red sketches

День выдался утомительным, поэтому Анэй с блаженством закрывает глаза, заходя в прохладное озеро. — Не утони, — бормочет под нос Жан неподалеку, пытаясь отстегнуть заевший наплечник у доспеха. Анэй фыркает и погружается в воду ровно на половину лица, чтобы стрелок не видел его улыбки; не хочется, все-таки, потом огрести подзатыльник за насмешки над старшими. Фенрих смешно чертыхается шепотом, красиво делая вид, что все в порядке; Анэй закрывает глаза и слушает ругательства наставника вперемешку со звуками леса. Вообще-то давно пора помочь, иначе они не уйдут отсюда, пока незаменимый наплечник от драгоценнейшего доспеха старшего лейтенанта Фенриха не будет сверкать аки звезда в небе ночном, но Анэю отчего-то не вылезти из прохладной воды. Дело, скорее всего, в усталости, конечно же; они сегодня целый день расчищали дорогу у Перевалочного пункта Йота, то и дело сдерживая вражеские натиски. Стрелкам, конечно же, проще: держишься на расстоянии от опасности и целишься себе спокойно; но это не значит, что приклад не давит и тебя не замечают стрелки с другого конца. А в этих чертовых доспехах все намного сложнее, но без них ты как гуру без панциря — свежее мяско у костра. А еще посылают на разведку. Обычно самых опытных эльтеров-стрелков, даже в возрасте; но иногда из-за нехватки солдат приходится бегать и совсем молодым. Анэй вот сегодня почти идеально провел разведку, если бы на обратном пути доспех не забарахлил и не перестал бы обеспечивать его тело нужной дозой зелья невидимости. Анэя передергивает. Он всей душой ненавидел эти трубки, которые приходилось присоединять к телу для того, чтобы была возможность становиться неуязвимым для чужих глаз. Но таков удел стрелков. Чтобы сражаться, победи страх и повысь порог боли; поднимайся на гору в кандалах, чтобы стать сильнее. Анэй украдкой смотрит на Жана. А каково старшему каждый день вводить в себя это дурацкое вещество? Или он не сам присоединяет многочисленные трубки, а просит помочь? Или не просит, но к нему приходят? Он наплечник-то в свои двадцать лет отсоединить не может. Сто пудово помогают. А кто? Анэй мотает головой и ныряет в воду целиком. К черту все эти попытки догадаться, что и как там у Жана. Ни к чему это. И злиться на удел стрелков ни к чему. Есть трубки, по которым течет нужное для битвы вещество; это как есть меч или ружье. И нет смысла гадать, почему нельзя драться на палках. Или не драться совсем. Все останется как есть и не поменяется от глупых размышлений какого-то тысячного солдата. Линч выныривает из воды, потому что легким не хватает воздуха; он мотает головой, сбивая тяжелые капли с волос, потом заправляет прядь за ухо и думает, что выглядит смешно. Но не смешнее, конечно, старшего лейтенанта Фенриха, который пытается уже, кажется, оторвать наплечник, придавливая ткань доспеха к камню ногой. Анэй срывается на смешок, а потом и вовсе заливается смехом; а потом пытается удрать от разозленного старшего стрелка, ныряя обратно в воду. — Да я помогу! — смеется Анэй, пока Жан махом стягивает с себя поддоспешник и сапоги, и не успевает отплыть, когда Фенрих наскакивает на него прыжком обозленного волка. Под водой завязывается потасовка, в ходе которой побеждает, конечно, Жан; правда, неизвестно — это потому что у него сил больше или потому что Анэй слишком много смеется. — Пощади! — смех уже не так явно слышен, а Анэй пытается вырваться, придавленный сильным локтем. — Я ж помогу!.. — Себе помоги, — шипит Жан и отпускает его, что-то бормоча под нос о том, что в следующий раз спуску не даст; а потом Анэй смотрит на его пресс и запястья случайно и застывает. Если звезды такие смуглые — как они могут освещать дорогу путникам? Хотя при свете луны кожа Фенриха действительно будто светится, но не ярче, чем у самого Анэя, который был на пару оттенков светлее… Но дело все даже не в этом. Звездам тоже больно впускать под кожу чужое вещество, впитывающееся в кровь, заставляющее их исчезать на время ради удачного боя? И это нормально. И всем больно. И даже звездам? Колотые порезы у боков и на животе; а еще несколько у предплечий и на запястьях. И это нормально, и всем больно, и бывает хуже, и даже звездам, и Анэй проводит пальцами по смуглому запястью, а потом отскакивает, как ошпаренный. Вкалывать что-то вот так под кожу — чужое, неясное. Это ненормально. И война — это тоже ненормально. — Доспех, конечно, новый, но только кретин не догадается, что здесь надо было просто отодвинуть застежку, — Анэй нервно смеется и сглатывает, возясь с застежкой наплечника, а Жан слегка хмурится. Ему странно, почему Анэй так резко отскочил? Почему трогал? Или думает о застежке? Так, Анэйтис Линч, никаких размышлений о чужих чувствах на сегодня. Просто отстегни чертов наплечник и нырни в воду с головой; ты опозорился достаточно. И надумал всякого лишнего тоже. — Нэй, — слышится внезапно мягко и тихо, но не рядом. — Нэй? Мягко, тихо, кротко. Анэй поворачивает голову, не обращая внимания на то, что Жан хватается в ту же секунду за ружье и направляет его в ту сторону, откуда доносится звук. Анэй видит губы, изогнутые в беззаботной улыбке, голубое платье и еще несколько веток в тонких, почти таких же, как сами ветки, руках. — Ты? Наплечник, успешно отстегнутый от доспеха, со звоном падает на землю.