Queimar

Не просыпаться. Никогда. Мне нельзя лениться, мне нельзя нарушать решим. Это позволительно сестрам, братьям, их спутникам, котам — кому угодно, но не мне. Я заставляю себя встать, хотя искусственное освещение слепит глаза, вызывая непроизвольные слезы, я встану и, едва начав адекватно осмысливать реальность, прикажу уже прибежавшему к ногам коту — кажется, сиамскому, ведь лишь у них такие восхитительные голубые глаза. — Сегодня я позавтракаю в кабинете. Всё, как всегда, но чай сделай покрепче, — я подумала и добавила: — И вместе с этим пришли какую-нибудь смышлёную сунреллу для мелких поручений. Кот дернул ушами и убежал, высоко подняв хвост. Уверена, он быстро справится. Он единственный никогда меня не подводил. Ещё только утро, но в кабинете всё рябит сигналами о присланных и непрочитанных сообщениях. К счастью для меня, одна лампочка темна и тускла — ничего срочного нет, и я со спокойной душой вливаюсь в привычную рутину. Между делом в кабинет бесшумно — за что я и люблю кошачьих — проникает сунрелла с подносом в лапах. Она так быстро расставляет всё передо мной, что я едва успеваю заметить её пятнисто-полосатую шёрстку. С чашкой чая в руках я подхожу к факсу, из которого выползает бумага с длинным посланием: «Доргая сестра, прошу, скажи, правильно-ли я поступаю.? Панимаешь, есть один паринь, который мне очинь-очинь нравица, но я для ниво всеголешь подруга…» — Все документы от этого отправителя посылай сразу на шредер, — говорю я сунрелле, не рискуя читать дальше. — И отошли, пожалуйста, сестре мою пачку успокоительного. Кошка взбудоражено дёргает пушистыми ушами и бегом отправляется выполнять моё поручение. Похоже, ей нравится работать с техникой. Приглашу её и в следующий раз. Однако меня гложет совесть. За последние два месяца сестра пережила такой стресс со всей той бессмысленной войной, в которую её втянули, что даже удивительно, как она вообще может телеграфировать мне с подобной частотой. Я быстро пишу недлинное письмо. Остальная почта пошла на ура. Обрадованная тем, что сегодня можно будет устроить себе выходной, я не сразу заметила появившееся с коротким щелчком извещение. Посылка? Как странно. Хоть она и была отправлена на моё имя, предназначалась посылка моему инопланетному сожителю, ликну Нуэ Вагранту, как можно было судить по размашистой надписи. Такая практика была для нас чем-то обыденным, невыносимо привычным, но сунреллы все равно отказывались отдавать что-либо кому-то, кроме меня. Вот и сейчас белая в серую полоску кошка сидела на приличных размеров контейнере, постукивая по нему пушистым хвостом. Я взяла посылку в руки. Тяжелая. Автозапчасти, скорее всего. Надо пойти и отдать. Пришелец нашёлся без особого труда — всю эту неделю он решил посвятить изучению знаковых картин земного кинематографа и сейчас с упоением смотрел «Крёстного отца». Поставив блок на разум, чтобы ликн не смог услышать мои мысли и предугадать дальнейшие действия, я тихонько прошмыгнула в открытую дверь библиотеки. Я старалась идти бесшумно, но в том не было нужды — Вагрант был столь поглощен актерской игрой Марлона Брандо, что не обернулся даже если бы слон протанцевал у него за спиной. Я осторожно поставила посылку на пол и играючи размяла пальцы. Сейчас ты в моей власти, милый. Ухватившись за эту прекрасную возможность, я не смогла удержать в себе ребяческий порыв, подкралась и резко положила руки ему на плечи. Ликн вздрогнул всем телом и спрыгнул с кресла, отбежав практически к экрану телевизора, сжав кулаки и выставив их, готовый защищаться. Заметив меня, его настороженный — и, о, Боже, неужели испуганный? — взгляд прошелся по всей комнате и, не найдя больше никого постороннего, пришелец выдохнул: — Гамма!.. Он стоял напротив меня, полный готовности сражаться за свою жизнь, а за его спиной младший дон Карлеоне так же смотрел в лицо своим врагам. Я тихо прыснула, наклонив голову и прикрыв пальцами свою улыбку. Как же они похожи! Услышав смех, Нуэ недоуменно посмотрел на меня и — я уверена — попытался проникнуть в мои мысли. Нет, не пробуй даже. Там стена. Я подошла к нему и мягко накрыла ладонями его кулаки, ненавязчиво разжимая их. Взглянув в его лиловые глаза, полные непонимания и удивления, улыбнулась и сняла блок. Лучше, правда? Вагрант прикрыл веки, позволяя потоку моих мыслей окружить его, и облегченно выдохнул, почувствовав, как