Ты поступала Со мной дурно Очень-очень Долго. Но я не менял Своего отношения Даже после всего, Что ты сделала. Милая, прошу, Постарайся полюбить меня. Милая, прошу. Милая, попытайся. Моя любовь не умрёт никогда. Hozier — My Love Will Never Die
Всю ночь мне снятся кошмары. Один за другим, они чередуются, не давая возможности отдохнуть. Я вскакиваю каждый раз на постели, хватаюсь руками за край одеяла и отбрасываю его в сторону. Холодный пот стекает по моим вискам и груди. Сначала мне трудно поверить, что случившееся во сне — это игра моего воображения, настолько реалистичны были эти видения и люди, окружавшие меня во сне. Потом я нащупываю телефон, который стоит на зарядке рядом с кроватью, включаю экран, в глаза бьёт свет, вызывая лёгкую боль, жмурюсь и вижу, что сейчас полчетвёртого. Нет, совершенно точно — больше я не засну. Опускаю босые ноги на пол, тянусь к стакану воды, ёжась от холода. Пересохшее горло слегка першит — наверное, от крика. Делаю большие глотки воды, очень быстро выпивая весь стакан, запрокинув назад голову. Отнимаю пустой стакан от губ, возвращаю на место. Делаю всё машинально, совершенно не задумываясь. Включаю небольшую лампу у изголовья кровати. Поднимаюсь с кровати. Сбрасываю с постели подушки и одеяло на ковёр и встряхиваю простынь. Затем застилаю постель, укладываю на место подушки. Иду в просторную ванную комнату, включаю душ, настраиваю воду, раздеваюсь, встаю под струи воды. Мою голову, мылю тело. Механически, не задумываясь ни о чём. Всё, будто во сне. Простые движения, лёгкий шум воды, тишина, малознакомый дом, тёмная и холодная ночь. Сначала всхлипываю, потом сажусь на дно, обнимая ноги, подтягивая их к груди, опускаю подбородок, упираясь им в колени. Ещё раз всхлипываю, громче, сильнее, вздрагивая. Закрываю глаза, опускаю голову ещё сильнее, уже лбом упираясь в колени. Плачу. Открываю рот. Хватаю воздух. Всхлипываю. Вода бьёт по спине. Сильнее. Горячая. Сильнее. Меня трясёт, ногти впиваются в кожу, оставляя царапины. Шепчу неразборчиво: «Папочка». Ещё. Ещё. Страшно. «Почему ты?..» Сижу так несколько минут. Возможно, дольше. Время похоже на тонкую материю, струящуюся между пальцев. Его невозможно ухватить. «Не уходи!» В голове размытое воспоминание. Помню, что Прим было года три. Мне около семи. Помню, что родители сильно ругались, а я сидела с раскраской в гостиной, невольно слыша их крики и спор. Помню, мерцала лампа, долго мерцала, пока не сгорела, погрузив комнату в полумрак. Я испугалась, пошла к родителям, взяв раскрытую раскраску. В столовой спиной к окну стояла мама, напротив был отец. Он держал в руке небольшой чемодан. Его плащ — бежевый, застёгнутый на все пуговицы — единственная деталь, которую я отчетливо помню. Сначала я хотела подбежать к маме и показать законченную картинку, мультяшного тигрёнка, но остановилась между родителями, не дойдя двух шагов к её ногам. — Ты вот так уходишь? — она вскрикивает, я опускаю взгляд и вздрагиваю. Обычно мама так кричит, когда я что-нибудь натворю, например, пролью краску на платье или впущу Барти, нашего пса, в дом, а он испачкает всю мебель грязными лапами. Если мама так кричит, значит папа что-то натворил? И она его вот так выгоняет на улицу, где дождь и гроза? — Давай же, чего ты медлишь! Иди к ней! Отец и не оправдывается, но мне кажется, что оправдания помогут. Мне всегда помогали. Он стоит и смотрит на меня. Смотрит прямо, не отрывая взгляда, и я иду к нему навстречу, отхожу на шаг от матери, но она хватает меня за руку, останавливая. — Китнисс и моя дочь. Дай мне попрощаться. — Ты этого не заслужил! — мама сжимает мою руку сильнее, притягивая к себе. Я боюсь пошевелиться. Папа ставит чемодан на пол и подходит ко мне, опустившись на корточки, гладит меня по голове. — Ты обидел маму? — спрашиваю, почти плача, ведь мне так хотелось с ним поиграть и чтобы он прочитал нам с Прим сказку на ночь, но теперь он не сможет, потому что ему нужно уходить. — Да, Китнисс. — Попроси прощения, — говорю, но он только грустно улыбается и притягивает меня к себе. — Просил. — Попроси