Brook
28 января 2015 г. в 20:32
Ему было тошно даже просто смотреть на эти надоевшие таблетки. Надоевшие до какой-то паники в глубинах сердца. «Йо-хо-хо! Но у меня же нет сердца!» — отдается в памяти любимая шутка, а ладонь, прокрытая дряблой, бледной кожей, ложится на грудь, в которой как назло, предательски бьется его сердце, и длинные пальцы музыканта сжимают ткань ненавистной пижамы. То, что он еще жив, несомненно, должно радовать, но с ним будто было что-то не то.
Когда-то он был выдающимся музыкантом, был частью одного из известнейших на тот момент времени музыкальных коллективов, который носил название «Румба» (в честь музыкального направления). Но лет 40 или, может, 50 назад, в зависимости от того, какой год сейчас (что его мало интересовало), они попали в автокатастрофу: в их автобус врезался грузовик. Все, кроме него, погибли в течение следующего месяца или двух. Он потерял их снова… Как и тогда, в водах непредсказуемого Гранд Лайна, самого жестокого и, в то же время, прекрасного из морей. Его задавливало такое же, как и тогда, тоскливое, жгучее и болезненное одиночество, ломающее изнутри, лишающее само желание жить…
И все же, в той жизни, в Том Мире, где он был пиратом, было лучше, чем здесь. Мужчина пригладил коротко стриженные, седые волосы, которые когда-то давно представляли собой афро. А ведь оно было способно пережить его смерть. Правда, лишь благодаря дьявольскому фрукту.
— Прости меня, Лабун, — слабо шепчут пересохшие губы, когда в голове сплывает образ китенка. Он бы хотел встретить его, отдать ему ракушу с записью последней песни пиратов Румбы.
Но это не здесь, не в этой не раз проклятой им реальности. Это там, где черноволосый мальчишка в соломенной шляпе и его верные накама весело подпевали ему «Саке Бинкса», где скелет может быть живым, а олененок говорить по-человечески и менять форму, где рыжая девушка чувствует погоду и может ею управлять, где эмоциональный киборг работает на коле, где у молодой женщины с истерзанной судьбой могут вырастать дополнительные части тела, где любвеобильный кок может взлететь, а ударами своих ног изменить лицо, где мечник способен разрезать корабль, где чуть трусоватый, но умный парнишка никогда не промахивается, а руки их капитана можно растянуть до невероятной длины…
А молоденькая медсестра снисходительно улыбается, слушая эти невероятные истории о «якобы прошлой жизни», согласно кивает, хотя в ее глазах явно читается мысль о старческом маразме талантливого музыканта. Это обижает его, унижает, но он изо всех сил держит слезы в себе, проглатывая обиду как ком, застрявший в горле. Ведь нет ничего более жалкого, чем рыдающий из-за своих фантазий старикашка, с трудом помнящий, какой сейчас год.
Медсестра, вероятно, из жалости просит сыграть, протягивая мужчине старую скрипку, его последнего товарища, и он тоскливо начинает напевать самую драгоценную для него песню. Ту, что любит и знает каждый пират в Том Мире…
Но лежа ночью, в одиночестве, когда уже можно не сдерживать предательские слезы, он исступленно, будто в бреду шепчет: «Отправляясь в дальний путь Саке Бинкса я беру, следуя за бризом моря по волнам бегу…»
Хоть Брук уже и сам почти верит в свой маразм, следующие строчки звучат в голове голосами Мугивар, вынуждая продолжать петь: «…Вдаль чрез глубь морских пучин, на закате не один с песней птиц иду вперёд, глядя на небосвод… — вынуждая верить, что пройдет еще совсем немного времени и его юные накама придут, чтобы увидеться с ним, — До свиданья родной дом, всю печаль оставим в нём».
…И в каждую секунду он может умереть… И каждая строчка может стать последней…