We survived the thunder And escaped the hunger And sometimes I wonder, how we got through Who knows what they'll ask us We don't need no answers Cause we stand to serve as living proof
Все счастливые — дуры. Однако это отнюдь не означает, что боль — лучший учитель в жизни. Сначала она разбивает твое сердце, душу и веру на миллион осколков, а потом собирает нужную мозаику из страданий, печали и слез, она заставляет надеяться, когда впереди лишь тьма. Все мы — либо бежим навстречу новому с широко раскрытыми объятиями, либо идем, потому что должны. Именно поэтому я понимаю Иви, но не принимаю всю ситуацию близко к сердцу. Все мы — я, Хеймитч, Финник, мама, Гейл — сломленные клинки, выкованные заново и вновь брошенные на поле боя. Мы — сталь из которой выжгли страх. — Джереми, не вертись, пожалуйста, — терпеливо просит мама, пытаясь накормить постоянно ерзающего в ее руках малыша, но я знаю, что мальчика не убедить ни уговорами, ни строгим голосом. Может, поэтому дети ничего не боятся? Ведь только со временем их полный счастья пузырь обитания начнет трещать по швам и пропускать не только страх, но и боль. Единственное сожаление состоит лишь в том, что мы абсолютно бессильны как-то этому помешать. — Не утруждайся, бабуля, — весело ухмыляется Хеймитч, наблюдая за этой картиной с другого конца стола. — Пацан поймет это только тогда, когда эта «вкусная» и горячая жижа окажется у него на коленях. — Или это окончательно убедит его в том, что каша не только противная на вкус, но и довольно опасная пища, — без сарказма вставляет Иви; ее лицо выглядит неестественно бледным на фоне зеленого сада моей матери. Мы ужинаем на террасе — своеобразный праздник в честь прибытия гостей, да и может ли свежий морской воздух сравниться с душной столовой? Возможно, мама сделала это нарочно — в надежде, что это избавит Иви от постоянных приступов тошноты или просто немного улучшит ее и так нестабильное настроение. — Не забывай, что Джем все-таки наполовину Эвердин, — не сдается бывший ментор и привычным жестом накрывает ее руку своей. — Тебе не хуже меня известно, что они не верят ничему и никому, пока сами не «обожгутся». Не так ли, солнышко? Вместо ответа лишь скептически изгибаю правую бровь: — А откуда тебе знать, что его вторая половина не способна понимать нравоучения? — Потому что ему чуть больше двух лет, — отмахивается Хеймитч и делает глоток холодного лимонада. — Оу, эта штука намного вкуснее прославленного капитолийского виски! Словно без труда уловив весь смысл диалога, Джереми широко открывает рот и съедает кашу с ложки, сладко причмокивая. Мама нежно приглаживает его темные волосы и целует в макушку — похвала, на которую способны только бабушки. — Совсем забыла сказать: Прим звонила, пока вы были на побережье, — добавляет она уже вслух. — Говорит, что уже завтра сядет на поезд из Тринадцатого в Четвертый и... — Непременно зацелует каждого из нас по приезде, — заканчиваю я, отодвигая тарелку, — но тем не менее, все нежности достаются только Джему. — Не думаю, что буду сожалеть об этом, — произносит Эбернети, покосившись на свою жену. — Как насчет небольшой прогулки после ужина? — Думаю, что предпочту лечь спать пораньше, — девушка отодвигает почти нетронутую тарелку с едой и встает из-за стола. — Спасибо за прекрасный ужин, миссис Эвердин! — Какая муха ее укусила? — бормочет сбитый с толку муж, как только она скрывается за дверью. — Она просто устала: день был не из легких, — пожимает плечами мама, — да и к здешнему климату не сразу привыкаешь. — Возможно, — неуверенно кивает головой Хеймитч, явно думая не о жене и ее «холодном» поведении. — Я все-таки рискну прогуляться. Легко спрыгнув с террасы, он исчезает за невысокими деревьями яблони, вишни и персиков. «Пляж ведь в другой стороне, — проносится мысль, — это прямая дорога в город!», но вслух произношу другое: — Он определенно что-то не договаривает. — А она игнорирует сам факт существования проблемы, — добавляет мама, вытирая салфеткой перемазанное кашей личико Джема. — И если они в ближайшее время не поговорят... — Беда! — громко произносит мальчик, показывая на попавших в ловушку уличного фонаря двух мотыльков.***