снова утопает в них. Ему столь явно нравилось это, что я встала на мыски и поцеловала его в переносицу. Прости, подумала я. Ты ревнуешь меня к своим же мыслям, сказал его голос в моей голове. Я отстранилась, все еще сжимая его ладони. Пока пришелец копался в моих мыслях, улыбаясь, испытывая эмоции, обуревавшие меня всего несколько мгновений назад, я негромко сказала: — Тут посылка для тебя, — я кивком указала на пол. — Открыть не желаешь? Ликн с интересом взглянул на контейнер. Хмыкнув, Нуэ выхватил из кармана отвертку, присел и одним точным движением поддел крышку. Очевидно, он хотел произвести на меня впечатление — и ему в который раз это удалось. Однако, я не была бы собой, если бы так просто поддалась впечатлению и высказала это вслух. В конце концов, ход моих мыслей он и без того услышал. Я присела рядом, с интересом разглядывая доставаемые вещи. Первым на стол легло письмо — скорее всего, товарная накладная, но Нуэ, прочитав имя отправителя, заинтересованно взял его в руки и начал внимательно читать. Ликн хмурил белесые брови и часто моргал — что-то в письме было не так. Сильно не так. Не выпуская бумаги из рук, он присел и вытащил ярко-голубую ткань из коробки, а следом за ней — бледно-оранжевую. — Ничего не понимаю, — потерянно сказал он. Проведя подушечками пальцев по голубому полотну, он резко отдернул их и отвернулся. — Это так… Дико. Неправильно. Я посмотрела на него, мысленно спрашивая, что не так. Он молча протянул мне письмо. — Это от моих родителей, — его голос был непривычно тускл. — Хотят, чтобы я приехал к ним. Вместе с тобой. Во всем, что есть здесь, — голубое и оранжевое полетели на пол, за ними появилось что-то белое, много белого, скрывавшего под собой две пары обуви. Ликн намотал на ладонь серебристый то ли шарф, то ли пояс, вглядываясь в узоры на нем. — Скорее всего, это благодаря Виорике. Она рассказала обо мне. Зря тогда я пошел вместе с тобой. Он всегда называл сестру полным именем. Я вспомнила ее — высокую, болезненно худощавую девушку с гордо поднятым острым носом и до нелепого длинными ядрено-розовыми волосами. Мы встретились случайно и даже не запомнили бы этого, если бы я не была так похожа на Мать, с коей меня и спутала ликна, оказавшаяся с ней близко знакома. Слово за слово, и мы разговорились, а уж когда появился мой дражайший сожитель, инопланетянка и вовсе расхотела оставлять нас в покое. Виорика и Нуэ проникли в разум друг друга, обмениваясь информацией, а я стояла рядом, пытаясь понять, как же долго живут эти пришельцы, раз столь моложаво выглядящая ликна была знакома с моей Матерью в пору ее юности. Кое-что смутило меня в них — не то, как мало они были похожи, а то, насколько холодно встретились брат с сестрой после более чем столетней разлуки. Я мало знала о их народе — быть может, у них такое равнодушие в почете — но реакция Нуэ сейчас весьма однозначно показывала, что он не рад перспективе воссоединения с семьей. Я мягко коснулась плеча ликна и как можно теплее сказала: — Думаю, от одной встречи ничего плохого не будет. Скажи, что из этого мне полагается надеть? Надо же нам предстать в лучшем свете. Нуэ хмыкнул и накрыл ладонью мою руку. — Все оранжевое, — сказал он. — И еще вот эта сорочка и вуаль. — Это ваши национальные цвета? — спросила я, разворачивая ткань. Пришелец покачал головой. — Нет. Оранжевый полагается носить всем чужеземцам. То, что тебе прислали его, показывает, как сильно они тебя уважают. — А голубой? Он грустно улыбнулся. — Как сильно они меня не уважают. В оттенках синего ходят лишь дети. Я подхватила тяжелые одежды с пола и отошла за ближайший книжный шкаф. Ткань странно покалывала мои ладони, но я решила, что она просто наэлектризовалась, пока переносилась в Обитель. Я быстро скинула рубашку и брюки и осторожно натянула сорочку. Тонкая мягкая ткань плотно облегала тело, такая невесомая, почти прозрачная, расшитая затейливыми узорами. Покалывание усиливалось, нестерпимо захотелось чесаться. Я поскребла ногтями шею под высоким стоячим воротником, как вдруг я заметила странное бурое пятно на ладони. Я судорожно рассмотрела руки — на них стремительно проявлялись темные пятна и ветвящиеся, похожие на плети линии. О, нет, нет, нетнетнет… — Гамма, что такое? — послышался словно издалека голос Нуэ. — Меня пугают твои мысли. Дрожащими руками я попыталась стянуть с себя