ещё. — Она не простит. Я чувствую холодную мамину руку, которая с силой сжимает мою, ощущаю тепло папы, который обнимает меня очень крепко. И я плачу. Очень сильно. Мне больно. Мне больно, но я не упала и не поранилась. Мне больно по-другому, и я ещё не испытывала этого раньше. — Спокойной ночи, Китнисс, — он целует меня в лоб. — Слушайся маму и следи за Прим, ладно? Киваю. Родители не говорят, он поднимается с пола и отворачивается от нас. Я вижу его спину, опущенные плечи, поникшую голову. Я тянусь к нему другой рукой, протягиваю её вперёд, ухватываясь крепко пальцами за ткань плаща. — Не уходи. Мама держит меня, но я вырываюсь, кусаю её руку, кричу. — Пожалуйста, не уходи! Хватаю его за ногу. Отец всё ещё не оборачивается. Поднимает чемодан, делает шаг со мной, держащей его со всей своей маленькой силой. Сильно плачу. Знаю, что ни мама, ни он, ни я не хотим, чтобы папа уходил, просто они не решаются это сказать друг другу, а я… я сделаю это, я попрошу, я остановлю, я смогу его остановить. Он переступает через порог столовой, а я падаю через него, но всё ещё намертво вцепившаяся в ткань штанины. Сбиваю колени о дерево. И сдавленно шепчу: «Папа, не уходи». Горячая вода бьёт по затылку. В ванной тяжело дышать. Густой пар вызывает лёгкий приступ удушья. Я хватаюсь за борт ванной, поскальзываюсь, теряю равновесие, падаю на колени. Мне страшно и больно. Мне одиноко. Безумно одиноко. Я не знаю, что будет дальше. Я не могу представить, что случится с нами потом. Живу в неуверенности, скомканная и раздавленная. Живу. Странно осознавать, что все не только живы, но ещё и смертны, и нельзя, как в детстве, протянуть руку и схватить за штанину, прошептав «Папа, не уходи». Он всё равно ушёл, и теперь точно не вернётся, не останется, не прижмёт к себе. Его нет, и я не знаю, как с этим быть и что мне делать. Что мне делать, кроме спасения дела всей твоей жизни, папа? Как мне дальше жить?***
В комнате прохладно, я кутаюсь в плед, сидя на кровати с ноутбуком и кучей документов. Погружаюсь в отчёты с головой и, кажется, вовсе не слежу за временем. За окном уже светло, поэтому я выключаю свет, нехотя поднимаясь. Волосы ещё влажные, но совсем немного. Достаю из сумки тёплые носки, ноги у меня ледяные, и натягиваю их, даже задумываюсь о второй паре сверху, но понимаю, что это будет смешно выглядеть. Забираюсь обратно в кровать. Всё, что я узнала за это время — у нас проблемы с поставщиками и транспортировкой продукции из Азии. Достигнутые договоренности разрываются почти сразу, подготовленные контракты зависают на стадии согласования второй стороной, так и не доходя до официальной части. Танкеры и остальные суда с трудом получают разрешение на вход в торговые порты некоторых стран, преимущественно азиатских. Международный и юридический отделы работают в авральном режиме уже больше полугода. И только благодаря им мы всё ещё на плаву. А, может быть, нам позволяют быть на плаву. Также за последние три года у нас появилось несколько новых сотрудников в аппарате управления. Это настораживает, потому что среди них — главы экономического и транспортного отделов. Они новые люди, не проработавшие в компании и дня до вступления в должность, впрочем, имеющие впечатляющий послужной список, прекрасные рекомендации и здоровые амбиции. И пускай их проверила служба безопасности, они слишком молоды, обоим лишь немного за тридцать. Что и настораживает. Их можно подкупить, они оба могут быть корпоративными шпионами. Хотя это и не означает, что другие не могут. Тот факт, что есть утечка информации, отрицать невозможно. Но я скорее доверюсь человеку, которого когда-то утверждал еще отец, чем кому-то новому. Финансовую отчётность я сразу откладываю в сторону, обращая внимание на папку с именем моего жениха. Рядом с ней лежит такая же, только с именем Гейла. Я беру обе в руки, но открываю сначала папку с именем Хоторна. Фотографии с нашим поцелуем, их я уже видела, дальше краткие сведения: имя, дата рождения, группа крови, члены семьи, где живёт, где учился. Всё сухо и предельно