13 (рабочее название)

В моих глазах стояли слёзы. Прошло очень много лет, но я не перестала так остро чувствовать всю ту боль, что испытала тогда. История с Кристой стала камнем, который я всё время больно царапал мне сердце, но в то же время, я не хотела от него избавиться. Это давало мне понять, что всё, что мы имеем – не вечно. Следующим воспоминанием, выпавшим в рулетке моей жизни, стало время, проведённое в клинике. Банально, не правда ли? Но я действительно было в клинике. Мне тогда было семнадцать лет. Я не смогла справиться со смертью Мета, вернее с переживаниями, навалившимися на меня после его ухода. Нет, сначала я боролась, временами успешно. Иногда становилось легче, но постепенно эмоции меня накрывали, я ломалась… Последней каплей стал медальон, который я нашла в ванной. В тот день я не смогла выйти из ванной. Так и осталась лежать на холодном кафеле, заливая его слезами. Но клиника была не сразу. Просто этот случай стал отправной точкой. Так называемым стартом. На следующий день я не пошла на занятия в школу. Я осталась дома. И всю следующую неделю я просидела дома. Я не ела. Вернее ела в очень маленьких количествах. Яблоко на завтрак, ложка риса на обед, ужин я вообще пропускала. Жила я исключительно в пределах своей комнаты. Помню, что даже в ванну ходила по крайней нужде. Я отказалась от всяких развлечений, от общения с друзьями, которых и так почти не осталось. В то время я в буквально смысле слова стала овощем. Несколько раз в день ко мне приходили родные, что бы залить в меня стакан воды и попытаться поговорить. Маме вообще надо было памятник поставить. Я не знаю как она выдержала это время… Это была ужасная неделя… Она каждый день мыла меня, кормила, иногда насильно вталкивая в меня пищу, переодевала. Она пыталась вытащить меня из ямы, в которую я падала. Мама взяла отпуск, когда поняла, что всё хуже, чем может показаться на первый взгляд. Она знала, как мне было плохо после смерти Мета. Брат приехал из колледжа. Я не помню, почему он это сделал. Может, начались каникулы, а может, он был обеспокоен моим состоянием. Но причиной моего заточения в клинику стало не отсутствие аппетита и состояние овоща. Я перерезала вены. Тоже банально, да? Но так и было. Я просто встала, набрала полную ванну воды, взяла нож и сделала пару надрезов. То, что я называю надрезами, залечили восемь швов и месяцы реабилитации. Я думаю, что лишне рассказывать как это происходило. Хотя нет, я расскажу. Что бы другие не совершали такие ошибки. Это действительно было огромной ошибкой, но я поняла это спустя месяцы… В тот момент я чувствовала боль. Но я не знаю, какой она была. Это была боль в душе, там болела огромная дыра, которая осталась от той любви, которую я испытывала. Это была боль от впившегося в кожу ножа. Вода действительно притупляет боль, но не сильно. По шкале от одного до десяти – это два. Я не смогла убить себя, потому что потеряла сознание от боли и страха. Если вы считаете себя достаточно сильными, что бы сделать это – вы ошибаетесь! Вы никогда не будите достаточно сильными для этого. Это страшно и невыносимо. К тому же это мерзко и противно. Лежать в красной жиже, понимая, что сама ты себе уже не поможешь. Бояться, что никто не придёт и спасёт тебя. В этот момент ты не можешь говорить, моргать, смотреть, поднять руку или ногу. Ты вообще ничего не можешь. Тебе остаётся только ждать. Ждать и надеяться, что твоё никчемное тело найдут и спасут раньше, чем ты потеряешь сознание. Меня нашёл брат и успел спасти, вызвав скорую. Но то, что видел он, не должен видеть не один любящий вас человек. Он плакал. Я никогда не видела, что бы он плакал. Он не плакал, даже когда мама разводилась с папой, когда умер его любимый хомяк, когда потерялся в городе, в который мы приехали на экскурсию. Он вообще никогда не плакал. Но тогда, увидев меня, он плакал. Он был один. Всё зависело от него. Жить мне или умереть тоже зависело от него. Я несколько недель лежала в больнице. Послушно пила таблетки, разговаривала с психологом. Мне повезло, что я попала в клинику, где работали специалисты. Они увидели, что я не иду на поправку. С виду могло показаться, что у меня всё прекрасно, кризис кончился. Но это было далеко не так. Знаете этот тест, когда тебе показывают картинку, вернее лист бумаги с бесформенным чёрным пятном, а ты должен сказать, что ты видишь. Я много что видела… Лужу крови, нож, машину, мусорный бак, скорую помощь… Одним словом, я видела что-то, что было та или иначе связано с трагедией. Мой мозг просто