проклятущую сорочку, но пальцы не слушались меня. Ноги подкосились, и я свалилась на пол. Раздались приближающиеся шаги — видимо, ликн решил узнать, что случалось. О, Боже, нельзя, чтобы он меня такой увидел. Нет, нельзя, ни в коем случае нельзя! — Не смей подходить ко мне! Пришелец замер на полушаге, остекленевшим взглядом глядя в мою сторону. Помотав головой, словно стряхивая пыль с волос, он пару раз моргнул и побежал ко мне. Черт. Как я могла забыть, что моя сила на него не действует! Я сжалась, пытаясь руками и ногами закрыть себя. Нет, прошу тебя, не смотри. Не хочу, чтобы ты увидел меня такой. На тяжелую оранжевую ткань опустились колени. Теплые пальцы перехватили мои запястья. — Гамма, — настороженно сказал Нуэ. Гамма, вторил его голос в моей голове. Я все пойму. Доверься мне. Он ничего не поймет. Он никогда не примет меня такую. Нуэ видит ожоги, и я чувствую, как дыхание перехватывает у него в горле. Осмеливаюсь поднять на него слезящиеся глаза и понимаю, что в его взгляде бушует смесь страха и какого-то странного, почти священного трепета. — Queimar, — шепчет Вагрант, подсаживаясь так близко, что практически накрывает меня всем телом. — Ты — queimar! Когда ты успела им стать? Я не понимаю, о чем он говорит. В горле нарастает ком, который никак не получается сглотнуть. Все еще пытаясь перекрыть красные глаза руками, я тихо отвечаю: — Задолго до нашей встречи. Брат много лет разрабатывал для меня искусственную кожу, и во время нашего знакомства я использовала один из тестовых образцов. — Queimar, люди, дравшиеся с молнией, — восторженно говорит Нуэ, внимательно разглядывая ожоги, но не решаясь коснуться их. — Я думал, такие есть только у моего народа. Мысль о предстоящей встрече ударяет меня, как кнутом. Я не поеду к ним в таком виде! Не хочу снова выглядеть настолько жалкой — особенно рядом с тем, кого я люблю всем сердцем! Опускаю взгляд на подол и вижу слабое мерцание, исходящее от ткани. Озарение снисходит на меня: то, что я приняла за наэлектризованность, было борьбой необычной ткани и функционала моей второй кожи. Сорочка просто замкнула ее! — Я никуда не поеду, — заявляю, отводя голову от любопытного носа Нуэ. Ликн удивленно распахивает глаза. — Почему? — спрашивает он. — Разве ты не видишь? — срывающимся голосом хриплю я, показывая ветвящиеся узоры на руках. — Я — чудовище, инвалид; да мне попросту стыдно показываться твоему народу в подобном виде! — Гамма, послушай… — начинает успокаивать меня Вагрант, но я не могу больше вынести этой пытки. Он пытается удержать меня, но я дергаюсь, вырываюсь и убегаю — прочь, прочь от него и от всего мира. Закрываюсь в своем кабинете, пытаюсь привести дыхание в норму, а мысли — в порядок. Оба занятия бесполезны. Чугунные лани на столе смотрят на меня своими черными, безжизненными глазами — молчаливые наблюдатели, своими несуществующими сердцами желающие пронзить мне голову витыми рогами. Их острые морды гипнотизируют, вводят в транс своей неестественной симметричностью — какой же земной режиссер ей страдал? Не помню. Вроде бы, он давно мертв… — Гамма, — зовет знакомый потусторонний голос. — Гамма, ответь. Роберт. Брат-по-ту-сторону-реальности. Живет в черной дыре, в моей голове и в месте разрыва пространства-времени одновременно. Никогда не могла понять, что из трех меня смущает больше, но сейчас, в подобном разбитом состоянии, лишь его призрачные слова и фразы могут скрасить мою депрессию души. Я впускаю его в свой разум, и он вбегает туда без спроса, как к себе домой — но стоит ли его винить за подобные мелочи? Все же, не так уж и много существ в мире способны туда попасть и покопаться в моем грязном белье. — Что это за трусливая кошка хнычет на полу? — спрашивает он, ударяя словами, словно плетью. — Куда ты дела мою сестру? Я молчу, не желая отвечать. Все равно мои мысли сейчас в его власти. — Ты собираешься сдаться из-за такой-то мелочи? — говорит так живо и порывисто, что кажется, будто он — реален, а я — всего лишь тень, забытая где-то в глубинах космоса. — С каких пор тебя начали смущать твои ожоги? Когда мы были вместе, ты не боялась демонстрировать их — а сейчас, что изменилось сейчас? — я чувствую почти физически, как ревностно и яростно он дышит. — Ты размякла, все из-за этого пришельца. Влюбилась по уши на третьем десятке. Он прав. Он всегда прав. Роберт говорит еще что-то