Толкая вперед коляску с задремавшим на свежем воздухе Джереми, я медленно иду куда глаза глядят. Незнакомка среди других незнакомцев, застывшая точка в промежутке между двух огней — свободная, невесомая и невидимая. И мне это нравится. Мне этого достаточно. «Так не должно быть, Китнисс, — упрямо твердит Прим при каждой нашей встрече. — Помнишь, как в математике? Если поезд вышел из пункта А, то он обязательно прибудет в пункт Б!» Нас учат, что у этой задачи есть только одно решение. Да, поезд — это константа, но никто не мешает пассажиру сойти во время пути. Мне-то уж точно: в пункте Б меня не только не ждут, это место просто больше не существует. А что касается пунктов В,Г,Д и прочих, то им уже не суждено пересечься. «Так не должно быть, Китнисс! — настаивает сестренка. — Возможно, твой путь куда длинней, чем был мой». Что ж, некоторые дороги просто оказываются тупиками, а другие заводят в не менее странные местности. Выбранная ранее тропа в парке привела меня отнюдь не к пляжу, как предполагалось, а к базе отдыха. Спрятавшись от посторонних глаз и прибрежного ветра в густой листве деревьев, здесь располагается небольшой ресторан — своеобразный остров среди моря зелени. У него нет ни окон, ни дверей — лишь каркас из белых брусьев и абсолютно прозрачный навес для защиты от дождя. Посетителей в этот час совсем немного — парень и девушка в самом дальнем углу и одинокий мужчина в натянутой на глаза шляпе. И когда я уже собираюсь в обратный путь, незнакомец поднимает голову, допивая остатки своего напитка. Замираю, не в силах отвести взгляд: этот жест я узнаю из тысячи. Как ты мог, Хеймитч? Это было ожидаемо, но разочарование все равно накрывает меня с головой. Почти два года он и близко не подходил к выпивке, но стоило первой ссоре нагрянуть к молодоженам, так Эбернети взялся за старое. А как же Иви? Неужели ты сделал это назло ей? Резко разворачиваю коляску и спешу прочь от этого места, от Хеймитча, от едкой горечи, от любых мыслей, словно это поможет безвозвратно вычеркнуть из памяти последние две минуты. Когда в шахтах случался обвал или рабочие натыкались на воду, пробиваясь к новым штольням, отец приходил домой, вешал куртку и мешок с киркой на свой крючок, целовал нас сестрой и спрашивал, что есть на ужин. Руки мамы всегда дрожали, пока она накрывала на стол, все ее страхи отражались в голубой лазури глаз: «а если бы среди них был ты?». Для многих семей такие вечера превращались в траур, в то время как другие страшились этой точки, от которой нет возврата. Я видела, как они проводили вечера в слезах, отпуская страх и утешая души в крепких объятиях. Однако отец имел привычку притворяться, словно ничего не произошло; мамины страхи продолжали копиться, а вопросы так и оставались без внимания. Для мужчины с женой и двумя маленькими детьми подобная слабость была непозволительной роскошью. Поддавшись ей однажды, он бы уже никогда не снял с крючка рабочей куртки и не взял в руки кирку. Ради Иви, ради их с Хеймитчем ребенка, я должна забыть то, что увидела и игнорировать то, что это может значить. Если у меня получится, то все останется на своих местах. И чем дальше я от кафе, тем больше становится лист аргументов. Во-первых, я вполне могла обознаться: вероятность, что кто-то помимо бывшего ментора допивает остатки напитка, запрокидывая голову назад, слишком высока. Кроме того, на мужчине была шляпа, которая весьма любезно скрывала от посторонних глаз лицо хозяина. И кольцо; не припомню ярких вспышек, хотя метал должен обязательно блеснуть на ярком солнце. Что касается одежды, то... Сердце наконец-то перестает неистово биться о грудную клетку, а шаги замедляются, пока сомнения