не мог думать о чём-то другом. Доходило до того, что, когда на обед давали пюре и горох, я отказывалась это есть, ссылаясь на то, что пюре такого же цвета, как та машина, сбившая Мета, в число горошинок совпадает с количеством дней, когда шёл дождь, пока мы с Метом были вместе. Я просто медленно сходила с ума. Но я этого не понимала. Мне казалось, что люди вокруг издеваются надо мной. Они специально не хотят думать о таких важных вещах, им нужно свести меня с ума, загнать в угол, уничтожить. Несколько моих друзей ходили ко мне почти каждый день. Они приходили, разговаривали со мной, рассказывали, что нового в школе, или обсуждали сплетни. Мне было не интересно с ними, поэтому через пять минут им приходилось уходить. Кто станет разговаривать с человеком, который залез с головой под одеяло, что бы не видеть их лица? В общем, меня перевели в реабилитационную клинику. Время, проведённое там, было ужасным. Постоянные разговоры с психологом, который был намерен вытрясти всю мою душу, хорошенько покопаться в воспоминаниях и отсортировать их по принципу «надо»/ «не надо». Понятно, что то, что психотерапевты считали ненужным, не пропало бесследно. Просто меня научили жить с этими мыслями, отодвигать их на второй план. В ходе лечения я снова впала в депрессию. Но уже не из-за смерти Мета, а потому что моему врачу захотелось капнуть по глубже. Он решил, что все проблемы идут из детства. Таким образом, я вспомнила развод родителей, насмешки в старой школе, переезды из города в город, ссоры с близкими, то есть всё, что могло меня огорчить. Мне сменили врача, которому пришлось бороться с двумя проблемами сразу. А бедным диетологам пришлось подбирать мне специальную диету, которая помогла мне снова начать питаться нормальной пищей. Дело в том, что, когда я поступила в клинику, я не могла есть что-то кроме тёртых фруктов. Меня выворачивало наизнанку, если в мой желудок поступала твёрдая пища. Несколько дней я лежала под капельницей, потом меня перевели в особую палату… Меня окружали действительно странные люди. Некоторые явно не дружили с головой, а некоторые были вполне здоровы. Я завела новых друзей, но наше общение прекратилось, как только я оказалась дома. По сути, клиника не была так уж плоха. Самое трудное было говорить то, что думаешь. Нам запрещали скрывать что-то, мы должны были озвучивать каждую мысль, если мы находились на приёме у врача. Если бы не музыка, я бы не справилась. Я часто сидела в сквере на скамейке с наушниками, слушала песни, в которых говорится, что мы должны быть сильными, что все проблемы можно преодолеть. Вечерами я много рисовала, читала. Иногда мы выезжали за город на природу. Нас брали маленькими группами, не больше восьми человек. С нами ехала бригада врачей и отряд охраны. Но это совсем не мешало, если ты сидел на пледе и ел сосиски. Кто-нибудь обязательно брал гитару, мы пели песни. Если закрыть глаза и не видеть одинаковую больничную одежду, врачей и внушающих страх охранников, то можно подумать, что ты с друзьями и тебе ничего не угрожает. У меня остались швы на запястьях. На обеих руках. Их сложно скрыть. Порезы были слишком глубокими. Я без конца жалею, что делала это с собой. В тот момент мне казалось, что другого выхода нет, что всё, что происходит со мной, непоправимо, но я жестоко ошибалась. В моей жизни было много счастливых моментов, но было и горе. Всё, что происходит с нами, должно делать нас сильнее. Так или иначе, но я прожила в клинике четыре месяца. Там прошло моё день рождения, Рождество и Новый год, день рождения брата и папы. Я слишком многое пропустила, пока была там. Это действительно страшно, когда ты не можешь быть со своей семьёй, когда есть что-то, что мешает жить тебе и твоим родным. Нам всем мешала моя депрессия, именно поэтому я продолжала её лечить. Были люди, которые говорили: «Эй, ты из психушки, не подходи ко мне!», но были и те, кто говорил: «Ты молодец! Ты столько преодолела!». И я действительно гордилась собой. Я смогла, я выстояла. Когда я только приехала в клинику, я не собиралась лечиться. Я думала примерно так: «Хорошо, делайте что хотите. Я не буду сопротивляться, но и ваша помощь мне не нужна. Я в полном порядке», но потом я поняла, что я действительно больна. Понять это мне помог брат. Он пришёл навестить меня, а делал он это редко, потому что снова начались занятия в колледже. Он пришёл и сказал: - Ты плохо выглядишь. Похудела сильно, аж кости видно. И цвет лица у тебя не нормальный. Ты вообще вся серая. Ходишь, как приведение. Смотреть