назидательное про мою безответственность и трусость, но я уже не слышу его — не из-за того, что разрыв начинает затягивать его обратно, а потому что голову заполоняют воспоминания нашей первой встречи. Когда я сбежала из больницы и босыми ногами шаталась по голой, грязной земле, собирая ступнями каждый мелкий камешек и высохшие комки почвы, брат явился ко мне в свете уличного фонаря, отраженного в луже. Он обнял и успокоил, сказал, что всегда будет рядом и никогда-никогда не оставит меня, откликнувшуюся третьей, одну. Роберту нужно было вместилище и я из благодарности разрешила ему остаться в моей голове — подобное предложение его вполне устроило. С моей новой силой внушения и его способностью игнорировать рамки пространства-времени мы отыскали Обитель, нашу безопасную Обитель, запертую от всех миров словно исключительно для нас. Я принялась исполнять данное Матери обещание, а он остался рядом, поддерживая и иногда рассказывая о невероятных событиях, которые они с ней пережили вместе. — Какой была моя Мать? — он всегда говорил о ее действиях, не мотивах. Может, они смогли бы сейчас направить меня на верный пусть? Роберт хмыкает, прокручивая между пальцами видение испуганных глаз Нуэ. — Я не знаком с твоей матерью. — Ты знаешь, о ком я. Он вздыхает, словно ему в тягость вспоминать подобное. — Яру сложно описать какими-то простыми словами. Она была мне матерью. Сестрой. Возлюбленной. Миром. Всем. Я любил ее — нет смысла это скрывать. Но ей суждено было исчезнуть и возродиться вновь — в тебе в том числе. Она умела смиряться и превозмогать свои страхи — и потому для меня была смелее всех. Он не говорит «смелее тебя», но я отчетливо слышу это в его голосе. Я не желаю отдавать себе отчет ни в чем, пока не обнаруживаю себя стоящей у портала в этом до ужаса тяжелом оранжевом платье. Шлейф его тянется где-то за ногами, мешая идти привычным шагом, венец серебристого цвета, обвитый тонким вязаным белым платком, стальным обручем сжимает голову; мне уже трудно дышать во всем этом. Ожоги нестерпимо чешутся, и я пытаюсь успокоить себя, вертя кольцо на пальце. Зачем я только его взяла… — Куда направляетесь? — кричит сунрелла, сидящая на пульте управления. Я называю ей координаты планеты на звездной карте, отдаленно удивляясь тому, что эта кошачья — очевидно персидская. Чем я думала, когда направляя ее сюда? Ей же наверняка неудобно со всем этим мехом… Примерно те же мысли у меня касательно тебя, звучит в голове вкрадчивый голос Нуэ. Оборачиваюсь к нему; ряды застежек на платье мелодично звучат при каждом моем движении. Ликн поправляет на моей талии пояс — я одергиваю козырь его ферязя, легко посмеиваясь про себя от мысли, что он похож на какого-то древнерусского князя с картины Васнецова. Как бы хотела я сейчас переодеться, сбросить все эти наряды, надеть что-то легкое и удобное и завалиться на Землю, в какую-нибудь картинную галерею — любую, все равно, в какой стране, главное, что там меня точно не будут выставлять на посмешище. Но нет — Вагрант, весь сине-серебристый, стоит между мной и уже заработавшим порталом, крепко сжимая за руки. — Пора, Гамма, — говорит он и тянет меня за собой. Мне кажется, или его ладони тоже дрожат? В нос ударяет запах пыли и сухости. Вид, открывающийся глазам, не разубеждает, а подтверждает — вокруг все серое, однообразное, постоянные повторения ансамбля кругов и однотонности. Я понимаю, что так они с помощью оптических иллюзий прячут свой город на местности, но так ли это нужно сейчас, после включения их расы в список Александра, нерушимый гарант безопасности от самых опасных и активных врагов? Я всегда была против консерватизма — а такое зашкаливающее его проявление сверх времени злило. Вагрант предупреждающе сжал мое запястье. Устало вздохнув, я проглотила раздражение. Сейчас нужно быть дипломатичной и вежливой. И, желательно, как можно более дружелюбно настроенной. Создается впечатление, что мое откровенно негативное предубеждение вызвано лишь страшнейшим зудом, неудобной одеждой и ощущением сотен глаз на собственных ожогах. Напоминает первые дни после больницы, когда мы с Робертом шатались по мирам, нигде не находя себе места, читая в чужих взглядах исключительно отвращение и презрение, но тогда мне было на все плевать — по сути, моя апатичность сохранила трезвость ума и адекватность рассудка. Исполнив указ Матери