охлаждают кровь и наводят порядок в голове. Продолжай убеждать себя, Китнисс, и все будет так, как и должно быть. Это твой сценарий, ты вольна вычеркнуть все ненужное, а если не можешь — игнорируй! Недовольный крик Джереми окончательно возвращает меня в реальность; все еще сонный мальчик садится в коляске, держась за бортик, в попытке найти то, что потревожило его сон. Успокаиваю малыша, нежно поглаживая его темные непослушные волосы, но взгляд не перестает искать источник тревоги, и он спешит дать о себе знать. Поначалу, он напоминает громкие аплодисменты, однако мой музыкальный слух улавливает заманчивые ноты бурлеска. Все еще озадаченная провокационной мелодией, следую за ней вдоль по тропе, пока перед взором не вырастает небольшое заведение, подсвеченное множеством ярких гирлянд. Веселые голоса и звон стекла не оставляет сомнений — бар. Привлеченный разноцветными огоньками Джереми пытается дотянуться до них из коляски и, не поймав ни одного светлячка, тут же громогласно требует поднести его поближе. — Нет, милый, нам туда нельзя, — мягко говорю мальчику и разворачиваю коляску, намереваясь вернуться назад, но застываю на месте, ошарашенная тем фактом, что совершенно не узнаю местности. Хоть солнце все еще освещает наш путь, высокие деревья скрывают любые постройки за пределами парка, а лабиринт из множества троп совершенно не упрощает задачи. — Нам пора домой. Уловив знакомое слово, Джем вопросительно смотрит на меня — домой? Улыбаюсь ему, указывая на тропу слева от нас. Вчера, слишком возбужденная, чтобы уснуть, я часами наблюдала из окна за океаном и прелестным закатом; если мы сможем выйти к пляжу, то сможем найти и дорогу домой. К счастью, солнце уже начинает клониться к земле, остается лишь следовать за ним. Удостоверившись, что все хорошо, мальчик ложиться на спинку и закрывает глаза, убаюканный равномерным покачиванием, пока я медленно толкаю коляску по тропе, ведущей на запад. Постепенно и мое беспокойство сходит на нет, когда сомнительное заведение остается позади, но все же не могу избавиться от мысли, что мне следовало быть осторожнее: сейчас я ответственна за одну маленькую и беззащитную жизнь и должна думать прежде чем делать. — Ты заставила нас ждать, солнышко, — раздается из темноты незнакомый голос, от которого по спине пробегает холодок. Замираю, сканируя местность и обдумывая возможные варианты обороны, когда чья-то рука грубо обвивает меня за талию и резко притягивает к себе. — Мы заплатили за два часа, дорогуша, — сообщает мужчина, одурманивая легким запахом сигар и алкоголя, — и тебе лучше начать извиняться, — в предвкушении шепчет он в левое ухо, недвусмысленно прижимаясь своим естеством к моей спине. Испуганно выдыхаю, хотя все внутри сжимается в единую пружину, готовую дать отпор в любой момент. Слегка дрожащие ладони превращаются в кулаки, концентрируя негодование и собирая силу. Годы тренировок научили просчитывать каждое движение на десять шагов вперед и мысленно эти двое наглецов уже лежали на земле, если бы не одно но — сладко спящий Джем в одном шаге от меня. Я должна сохранять спокойствием и попробовать решить вопрос мирно, чтобы не напугать мальчика. — Боюсь, вы ошиблись, господа, — как можно тверже произношу, хотя отчаянно бьющее о ребра сердце выдает мой страх с потрохами. — Вы ждете не меня; я просто гуляю с сыном. — Так не пойдет, дорогуша, — тихо усмехается тот, что сзади, — ты ведь уже получила свою плату, теперь наша очередь. Не успеваю возразить, как хватка его правой руки на моей талии усиливается, а левая грубо накрывает мою грудь, вынуждая взвизгнуть от неожиданности. Горячее прерывистое дыхание обжигает шею, а дикие поцелуи вышибают из легких весь воздух. Нет. Со всей силы лягаю мужчину в колено, заставляя ослабить захват и выигрывая три секунды, которые позволяют мне вывернуть его правую руку до характерного щелчка тут же заглушенным громким криком. Однако мой взгляд уже