противно. Да на тебе се вещи весят. Ты никогда не отличалась особыми формами, но знаешь… Форм у тебя уже почти не осталось. Ты когда последний раз читала? Или рисовала? Музыку когда последний раз слушала? Вчера мама жарила курицу. Как ты любишь. Но ты теперь другая. И тебе теперь всё равно, правда? Можешь не отвечать, сам знаю, что прав. Вчера папа звонил. Он волнуется за тебя. Плачет постоянно. Заехать обещал. Я думаю, что ему не надо приезжать. Что он увидит? Живой труп? Здорово! Родной отец приедет попрощаться с дочкой! - Я не… - Что ты не? Не собираешься умирать? Да ты уже пыталась это сделать… Я не могу так больше.. Слышишь? Если тебе дороги родители и… я… Борись, слышишь? Ты нужна нам. Потом он молча встал и ушёл. Я сидела в коридоре на кушетке и плакала. Плакала первый раз за месяц, что я провела в клинике. И мне стало легче. Я начала понимать, что всё ужасно плохо, что я загубила себя и свою семью. Но то, что я начала хоть что-то чувствовать дало мне надежду, что не всё потеряно. Мой психотерапевт сказала: «Ты слишком много пережила. Всё, что случилось с тобой за последние полгода, не даёт тебе жить спокойно. Знаешь.. Если люди набирают воду в бутылку, и набирают так, что вода доходит до самого конца горлышка, они торопятся закрыть бутылку пробкой. А потом не открывают. Они боятся, что вода выльется. Ты – бутылка, а твои воспоминания – вода, налитая до самого конца горлышка. Ты должна открыть свою пробку. Твоя вода должна вылиться. Если это произойдёт, тебе станет легче. Слёзы – не всегда плохо. Иногда они помогают выжить». В тот день я плакала почти весь вечер и ночь. Медсестры суетились вокруг меня, врачи постоянно проверяли моё состояние, но я знала, что они рады видеть прогресс. Утром пришла мама и брат. Первый раз за всё моё пребывание там, я сама вышла встретить их. В соседней палате жила девушка. Мы с ней были одного возраста. Иногда мы сидели у меня в палате и разговаривали. Я узнала, что она попала в клинику, потому что её предал парень, которого она любила три года. В один прекрасный день она увидела его со своей подругой. Глупо, скажите вы? Возможно, но она не выдержала. Этот парень был человеком, который помог ей пережить смерть отца, помогал ей, чем мог, когда она осталась вдвоём с матерью. Можно сказать, что он был единственным, кто у неё остался. Мама много работала, они почти не виделись, давно потеряли общий язык. Она нуждалась в нём, нуждалась, как ни кто другой, а он предал. После этого она сама пришла в клинику, рассказала о своей проблеме, рассказала что чувствует и какие мысли её посещают, её оставили в больнице. Мы сидели в общей гостиной. Мария, так звали эту девушку, щёлкала пультом, переключая каналы. Я сидела рядом и читала. Вдруг она резко выключила телевизор и повернулась ко мне. - Ты знаешь, мне иногда хочется уйти отсюда. Просто взять и уйти, никому не сказав, куда я пошла. Я не хочу возвращаться домой. Не хочу. Я там никому не нужна. - Ты чего? Ты маме нужна. Подумаешь парень. Да у тебя ещё много таких будет. - Ты ведь здесь тоже из-за парня. - Да… но у меня другое. Я не знаю, как объяснить. - Не, у тебя то же самое. Они умерли. Только у тебя по настоящему, а у меня умер для меня. Для других он живой, но я его похоронила. В себе похоронила. - Может ты и права… - Да, я права. Просто я не хочу возвращаться туда, где мне было плохо. На следующее утро я узнала, что ночью Мария ушла из клиники. Она открыла окно на этаже и выбралась через него. Это легко могла сделать и я. Клиника была добровольной, здесь никого не принуждали лечиться. Если ты не хочешь, можешь идти домой. Но люди не уходили. Некоторым было некуда больше идти, некоторые сами хотели вылечиться, а некоторым было всё равно, настолько они были больны. Марию искали, но не нашли. Через несколько лет мне пришло письмо. Оно было от Марии. Она знала мой адрес, поэтому написала. Сказала, что у неё всё хорошо, что она рада, что ушла из клиники. В ту ночь он вышла за территорию, поймала попутку и уехала в Колорадо, где у неё жила тётка. Там она закончила школу, поступила в университет… Но это я узнала спустя несколько лет. А в тот день, когда всё только случилось, я решила, что я должна быть сильной. Если Мария смогла сделать то, чего очень хотела, то я тоже должна стараться жить дальше. Я снова лежу в больнице, из меня торчать трубочки и проводочки. Прошло всего четыре секунды, но я начинаю понимать, чего я хочу. Перед глазами снова мелькают кадры из жизни. Вдруг всё резко замирает, и я начинаю вспоминать.