и собрав семью, мне пришлось учиться мягкости и эмоциональности, и порой я скучала по тем временам, когда были лишь я и брат, две личности в одном теле, дополняющие друг друга. Скучала. Пока не встретила Нуэ Вагранта. Его личность была уникальной. Я могла долго сравнивать ее с новыми знакомыми или родственниками, но неизменно обнаруживала, что на их фоне он всегда чем-то да выделялся. Нельзя отрицать — он был пришельцем, антропоморфным, но необычным, однако для меня главным отличием его от других стала манера поведения и ход мыслей. Много думая на эту тему, я решила для себя, что познакомиться с такой неординарной расой было бы очень приятно. К тому же, как я помнила, Виорика тоже была интересным собеседником, несмотря на большое самомнение. Ликны в количестве, превышающем две штуки, данные надежды не оправдали. Окинув нас флегматичными взглядами, пришельцы не одарили нас не то что улыбкой — у них ни единый мускул не дрогнул на лице, когда они проходили мимо. Я заметила, что преобладающие цвета здесь были белый и розовый, иногда красный, из чего можно было сделать вывод, что они сильно не заморачивались и подобрали их под собственные волосы. Они не смотрели друг другу в глаза, но отчего-то я поняла, что они вполне себе работающим телефоном из мыслей распространили вести о двух гостях. Мы долго гуляли, взявшись под руки, по кривым серым улочкам, и я не переставала удивляться, как тут пусто. Не в плане строений — домов было вполне достаточно. Я имела в виду различные украшения: статуи, лепнины, рисунки, фрески — всего этого здесь не было. Всеобщий аскетизм. Вопиющий, можно сказать. Когда в моем мозгу появилось три новых голоса, это было очень неприятно. Нуэ всегда как-то предупреждал меня об этом — прикосновением или взглядом; здесь же было натуральное вторжение. Вагрант погладил меня по талии, прижимая ближе к себе — это нисколько не успокоило мое недовольство, но охладило разум. Мысленно поздоровавшись, я оказалась представлена Войо и Нивике Вагрантам, родителям Нуэ; позади понуро плелась Виорика в траурно-черном пальто поверх красного платья. Благодаря некоторым данным я знала, что ликны дают потомство исключительно в виде двойняшек — мальчика, называемого по матери, и девочки, называемой по отцу. Сравнив два поколения, я была поражена, как мало они отличаются друг от друга: Войо был тем же Нуэ, только значительно старше; Нивике повезло больше — вместо непомерно длинных хвостов Виорики, свисавших до самого пола, она предпочла морщины и короткую косу. Вы так похожи на вашу Мать, заявил мне глава семейства вместо приветствия. Мы наслышаны о ее чудесах, но уделили бы этому куда больше внимания, узнай, что она возродилась в queimar. Его голос такой монотонный и безразличный, что мне хочется дерзить. Я ловлю испуганный взгляд Виорики и, припоминая о своей дипломатической миссии, стираю из разума подобные мысли. Вы имели половую связь с нашим сыном? спрашивает Нивика без капли смущения. Нуэ впивается пальцами мне в бок, то ли смущенный вопросом матери, то ли беспокоящийся о моем спокойствии, но я уже даю ответ — как можно более лаконичный и вежливый. Ликну, похоже, это устраивает. Виорика недавно заявила, что отказывается продолжать наш род. Теперь она носит черное. Она ставит это ей в вину, а я не могу не вспомнить, как счастлива была инопланетянка, рассказывая, что стала главой нового поколения особей К. Это ей льстило, это заставляло ее чувствовать себя особенной, и ее ничуть не смущал огромный кодекс, перво-наперво запрещающий иметь биологическое потомство. Родители Виорики, очевидно, были иного мнения. Вы отобедаете с нами — не вопрос. Утверждение. Да, я успела на себе узнать, что ликны достаточно прямолинейны и имеют совершенное иное представление о вежливости, но почему-то от подобного обращения меня передергивает. Как же хорошо, что Нуэ не выпускает меня из объятий! Его прикосновения усмиряют меня, заставляют лучезарно улыбаться, хотя на лицах пришельцев читается, что им не нравятся постоянные перепады в ходе моих мыслей. По пути в общую столовую, да и внутри нее, уже усевшись за стол с подносами бессмысленного и безвкусного белкового пайка, чета Вагрантов бомбардировала мой мозг постоянными сравнениями меня с Матерью, рассказами о ее великих деяниях (как будто они не читали в моих мыслях, что мне неприятно слышать это) и