ищет другого противника, который выбегает из-за дерева, горя желанием отомстить за своего друга. Спешу на встречу, стараясь увести его как можно дальше от коляски и от плачущего в ней Джема. Второй мужчина оказывается куда крупнее первого и, осознавая свое превосходство, идет напрямик — замахиваясь, в надежде влепить мне пощечину. Успеваю отвернуться от удара, но не уйти от его хватки — пальцы крепко зажимают несколько прядей волос, отчего из глаз сыплются искры. — Ах ты... — начинает громила, развернув меня к себе лицом, но не успевает закончить — я со всей силой бью кулаком прямо в нос. Поначалу боль похожа на ослепительно яркую вспышку и лишь потом обретает оттенок разбитых в кровь костяшек и мучений от сломанных костей. Со стоном прижимаю раненную руку к груди и оглядываюсь вокруг, готовясь и дальше защищаться, но из вороха белоснежных форм понимаю, что наконец-то подоспела помощь.***
— Полное имя? — Где мой ребенок? Миротворец беспомощно выдыхает, не желая мириться с тем, что я не намерена упрощать его задачу. Да и какое дело мне до его вопросов, когда я не знаю, куда они забрали Джереми, все ли с ним в порядке и даже постоянно ноющая боль в моей правой руке не в силах затмить ежесекундное беспокойство. — Мы лишь пытаемся разобраться в ситуации, — терпеливо повторяет офицер, стараясь говорить как можно мягче и дружелюбнее. — Как только вы прольете свет на события этого вечера, то будете свободны. Давайте начнем сначала, — на его лице появляется некое подобие ободряющей улыбки, — ваше полное имя? Они нашли меня в слезах посреди парка, дрожащую от страха, с поврежденной рукой и в потрепанной одежде в окружении двух подвыпивших громил и напуганным малышом, громко рыдающим в коляске. На земле еще были видны свежие следы борьбы и капли крови, а из-за деревьев доносилось тихое эхо веселого ритма бурлеска, довершая столь красноречивую картину. Какие детали еще им нужны? — Где ребенок? Мой голос пронизан холодом, хотя внутри все горит от злости и негодования. Этому парнишке пора понять, что я не хрустальная кукла. Я — оружие, о которое можно пораниться. Офицер всплескивает руками от бессилия, исчерпав свои запасы терпения, спокойствия и уверенности: — Да как же вы не понимаете… — начинает он, не скрывая досады и раздражения, но его прерывает скрип отворяющейся двери. — Сэр! Рады вас видеть! Он тут же вытягивается по стойке смирно, в зеленых глазах вспыхивает огонек надежды: помощь подоспела вовремя по его меркам. Поджимаю губы, всем своим видом, доказывая обратное. — Еще бы! — усмехается гость, то ли с издевкой, то ли расстроено. Без сомнений, его взгляд сейчас прожигает мою прямую напряженную спину, но этого не достаточно, чтобы привлечь мое внимание. — Доложите обстановку, — командует он. — Сегодня вечером наш патруль услышал крики в парке, — быстро отчеканивает офицер. — По прибытии на место ими были обнаружены двое наших солдат на побывке и, видимо, уже успевшие отпраздновать это событие. Встретив на своем пути эту женщину с ребенком, оба решают немного поразвлечься... Руки непроизвольно сжимаются в кулаки, стоит мне услышать подобное преуменьшение, и приходится прикусить губу, чтобы не застонать от боли, когда из едва затянувшихся порезов снова начинает идти кровь. — … и начинают приставать к ней. Сейчас они в медблоке: у одного вывих, а у другого легкое сотрясение. У пострадавшей небольшое растяжение. — Вы знакомы с протоколом, — устало напоминает гость, намереваясь поскорее уйти. — Провинившихся в карцер, а перед девушкой извиниться, затем похвалить и отвезти домой. — Да, сэр, но это… — неуверенно возражает офицер, покосившись на меня. — Где мой ребенок? — громко спрашиваю, надеясь, что хотя бы в присутствии старшего по званию наконец-то получу ответ. Однако в кабинете воцаряется тишина; глаза паренька неотрывно следят за командиром, словно ожидая какой-то реакции. И, видимо, он ее получает — коротко кивнув, солдат