Ты мог бы стать моей удачей, Но ты уходишь, тихо плача, И тайну неприглядную храня. Ты ложных снов моих создатель, Ты был хранитель — стал предатель, Ведь ты тогда отрёкся от меня. Мой ангел, скажи, о чём же ты думал в этот день? Мой ангел, о чём же ты думал в эти доли секунд? Я понял, это была твоя месть За то, что тебя я забывал слишком часто. Канцлер Ги – Мой ангел
Пасмурное утро навевало на меня тоску. Чай остыл, и я вылила в мойку, так и не притронувшись к нему. Уже неделя прошла после аварии, в которой погибли родители Пита и мой папа. В доме пусто как никогда. Сегодня нотариус огласит завещание моего отца и родителей Пита. Похороны были вчера. Мама бросилась в могилу за гробом, в котором было тело отца, точнее то, что от него осталось. Еле вытащили ее оттуда, а потом отвезли в психиатрическую клинику. Она была не в себе. До сих пор слышу её крик и чувствую удар на щеке, когда я сказала ей, что папа умер. Примроуз не приехала из пансиона Святой Анны. Не сказала почему. Но я и не спрашивала. Внутри неисчезающая пустота. — Вам помочь? — спрашивает вошедшая Сэмми. — Вы не ели уже три дня. — Спасибо, но я не могу. Занимайся своими делами, Сэмми. — Так нельзя, мисс Эвердин, — качает головой экономка. — Хотя бы крошечку. Я знаю её с раннего детства. Мне кажется, она всегда была рядом. Эта пожилая статная женщина относится ко мне, как к собственной дочери, по-доброму и с нежностью, и я ей за это благодарна. Но сегодня я необычно груба и официальна: — Я уже не ребёнок, так что не надо меня жалеть, — прокашливаюсь и быстро отворачиваюсь, немного сутулясь: — Когда приедет мистер Мелларк, проводите его в кабинет отца. Выхожу через несколько минут из кухни и начинаю подниматься по лестнице на чердак. Открыв дверь, захожу в хранилище вещей из моего детства, которые несколько лет назад не поднялась рука выбросить или отдать. Мне уже двадцать, скоро двадцать один. Я учусь на третьем курсе экономического отделения в Оксфорде. Несмотря ни на что, я всё ещё папина дочка. Как же не хватает папы! Мне кажется, что он откроет дверь, войдёт в эту комнату, улыбнётся и споёт какую-нибудь песню. Но он не приходит. Дверь не скрипит, а голос не раздаётся эхом по дому. Подхожу к очередным коробкам с дорогими моей памяти вещами, и моя туфля случайно задевает раму, поэтому картина с грохотом падает на половицы, поднимая маленькое облачко пыли. Наклоняюсь, чтобы поднять картину, и охаю, когда вижу, что на ней папа, мама, мистер и миссис Мелларк, я с маленькой сестрой на руках и белокурый, голубоглазый мальчик. Пит Мелларк. Конечно, это он. Я аккуратно провожу пальцами по лицам дорогих мне людей: папа счастливо улыбается и смотрит на маленькую Прим, которая тянет к нему свои маленькие руки. Через мгновение я вспомнила, что у нас есть такие фотографии. Кто-то бережно списал нас всех на этот холст. Беру картину и протираю тряпкой от пыли. Заберу с собой в Оксфорд. Они должны быть со мной. Смотрю на свои часы и понимаю, что разбирая старые вещи, просидела здесь очень долго. Нужно успеть переодеться и спуститься в кабинет, не задерживая никого.***
Чёрное прямое платье и туфли, моё холодное апатичное лицо. Никто ничего не должен видеть. Это не их боль, не их трагедия и, собственно говоря, они даже не знали его. Так что… Подхожу к кабинету и аккуратно открываю дверь, чтобы она не заскрипела. Хеймитч Эбернети стоит рядом с каминной полкой. Он хмурится, когда смотрит на меня. Рядом с ним молодой мужчина, который выделяется в толпе малознакомых людей: потому что в детстве мы очень хорошо знали друг друга. Он потерял отца и мать. Ему должно быть вдвойне тяжело стоять здесь. Они о чём-то беседуют. Я не желаю подслушивать, поэтому иду в противоположную сторону. Хеймитч берёт папку в руки и встаёт рядом с креслом моего отца. Он не сел, спасибо ему за это. Наверное, для меня будет болезненно видеть, сидящих за этим столом людей ещё очень долгое время. А сейчас, почти уверена, я бы не перенесла, если бы кто-то прикоснулся к его вещам или сел на его место. — Здравствуйте. Сегодня мы собрались по весьма печальному поводу… — спокойно проговаривает поверенный. Сначала он объявляет о воли покойных Мелларков, но опускает их доли в нашей общей компании. Потом о воле моего отца. Наше имущество в равных долях