оставляла молча поражаться, как изменились дети на родной планете. Нуэ, всегда имеющий свое мнение по любой теме, стоически молчал, позволяя ликнам копаться в своих воспоминаниях; Виорика, ранее такая гордая и самодостаточная, плелась позади всех, боясь даже думать. Сама я танцую на грани истерики и теперь ужасно жалею, что родное успокоительное сейчас где-то за пределами этого мира, возможно, даже в руках младшей сестры. Не говорю, что я бы распорядилась им лучше, но с ним на мне бы был так нужный сейчас щит из безразличия. Мы хотим, чтобы Нуэ жил здесь, с нами, огорошивают они меня. Не ведая, что творю, я начинаю задыхаться от невысказанных слов, рупором кричащих в моих мыслях. Вагрант-младший испуганно смотрит на меня, пытается как-то остановить, но его мысли слишком тихи, чтобы прорваться ко мне через говор других пришельцев. Они не согласны с моей позицией, они хотят, чтобы весь народ держался вместе — но я же вижу, по глазам вижу, как рады были дети сбежать из этого ада флегматичности и пережитков прошлого! Вместо аргументов ликны переводят тему: Если вы намерены уехать, тогда покажите нам чудо. Я едва сдерживаюсь, чтобы не рассмеяться: чудеса были уделом Матери, мне досталась лишь невероятная сила внушения. Вы показывали их всем народам, покажите и нам. Пришельцы не желают даже слушать про то, что я — не Мать и не обладаю ее способностями. Они твердо стоят на своем и не желают ничего другого — скажем, песни или танца. Подобные дурачества кажутся ликнам бесполезными, слишком шумными и пустыми — а вот чудо другое дело. Вы же носите с собой таблетку, которая стирает все границы. Вы носите ее в своем кольце. Их одержимость моей Матерью заставляет пришельцев залезать в самые далекие и спрятанные воспоминания. Они видят моего брата — не Роберта, одного из многих, протягивающего маленький белый кружок. Брат предупреждал, что это сильный наркотик, который нужно беречь для экстренных случаев, когда иного выхода из ситуации просто не будет. Ликны считают, что сейчас самое время. Колеблюсь. Таблетка проказой белеет на моей ладони, приковывая к себе взгляд. Я не хочу принимать ее, нет, но гул десятков голосов в моих мыслях тисками сжимает разум, подчиняет, ломает. Покажи нам чудо. Мы хотим чуда. Чуда! Кусаю изнутри щеку. Это отвратительно. Сейчас бы успокоительное, но оно у сестры. Черт, как не вовремя. Взглядом нахожу глаза Нуэ. Вагрант был бы рад помочь, но не смеет, остерегаясь гнева соплеменников. Не могу обвинять его в трусости — я слишком люблю моего верного давнишнего спутника. Чудо, чудо, дай нам чудо! Зло фыркаю и кидаю таблетку в рот, быстро разжевываю и глотаю, даже не запивая. Будь, что будет. Они хотят чудо. Волшебный номер в летающем цирке. Ну, хорошо, я устрою вам такое, что вы пожалеете о том часе, когда задумали просить меня об этом. В голове рождается мелодия — что-то синтезированное, искусственное, простое. Мое тело начинает раскачиваться ей в такт. Громче, громче, пусть они слышат! Слова сами приходят на ум — бессмысленные, никак не связанные между собой фразы, но звучащие веско и красиво. Я пою, даже не думая о том, каким слышат пришельцы мой голос, есть ли в нем фальшь или нет — плевать, меня просто ненормально тянет петь. Хочется танцевать. Платье тяжелое, но сейчас мне уже все равно. Встаю из-за стола и неровными шагами дохожу до центра залы. Желали? Так глядите. Руки, ноги, все тело живет своей жизнью и кажется, что я распалась на составляющие, каждая из которых решила исполнить свой танец. Ах, как же хорошо! Удивительно, как быстро начала действовать таблетка. Кружусь на месте, и звезды шлейфом тянутся за длинными рукавами. В моих ногах распускается солнечный цветок, яркий, слепящий. Он становится все больше, расползается по полу, калейдоскопом меняя свою форму и цвет, а я все кружусь, кружусь в его центре, распевая несусветную чушь про поцелуи и выстрелы. Начинаю скучать. Завлечь бы кого-то в номер, но нет, пришельцы бледными истуканами застыли вокруг меня. Почему-то вспоминаю индийскую мифологию. А что нет? Хлопаю в ладоши, и вот уже по бокам от меня танцуют Сома и Агни, ослепительные в своем великолепии. Смеюсь прямо посреди песни, скидываю туфли. Это так здорово! Наши движения абсолютно синхронны — еще бы, ведь богов создало мое воображение! Кричу: «Играйте вольту!» — и в тот же миг на талию ложатся сильные руки