незамедлительно покидает помещение. Совсем сбитая с толку, уже намереваюсь повернуться к неизвестному собеседнику, как мужчина произносит, слегка растягивая слова: — Первый отпуск за пять лет: вдали от работы, дома и в принципе от знакомых людей, но, кажется, ничто не способно помешать судьбе шутить, а Китнисс Эвердин попадать в неприятности. — Неприятности!? — переспрашиваю практически охрипшим голосом, но через секунду он обретает силу, подпитанный гневом. Резко вскакиваю со стула и упираю руки в бока, отчего наспех завязанные бинты падают на пол. — Эти двое остало... Замолкаю на полу слове, не веря своим глазам; возможно, он прав — это и вправду может сойти за хорошую шутку, если бы не одно но — мне уже все равно. Я давно сошла с этого поезда, ведущего в никуда. — Твои хваленые солдаты приняли меня за куртизанку, не постеснялись нагло облапить и напугать до чертиков двухлетнего малыша! — кричу, выпуская злость, страх и негодование прошедшего вечера. — А другой твой бессердечный служащий требует ответы на дурацкие вопросы, не желая проявить каплю сочувствия и сказать, куда они забрали моего ребенка! Прекрасно знаю, что в этом нет его вины, но это полезно взглянуть на свою хваленую систему с точки зрения простых людей. В момент, когда его бесстрастное лицо принимает обеспокоенное выражение, мне безумно хочется разрыдаться от облегчения. — С тобой все в порядке? — тихо спрашивает Пит Мелларк, подходя ближе. — Твоя рука… Он поднимает раскрытую ладонь и пытается поймать мою разбитую кисть, однако я обнимаю себя за плечи, лишая такой возможности. — Это неважно, — отмахиваюсь, все еще сосредоточенная на самом важном: — Скажи, куда они забрали Джереми? Голубые глаза пристально изучают мои, словно надеясь прочесть самые сокровенные мысли, и я выдерживаю этот взгляд. Наконец, он, поджав губы, отступает в сторону и указывает на дверь. — Идем. Направляемая его простыми «прямо», «направо» и «налево», я оказываюсь в противоположном крыле здания: более светлом, просторном и тихим, за исключением постепенно растущего детского плача. Ускоряю шаг и оставляю позади главу миротворцев, ведомая самым дорогим на земле голосом. Еще совсем чуть-чуть. Распахиваю дверь и врываюсь в помещение в поисках маленького заплаканного личика; с губ срывается хриплый вздох, стоит моим глазам отыскать два зеленых изумруда. Тут же спешу к мальчику, вынимаю из коляски и крепко прижимаю к груди. Малыш, узнав меня, начинает реветь еще громче. — Тише, милый, я здесь, — безостановочно шепчу, покачивая ребенка на руках. — Успокойся, я с тобой. Лишь только когда рыдания стихают, замечаю, что Пит все еще здесь: задумчиво рассматривает нас, облокотившись о косяк двери. Мысленно радуюсь, что его лицо так и остается бесстрастным — хватит для меня сегодня эмоций. Перехватываю Джереми здоровой рукой, а другой разворачиваю коляску. — Где здесь выход? Мелларк молча забирает у меня коляску — я не возражаю и поудобней устраиваю Джема в своих объятиях — и мы снова оказываемся в лабиринте коридоров. Теперь, когда все приключения оказываются позади, я понимаю, что безумно устала двигаться, говорить, думать и чувствовать, хотя прекрасно знаю, что как только я буду дома — череда кошмаров не даст мне забыть о них. — Мне жаль, что так вышло, Китнисс, — произносит Пит, когда мы наконец-то выходим на улицу. — Те двое не уйдут безнаказанными, — обещает он. — Спасибо, — благодарю и укладываю задремавшего ребенка в коляску. Задумываюсь, что сказать на прощание, ведь все уже было сказано давным давно, поэтому просто киваю и делаю первый шаг. — Может, тебя проводить? — из вежливости интересуется Мелларк. — Или вызвать машину? — Не нужно, Пит. И впервые в жизни это так легко — уйти прочь, наслаждаясь свободой и не чувствуя боли. То, что когда-то казалось невозможным и из ряда вон выходящим — стало реальностью. Как хороший солдат я выполнила приказ: забыла тебя, как ты забыл меня.