Конец мира

Меня всё несёт на волне, ну и вот, получайте. (не проверяла, не вычитывала, так что ошибок море) _________________ Начало мира.       Дэн опасливо косился на врача из-под чёлки и шмыгал носом, когда медицинские запахи становились особенно резкими. Щуплый доктор — в лучшие времена его можно было что называется «соплёй перешибить», воодушевлённо рассказывал ассистенту, как он недавно купил себе новый кейс. — Представь себе, коричневая кожа со стальными заклёпками. Рисунок такой простенький, абстрактный, но смотрится, мммм… два отделения с кармашком между ними, закрывается на молнию… а еще несколько кармашков снаружи. Очень удобно! — Ещё бы! — в голосе ассистента слышалась зависть. — Да! Я такой год искал, всё как ни посмотрю, ну не то! А здесь кожа мяконькая, как попка у младенца!       Дэна передёрнуло, и врач тут же среагировал: — А ну смирно лежать! Дёргаешься тут. — Я это… ну… — Не нукай, не запрягал, — непонятно ответил врач, и Дэн озадаченно заткнулся, соображая, чтобы это значило.       Доктор шебуршал где-то внизу, звякал инструментами, вот он зацепил ком ваты и стал вазюкать по животу, запах спирта усилился, и всё это нагоняло на Дэна тоску. Хотелось, чтобы страшное действо, наконец, закончилось. А ещё не было видно, что с ним делают. Хитрые врачи установили на грудь ширму и зафиксировали руки, чтобы шаловливые лапки не тянул, куда не следует.       День не задался еще со вчерашнего вечера, как это ни странно звучит. Сначала у Дэна сбежало молоко. А что делать, если живот вырос уже настолько, что он собственный член по пять минут нащупывал, вот и не уследил. В результате на плите образовалось неприятное коричневое пятно, а в кухне поселился такой же мерзкий запах. Дэн тут же вспомнил, что такое токсикоз и направился к унитазу — бежать с таким грузом впереди он был не в состоянии. Ходить с животом оказалось очень даже неудобно, и это еще мягко сказано. Во-первых, болела спина, ноги, плечи, шея и почему-то пятки. Во-вторых, спать стало совершенно невозможно, он всё время пытался перевернуться на живот, вспоминал, что это нельзя, просыпался и вскакивал. В третьих вся эта требуха, вместе с ребёнком давила на мочевой пузырь и по маленьким делам он теперь бегал по пятнадцать раз на дню. Настроение прыгало, Дэн стал слезливым и обидчивым. А если учесть, что силушка никуда не делась, это вызывало дополнительные трудности в виде сломанного стула, согнутых приборов и выбитых стёкол — это когда омега запустил в мужа табуретом, а тот не вовремя пригнулся.       Первый триместр Дэн бурно реагировал на все запахи, начиная от лосьона мужа и заканчивая продуктами. Нормально он относился только к выхлопным газам и начал частенько бегать на перекрёстки подышать. Зато всё, что съедалось тут же, перебирая лапами, спешило назад, бурно извергаясь и пугая его до колик. И при этом всё время хотелось, не есть - жрать, давясь и чавкая. Потом к утренней тошноте добавилась обеденная, вечерняя и ночная и к полугоду Дэн, сначала тихо, а потом с матами, мечтал скрыться куда-нибудь в нору и там сдохнуть. К восьми месяцам всё прекратилось. Как отрезало, ещё вчера он обнимался с унитазом, а сегодня он пожирал наложенную на тарелку кашу, картофель фри, тёртую морковь, куски ветчины и бекона, заедая всё мороженым и солёными огурцами. Стэн умильно наблюдал за зеленовато-жёлтым после долгой голодовки мужем и безропотно бегал в круглосуточный магазин на заправку за шоколадными батончиками и копчёной селёдкой.       Живот рос, аппетит тоже и разгрузочные дни Дэн воспринимал, как заговор против себя, любимого. Всё закончилось в один прекрасный день, когда на очередном приёме у врача омеге буднично велели отправляться не домой, а в палату, так как время пришло.       