Шивы. Он кружит меня в этом старом английском танце, как кружили Елизавету Первую, а глаза такие знакомые-знакомые, лиловые, влюбленные… Как же жарко! Нестерпимо. Перед глазами все плывет, словно в тумане. Телу так горячо, даже петь невозможно. Меня подхватывает Ганеш, а Шива шестью руками сдирает оранжевую ткань. Как легко! Пою одну и ту же фразу, прыгая в одной сорочке, смеюсь и плачу, смеюсь и плачу… — Гамма!.. Пошли воздушный поцелуй, выстрели из ружья, Все, что нам нужно, — это опора. — Очнись, Гамма! Я обнаруживаю себя в объятиях Нуэ. Наваждение как рукой сняло. Что произошло? В его глазах столько страха, прямо как в тот раз с кино. С чем это связано? Все смотрят на нас… Я что-то сделала? Ничего не понимаю. Ликны глядят в нашу сторону с нескрываемым ужасом. Нервно оглядываю себя. Господи, ожоги, мои ожоги… Сорочка едва скрывает их. Я испуганно прижимаюсь к Нуэ, прячу лицо на его груди. Волна страха накрывает меня с головой. Что же я натворила… Вы страшное существо, звучат тихие голоса в моей голове. Пугающее. Зачем вы так сделали? Мы боимся вас. Раньше вы были лучше… — Не было никакого «раньше»! — кричу я, забывая о просьбе Вагранта. — Мы с Матерью — разные люди! Перестаньте требовать от меня того же, что от нее! — Гамма, — молит Нуэ, но я вырываюсь из его объятий и убегаю прочь, прочь от этого ужасного места. Волна моего страха и стыда словно физически отталкивает всех встреченных на пути пришельцев. Они отбегают, фиолетовым на черном испуганно смотря мне вслед, и я почти что чувствую, как их дрожь и боязнь цепной реакцией распространяется по всему этому городу. Я хочу сбежать, сбежать ото всех куда-нибудь, где мои мысли снова станут лишь моими, где никто не сможет заставить меня сдерживать все, что я думаю. Я не желаю находиться здесь! — Гамма! — кричит Роберт, еще один назойливый сосед в голове. — Гамма, впусти меня! Впусти меня в свою голову, в свое тело — я смогу все исправить! — Больше я никого никуда не впущу! — сквозь слезы кричу я в пустоту, внезапно окутывающую собой весь мир. Впусти, Гамма, впусти, впусти, я стану безумием, я стану горящим адом, я сожгу разум всей этой планеты, они будут страдать, как ты, они поймут, какая ты, только впусти, впусти, мне нужна физическая оболочка, я стану всесилен, мы покорим, мы отомстим, мы будем едины, я выпущу в эту реальность всех томящихся за разрывом пространства времени, их много там, бессчетно много, и все миры склонятся перед нами, только впусти, впусти… Прекрати! врывается что-то чистое и светлое в этот карнавал сумасшествия. Оставь ее! Я нахожу в себе силы сосредоточиться и вытолкнуть брата из головы, только для того, чтобы упасть на сухую, пыльную, серую землю. Маленькие босые ноги в чем-то голубом подбегают ближе, чужие руки осторожно переворачивают, пальцы как-то знакомо касаются лба. Безумие Роберта вымывается из моей головы, вновь воскрешая боль и смятение. Поморщившись, я осторожно открываю глаза и вижу перед собой детское мальчишечье лицо — не дала бы ему и больше десяти по земным меркам. Он ликн, очевидный ликн, но что-то в нем так странно похоже на кого-то, кого я должна хорошо знать. Медленно сажусь, потираю голову — в черно-фиолетовых глазах ребенка читается явное непонимание происходящего. Он пытается проникнуть мне в разум — я хорошо это чувствую — но что-то очевидно смущает его. — Что такое? — спрашиваю я по привычке вслух. Мальчик вздрагивает, словно впервые видит говорящее существо, съеживается, хмурится — что же с ним происходит? Наконец, кашлянув, он нерешительно выдавливает: — Queimar, — и тут же зажимает себе рот ладонями, как будто испугавшись сделанного. Я дружелюбно протягиваю ему руку с ветвящимся ожогом, другой глажу по коротким белым волосам — ликн чуть ли не подпрыгивает, и я не знаю, что его смущает больше: поцелованная молнией девушка в опасной близости к нему или факт того, что он может говорить. Видя, что я не кривлюсь от презрения и не убираю руку, когда он нетерпеливо хватает ее и подносит к глазам, мальчик расплывается в робкой, но довольной улыбке. — Спасибо, — медленно произносит он, все еще не доверяя своему голосу. — Я всегда мечтал прикоснуться к queimar. Вы хорошая. — Ты тоже хороший, — благодарю я в ответ. — Ты сейчас меня спас. Разумом я чувствую, как он переполняется радости и едва сдерживается, чтобы не завизжать от восторга. Он