прозрачно. Ничего нового, разве что я не знала его группу крови, но это дело не меняет. Дальше больше: отношения с девушками, лучшие друзья, пристрастия и увлечения, отношения между родственниками, доля в компании, должность и обязанности, политические и религиозные взгляды, физическое здоровье, перемещения за последние пять лет. Детальный отчёт о последнем месяце: где он был, что делал, с кем, когда и о чём говорил. — Грязь какая, — шепчу, захлопывая папку. Трудно поверить, что отец занимался подобным. Конечно, понимаю, что в этой папке очень много полезного, того, что я не знала, но всё-таки информация была получена нелегально, противозаконно. Ясно, что это необходимо, но не уверена, что Гейл хоть как-то в этом замешан. Может быть, его отец, не отрицаю, но он не мог. Или я просто страстно желаю верить в это. Не хочу терять и его, просто не вынесу этого. К папке с досье на Пита я отношусь скептически, однако всё-таки открываю её, и вдумчиво читаю информацию на первой странице. У Пита был старший брат, но он умер в детстве. В графе указано безликое «несчастный случай», а мне, если честно, трудно припомнить это. Тогда мне было семь лет, неудивительно, что я не помню. Его младший брат учится в Амстердаме и у них натянутые, даже конфликтные отношения. И с отцом Пит ссорится постоянно, я пролистываю пару листов про часто возникающие недопонимания. Особенно его отец не принимает стремление Пита к искусству, называя его увлечение бездумной тратой времени. С матерью же, наоборот, тёплые и откровенные отношения, наполненные доверием, поддержкой и любовью. Дальше о Джеймсе Мелларке, дяде Пита. Их отношения, судя по отчету, напоминают больше дружеские, чем родственные, что довольно странно. Я вчитываюсь в строчки характеристики Пита: любит азартные игры; повеса (каждую неделю новая девушка); душа компании, но не имеет близких друзей, только приятели со схожими интересами; эмоционален, неусидчив. Помешан на Китнисс Эвердин — следит за ней, фотографирует, интересуется личной жизнью, хотя и не влезает, не пытается с ней познакомиться. Снимает квартиру в доме напротив, но не живёт в ней. Учится заочно, на отлично. Подаёт большие надежды. Талантлив. Умён. Скрытен. Притворяется наивным. Иногда ввязывается в драки. Есть приводы в полицию. О нём ходит много слухов, в том числе и о… том, что он принимал наркотики. Отрываю глаза от папки. Мне дурно. Голова кружится, тошнота подступает к горлу, начинается мигрень. — Чёрт, — с силой сжимаю переносицу, зажмуриваю глаза, отбрасывая досье в сторону, и листы вместе с фотографиями рассыпаются по полу. Меня не радует то, что я узнала. Хочется задать один единственный вопрос отцу — почему именно Пит? Я ощущаю страх? Нет, брезгливость. Такие люди мне всегда были противны, никогда не думала, что подобный ему станет моим мужем. Ещё и играть какие-то чувства. К чему всё это? Бью ладонью по стене, пытаясь отстраниться физической болью от мыслей, которые не дают мне покоя. Когда прихожу в себя, собираю всё, что разбросала в папку и убираю их в кейс. Вспоминаю вчерашние слова Мелларка, его искреннее «да» на мой вопрос о том, был бы он рядом несмотря на завещание. Ощущаю горечь во рту. Но правда в том, что если бы не завещание, я не была бы рядом с ним. Никогда. Какая я идиотка, боже. Думала, что родители обо мне позаботились. Ну да, конечно. Мой жених — псих, которого ещё поискать, проблемный, явно с не одной тайной за спиной, его репутация… От неё хоть что-то осталось? И как с таким, как он, спасать тонущую компанию? Как с таким, как он, можно было почти заснуть на одной кровати? Целоваться? Надеяться на лучшее? О чём я только думала? Повелась на красивую наружность, обходительное поведение, ласку к Прим и ко мне, непонятно откуда взявшиеся. Чувствую разочарование в себе и в нём. Но больше в себе. В конце концов, я оказалась легкомысленной и наивной. Обуваюсь, заплетаю волосы в косу, чтобы не мешали, заправляю футболку в джинсы. Окидываю комнату взглядом, понимаю, что стоит засунуть кейс под кровать. На всякий случай. Когда я стою