Дэн на подгибающихся от ужаса ногах поплёлся в указанном направлении, а Стэнли рванул домой за уже подготовленной сумкой «роженика». В палату альфу не пустили, велели выметаться, потому что операция будет только завтра, и Дэну пришлось разбираться с вещами самому, под пристальными и сочувствующими взглядами соседей. А утром его побрили, помыли, надели бахилы и голым увезли в операционную. Вот он и лежит весь раскрытый, разрезанный, за ширмой, а врач с ассистентом делают с ним что-то страшное. — А ещё в комплекте шли визитница и портмоне. В цвет кейса, очень стильно. — И сколько такое удовольствие стоит? — зависть прочно обосновалась в голосе ассистента. — Так, мелочи, — небрежно ответил доктор, — пару сотен. — Ууууууу… — разочарованно протянул ассистент. — Я могу себе позволить маленькие радости, — заметил врач, — опаньки! Добрались, ну-ка выбирайся, тебя тут уже заждались!       Дэн увидел, как над ширмой появилось что-то отдалённо напоминающее младенца. Красное, в каких-то ошмётках и слизи с сизо-красной верёвкой, тянущейся вниз, чёрными слипшимися волосенками и огромной глоткой. По крайней мере, так ему показалось – не может нормальный ребёнок ТАК орать. Аж уши заложило. — Ну, что коллега, зашиваем папашку… — Вы сделаете, или я? — Начинайте вы, я подойду позже, — ответил врач, передавая новорожденного подоспевшему педиатру*.       Дэн вытянул шею, стараясь посмотреть, что будут делать с его, нет вы подумайте только, это его ребенок! «И куда его потащили? Ах, обтирать, ну-ну… и взвешивать… ладно, работайте… я потом посмотрю»       Дэн широко зевнул, чувствуя, как наваливается усталость, и не заметил, как провалился в глубокий сон. Снились ему синее небо, кудрявые белые облачка в виде овечек, нежаркое солнце, которое ласково гладило его по щеке и говорило: — Пора вставать, ребёночка кормить нужно…       И отчаянный рёв младенца, которого поманили и не дали. И тут выяснилось, что давать-то нечего! Нет, умные люди, сделавшие из волосатого самца «нежную» самочку, (ну-ну… не будем спорить), они-то как раз позаботились, чтобы в плоских фляжечках плескалось молоко. Но вот мелкие горошины вместо крупненьких сосков женщин в качестве соски не годились — ребёнок просто не мог ухватить дёснами. Вот потому каждому омеге вручали молокоотсос - такую стеклянную воронку с отсеком для молока и резиновой грушей на конце. Эту конструкцию полагалось плотно прикладывать к груди, предварительно сжав грушу. И из соска тонкими струйками начинало брызгать молоко, сливаясь в тот самый отсек. Потом оставалось только перелить первую порцию в бутылочку и орущее существо, отдалённо напоминающее пухлощёкого младенца с картинки, наконец, затыкалось. А пока оно уничтожало полученную пищу, следовало проделать манипуляцию повторно, пока дитё не наедалось до отвала. И на этом не всё! Появившийся врач, помял грудь Дэна, путаясь в жёстких волосах, и заметил, что выдаивать молоко нужно полностью, а то как бы мастита не случилось. Это ввело омегу в очередной ступор и он покорно принялся выдаиваться досуха.       Дэн доковылял до раковины, тщательно промыл молокоотсос, осторожно разобрал, чтобы не сломать ненароком и разложил на салфетке. В кроватке сопел ребёнок, и омега склонился к нему, разглядывая крохотный носик, мелкие реснички и аккуратные ноготочки на пальчиках – не умея как следует пеленать, Дэн просто замотал его в пелёнку и малыш успел выпростать кулачок. За окном свистнули и Дэн поспешил глянуть, кто там. Альф в палату не пускали – опасались нарушения стерильности и теперь вокруг клиники топтались обеспокоенные папаши, выглядывая в окнах своих бОльших половин. Вот Стэнли, вместе с другими подпрыгивал среди луж, всматривался в окна и, завидев мужа, расплылся в улыбке, показал сразу два больших пальца и вообще всем своим видом демонстрировал только радость. Дэн вдруг вспомнил, что не успел собрать пакет для малыша, а ведь скоро выписываться и открыл форточку. Над аллеей, пугая ворон и голубей, пронёся рёв омеги: — Стэнли… шапочку маленькому не забудь! Сииииненькую…       Вопили вороны, заполошенно чирикали воробьи, метались перепуганные омежьим басом собаки, а Стэн размазывал счастливые слёзы по щекам и… … и мечтал о втором ребёнке.       Но говорить он пока об этом мужу не будет. Во избежание, так сказать… ______________ * как мне сказали, врач, которому отдают новорожденного называется неонатолог. Но пусть уж так и останется.