Я и без них не смогу смыть с души своей кровь. Эти страницы сказали тебе слишком много, Эти слова, я боюсь, уничтожат любовь. Я сохранил их, теперь я об этом жалею, Просто сожги их, развей над водой и забудь. Пусть эта тайна останется только моею, Только моим пусть останется проклятый путь. Не береги, не храни и не прячь под вещами, Черную душу мою, весь мой страх и позор. Ты – тот единственный, кто теперь что-то решает, Вдруг ты решишь, что пора изменить приговор? Я не касаюсь их, в них много крови и грязи, Я узнаю в каждом слове свой подчерк и слог. Я узнаю свою руку в строк скомканной вязи, Я бы забыл еще раз, если б только я мог. Тот, кто писал это, тратил чернила и свечи… С этих времен утекло слишком много воды. В час, когда страх и вина снова сядут на плечи Просто скажи мне «Все это писал здесь не ты». Даниэль Я нахожу его случайно, в шкафу, под рубашками. И застываю, смотря на сверток. Странно, он все еще завернут в ткань, которой когда-то обернул его Филипп, сто лет назад… К сожалению, не буквально. Я забыл, зачем именно открыл шкаф, просто не могу отвести взгляда от свертка на полке, мне кажется, что и он смотрит на меня – оттуда, из-под ткани… Попахивает безумием, а от подобных мыслей мне лучше держаться подальше. Нужно просто положить рубашку обратно, закрыть ящик и забыть, снова забыть, я же не вспоминал о нем… Но я все равно беру свой дневник в руки. Почти против воли разворачиваю ткань, надеясь, что время, вода, кровь – все что угодно – давно уничтожили эти страницы, что они стали совсем нечитабельны, что в моих руках просто мусор, который можно со спокойной совестью отправить на помойку и не вспоминать о его существовании… Но под кожаной обложкой листы почти целы. Да, кое-где чернила размыла вода, кое-где остались бурые пятна крови, теперь кажущиеся мне слишком толстыми листы бумаги пожелтели, словно им и правда за сотню лет, словно они пережили все те годы, что прошли с момента, как были написаны слова, а не перескочили через время… Но все равно их можно прочесть. Слова вполне читаемы… Держа дневник, как ядовитую змею, я сажусь с ним на диван, не читаю слова, просто разглядываю. Потрепанная обложка, многие листы вырваны, просто собраны под ней, но не скреплены, вот это – моя кровь, а это, вероятно, уже Агриппы… Мелькает мысль, что историки бы многое отдали за эту вещь… Если бы она могла пройти экспертизу на возраст. И это приносит облегчение – то, что мой дневник, все равно признают подделкой, он слишком… новый, для дат, которые там проставлены. Подчерк в начале аккуратный и ровный – точно так же я пишу и сейчас – потом становится все более торопливым. Мне снова хочется взять лист бумаги и ручку и написать любую фразу из дневника, но я знаю что увижу. Подчерк совпадет и не будет сомнений, что все это написано именно моей рукой. В конце – уже разрозненные фразы, почти не имеющие смысла… ни для кого, кроме меня. «Замок слабый…», «Есть дыра в полу…», «Проход перекрыт…». Очнувшись без следа воспоминаний, не слишком доверяешь своей памяти. Я записывал все, что мне казалось важным. Что мне делать с ним сейчас? Единственный, кому бы я решился его показать – Филипп, но Филипп уже читал его, он знает… Как он решился остаться со мной, узнав правду? Я не имею больше права лгать себе – я знаю о себе правду, я знаю, что я могу совершать… Ужасные вещи. И получать от них… Удовольствие. Удовлетворение. Власть над другим человеком – слишком сладкая отрава для меня. Я закрываю глаза и стискиваю кулаки, прогоняя прошедшую по спине дрожь, я знаю сладость этой власти. Я не могу уступить своим слабостям, потому что мои слабости слишком опасны. И это не алкоголь или наркотики, как боится Филипп. Какое значение могу иметь наркотики, когда где-то в Ирландии под белыми камнями поет мне Сфера? Как может соблазнять вино, когда ты можешь кого угодно поставить на колени, заставить умолять о пощаде… Я слишком слаб, чтобы не бояться поддаться искушению силой… Я снова заворачиваю дневник в ткань. Что мне с ним делать? Сжечь? Бросить в Темзу и забыть о его существовании? Я останавливаю сам себя. Нет. Я хочу все забыть, но мне нельзя забывать. Я знаю о себе слишком много. Пусть будет напоминанием, как шрамы, чтобы я точно не забыл. Чтобы никогда в жизни… Никогда. Филипп верит в меня и не видит во мне убийцы, способного наслаждаться чужими страданиями, но, ради него, я не могу позволить себе быть таким слепым… Но и дома оставлять эту вещь я тоже не хочу. Сниму ячейку в банке. Положу туда. Если… Со мной что-то случится, Филипп получит все. И тогда пусть он решает, как распорядиться этой вещью, а пока… Пусть лежит и напоминает мне о том, на что я способен, и чего я ни в коем случае не должен допустить. Даже не ради себя – моя душа уже потеряна. Ради него. Ведь он в меня верит.