на коленях, дверь за моей спиной открывается. — Привет, — от радостного голоса Пита ползут мурашки по спине. — Уже проснулась? — недолгое молчание, а потом он, видимо, видит мою позу. — Что ты делаешь? Слышу лёгкие шаги за спиной. Шорох. Он наступает на бумагу или… Сердце пропускает удар. Быстро оборачиваюсь, но Пит уже поднимает фотографию, которая, как на зло, залетела под кровать. С его лица сходит улыбка, оно каменеет. — Откуда это у тебя? — голос бесцветный, никакой. Не знаю, что ответить. Пит опускается на пол, отстраняет меня от кровати, заглядывая под неё и видит серебристый кейс. — Что там? Наверное, я обезумела или стала слишком смелой, но огрызаюсь: — Не твоё дело. Он достаёт кейс, сжимая ручку с силой, и поворачивает ко мне фотографию, на которой его застал фотограф в компании незнакомки и двух парней в баре. Понятия не имею, что с этой фотографией не так и почему он настолько сильно разозлился. Хотя… нет, я понимаю. Он делал тоже самое, только со мной. Он следил за мной без моего ведома. Нарушал личное пространство. — Я забираю его, — твёрдо и бескомпромиссно. — Ещё чего, — тяну кейс на себя. — Тогда объясни. — Это оставил мне отец. Пит поджимает губы, упрямо дёргая кейс на себя, но и мои пальцы держат крепко. Когда же всё-таки подаюсь вперед, уступив напору, Мелларк резко отпускает ручку, и я падаю, больно ударяясь лопатками о стену. — Давай договоримся: у меня не будет секретов от тебя, — Мелларк наклоняется надо мной и улыбается, как ни в чём не бывало, — а у тебя не будет секретов от меня. Качаю головой. — Нет. Он кивает, разгибается и подаёт мне руку. — Этого стоило ожидать, — его взгляд печален. Пит разочарован не меньше, чем я. — Что ж, не в первый раз. Пойдём завтракать, — он широко улыбается, приветливо и ласково, но его глаза остаются холодными. Этот контраст меня пугает больше, чем всё, что было до этого. — А после съездим в город, погуляем, я покажу тебе всё. Тем более у меня есть небольшие, но важные дела там. Осторожно обхватываю его ладонь своей, поднимаюсь с пола, опираясь на него. И когда мы стоим в шаге друг от друга, он наклоняется ко мне очень близко, его дыхание сливается с моим. Он шепчет: — Я люблю тебя вопреки всему, что ты собираешься сделать.***
После завтрака я выхожу на двор, пока Пит собирает какие-то документы, отхожу подальше от дома и набираю Хеймитча. Мои руки немного дрожат. Он поднимает трубку быстро, и я, не дожидаясь его слов, быстро выпаливаю: — Ты уверен, что у Пита всё в порядке с головой? — Как можно быть в этом уверенным? — Хеймитч смеётся. — А почему ты спрашиваешь, солнышко? — Если я скажу, что он псих, ты мне поверишь? Он какое-то время молчит, а затем тяжело выдыхает в трубку: — Только не говори, что теперь ты против воли родителей. — Мне просто интересно, с кем придётся прожить пять лет под одной крышей, — быстро отчеканиваю я, заходя за розовый куст и оглядывая из-за него дом и машину. — Знаешь, мне не дали и шанса передумать. — Ну, были у моего крестника некоторые проблемы, — слишком беспечно начинает он, сдаваясь. — После смерти его брата у всей семьи были проблемы, но потом это прошло. Может, стал Пит немного более замкнутым. Он хороший парень и тебе никогда ничего плохого не сделает. — Ладно, мне его бояться не стоит, по твоим словам, — прерываю его, — но я видела, как он вчера избивал Гейла. — Хоторна, что ли? — притворно, будто не знает, что произошло, и сплетни об этом не разошлись по всему головному офису. — Да, он же с трудом контролирует себя. Шорох за моей спиной, я резко оборачиваюсь и, мне кажется, моё сердце не выдержит ещё один раз подобное. Пит стоит, скрестив руки на груди. — Кто с трудом контролирует себя? Хеймитч в трубке говорит, что в положении Пита такое поведение нормально, ведь он считает, что отец Гейла виноват в смерти его родителей. — Простите, я позже перезвоню, мистер Эбернети. Сбрасываю вызов, а Пит смотрит на меня с нескрываемой насмешкой: — Ты считаешь меня сумасшедшим. — Конечно, нет, — легко смеюсь. Он мне кивает: — Хорошо тогда, — но не верит. — Идём.