помог queimar, да еще и пришелице, а та в ответ его благодарит и дает себя трогать и рассматривать! Оглянувшись, словно услышав какой-то подозрительный звук, ликн внезапно вскакивает на ноги. — Я вас никогда не забуду! Слышите? Я обязательно найду способ встретиться с вами снова! — и он убегает куда-то, в какой-то серебристый ящик, который со странным завыванием трижды мигает, а затем испаряется в воздухе. Я подхожу к месту, где он только что стоял, провожу рукой по пыли. Ничего. Даже следа не осталось. Тихо хмыкаю — видимо, чтобы одолеть одно существо вне времени и пространства, понадобилось другое, обладающее теми же способностями. Не больно ли их много в моей жизни? Он не обладал, раздается голос Нуэ в моей голове. Оборачиваюсь и вижу, как он стоит, сложив руки на груди и молча наблюдает за мной. Как давно он здесь? Вглядываюсь в его глаза и понимаю, почему тот мальчик казался мне таким знакомым. Я ни за что не перепутаю этот взгляд, с неизменным интересом следящий за моими ожогами, за моими движениями, с вечной готовностью помочь где-то в черной глубине. И он это понимает. — Пожилой мужчина, чем-то напоминающий тебя, когда-то разрешил мне ненадолго воспользоваться его волшебным ящиком в благодарность за небольшую услугу, — объясняет Нуэ, почему-то решив воспользоваться голосом. — Он сказал, что даст мне на пять минут заглянуть куда угодно в совершенно любое время. Я пожелал увидеть, каким будет мой мир через сотню лет, — он усмехается, опускает взгляд. — Ну, я наконец-то его увидел. Я подхожу ближе к нему, практически вплотную. Вагрант жадно втягивает носом воздух, и я снова вижу, как сильно ему не нравятся мои духи. — Полагаю, поэтому ты меня спас, когда мы встретились на Земле. — Что поделать, раз ты так часто нуждаешься в моей помощи. Он сжимает мои ладони и подносит к лицу, часто дыша на них, слово стараясь согреть. Неожиданно я понимаю, как же вокруг нас холодно на этой пустой планете, ужасно, пронизывающе холодно. Я вздрагиваю, прижимаюсь ближе к ликну — он не отталкивает, снимает ферязь и бережно накидывает его мне на плечи. — Я был в отчаянии, попав на Землю. Не смог выручить сестру, лишился возможности вновь увидеться со странной девушкой, которую умудрился спасти. Вдали от дома, в необычном месте, без возможности вернуться. Ты не представляешь, что я почувствовал, когда спустя сотню с лишним лет встретил тебя. — С мешком на голове, — улыбаюсь я. — С мешком на голове, — хмыкнув, повторяет он, обнимая меня. Он порывается уйти, но я останавливаю его. Нет, не могу, не пойду. Он не заставит меня вернуться к его народу. После того, что случилось, мы точно не сможем как-либо нормально общаться — странно, что Нуэ до сих пор ко мне так нежен и добр. Я не пугаю его? Не вызываю никаких ассоциаций? О, пусть он скажет что-нибудь, пусть объяснится — только не томит своей реакцией! Мои мысли полны вопросов и смятения. Скажи, Вагрант, скажи! — Я не знаю, какой была твоя Мать, — говорит он, случайно цитируя Роберта. — Зато я знаю тебя, и этого достаточно. Мне не нужно чудо. Мне нужна ты. Я смотрю в эти знакомые инопланетные глаза, полные искреннего тепла и беспокойства, и понимаю, что мне больше ничего и не нужно. Он сказал все, о чем я только могла мечтать. Я преисполняюсь счастья, радость согревает почти в той же степени, что и его руки. Он говорит, что ему не требуется чудо, но лишь оно позволит нам сбежать отсюда. Пока таблетка еще действует, я широко улыбаюсь пришельцу, запрокидываю голову; из моих уст льется песнь без слов, и все окутывает светом, изначальным светом Матери, переносящим нас в мою комнату. Сверхъестественные силы испарились, как и внезапный прилив счастья, стоило только увидеть наше отражение в зеркале на шкафу. В этой сорочке, похожей на больничный халат, с застарелыми ожогами, которые едва прикрывает снисходительно наброшенный на плечи ферязь, я вспоминаю тот день, когда впервые увидела себя после удара молнии. Да, тогда мой вид был в разы плачевнее, но сейчас, без маски искусственной кожи, я все так же страшна и безнадежна. Нуэ рядом видится волшебным князем, лишенном ярких красок, но все равно таким… — Для людей мы оба уродливы, — говорит он, прерывая мои мысли. — Но разве мы люди, чтобы считать их мерилом? Он прав. Как же замечательно, что он прав. Пожалуй, лишь от него я больше не буду прятать настоящую себя.