разделено, друзьям отца отданы какие-то памятные вещи. Больше ничего. — Прошу заметить, что были пропущены доли компании Everdeen & Mellark Entertainment Group. Это записано в особом приложении к завещанию и в Уставе компании. В связи с этим прошу всех, кроме мистера Пита Мелларка и мисс Китнисс Эвердин, выйти из кабинета. Все, кто пришёл — друзья, знакомые, родственники — выходят из кабинета, оставляя меня и Пита наедине с поверенным отца. — Ты бы не мог сесть напротив Китнисс, Пит? — проговорил Хеймитч, лениво стоящему юноше. — К чему этот фарс? — шипит Пит. — Как пожелаешь. Итак, — Хеймитч берёт приложение и отдаёт его мне, — я вам зачитаю обращение ваших родителей и введу вас в курс дела: «Дорогие Пит и Китнисс. 17 сентября 2011 года мы написали и заверили все документы, составили завещание и ваш брачный контракт. Нам очень хотелось бы рассказать вам об этом раньше, но если вы это читаете, значит, у нас ничего не получилось. Вместе вам придётся спасти не только семейный бизнес, но и близких. В декабре 2009 года наша компания заключила сделку с Fidelity Investments из США. Наши партнёры потребовали в случае не выполнения своих обязательств десятипроцентный пакет акций, а также право голоса на всех собраниях акционеров. Эта же фирма через подставные лица начала скупать на биржевом рынке акции нашей компании. Наши брокеры обратили на это внимание лишь в марте этого года. К этому времени у наших „партнёров“ было уже более тридцати пяти процентов акций. Мы имеем дело с рейдерским захватом. Чтобы объединить оставшиеся пакеты акций в один, вы должны заключить законный брак и составить брачный контракт. Верим, что у вас всё получится». — Что? Я должен жениться на ней? Сейчас?! — Да, — спокойно отвечает Хеймитч. — Но… мы же не знаем друг друга. Я должна учиться. У меня своя личная жизнь, — начинаю протестовать я. — Это не нужно. Пять лет, и вы свободны. Вы ничего не потеряете. Наоборот, спасёте вашу фирму. — Плевать я на неё хотел. Я свободный человек. Я занимаюсь живописью. Учусь. Строю планы на будущее. У меня есть девушка, которую я люблю, — Пит ударяет кулаком по столешнице и вырывает у меня из рук брачный контракт. — Это фиктивный брак, Пит, — начал его успокаивать Хеймитч, но парень ещё сильнее мрачнеет. — Ты можешь жить со своей пассией сколько хочешь. Не дай разгромить то, чем дорожили твои родители. То, что осталось после них. — Я не собиралась выходить замуж, но это мне не мешает. Я могу заниматься делами фирмы? — спрашиваю у Хеймитча, и он удивлённо смотрит на меня. — Конечно, как только тебе исполнится двадцать один, ты станешь генеральным директором. — Хорошо, пока вы можете сделать исполняющим обязанности генерального директора господина Мелларка? Пит удивлённо переводит взгляд на меня. Он, видимо, желает, чтобы я запротестовала, сказала, что у меня есть парень, и я его люблю, и мне он противен… Чтобы я притворялась маленьким ребёнком, стараясь всеми силами избежать ответственности. — У тебя, правда, нет сердца? Его заменили на калькулятор? — спрашивает он. — Да что с вами всеми стало? — Пит останавливается в двух шагах от меня, нас разделяет лишь выдвинутый стул. — Я свободный человек! Я учусь в Королевской Художественной Академии и далёк от бизнеса, любого, очень далёк. Я пишу картины. Художник, понимаешь? И дебет от кредита не отличаю. Какой из меня финансист и бизнесмен, а? — Тебе и не надо. Этим заниматься буду я, а ты просто сидеть за столом моего отца. — Холодная расчётливая стерва, — шипит Пит, полным презрения голосом. Не выдерживаю этого оскорбления и его тона, поэтому поднимаюсь на ноги и залепляю увесистую пощёчину. Горячая боль разливается по ладони. Пит хватается за щёку и, развернувшись, выходит из кабинета, громко хлопая дверью. — Ничего, он скоро успокоится и вернётся. Детка, как ты выросла, — шепчет Хеймитч и обнимает меня. — Я думал, что мне придётся уговаривать именно тебя. — Нет, дядя. Если это воля отца, то я пойду на всё, чтобы выполнить её, — обнимаю его ещё крепче. — Я так по нему тоскую. Папа точно знал, что делает. — Да, знал. Завтра мы поедем в главный офис. Ты должна там быть. Парня я возьму на себя, — Хеймитч целует меня в макушку и уходит из кабинета. И снова я остаюсь одна. Теперь одиночество свойственно этому дому.