Песня Майрики

      Тайрия невеста Вирема. Это было настолько неожиданно, что даже не верилось. Но не мог Вирем шутить с таким лицом! Да он вообще никогда не шутил. Серьезный, собранный, застегнутый на все пуговицы – это да. Но не веселый балагур, как, к примеру, Джарра.       Я давно поняла, что между Тайрией и Виремом искрит. Видела, как они общаются, как ругаются. И как готовы друг друга защищать! Тайрия чуть не подпалила Трайбену волосы, когда тот в первую встречу доставал Вирема. Ко всему прочему Вирем частенько нас сопровождал. Я не спрашивала почему. Только удивлялась, как он выдерживает бесконечные прогулки, особенно по магазинам.       Но чтобы все было так запущено. Невеста в шестнадцать лет? Что за дурацкие порядки у этих Чистых? Наверняка помолвка состоялась еще раньше. Жениха с невестой точно не спрашивали, а хотят ли они соединить свои судьбы. Вот почему Вирем последовал за Тайрией – они вместе накрепко связаны. Бережет чистоту крови? Я хмыкнула. Настолько плохо про Вирема я все же не думала. Скорее он защищает ту, что ему нравится. Хотя Тайрия сама прекрасно может за себя постоять. Да и охрана у нее есть.       Трайбен сжимал руку Тайрии, а напротив нас Вирем словно бы весь полыхал белым огнем. С тихим хрустом трещал асфальт под слоем еще не утоптанного снега. Когда Вирем шел к нам, то догнал расползающуюся трещину, и она, как живая, подстроилась под его шаги, заворачивая зигзагами и оставляя небольшие треугольники земли, куда можно было спокойно ступить.       Вряд ли кто-то из тех, кто столпился за школьной оградой, услышал слова Чистого. Зато Трайбен натуральным образом глаза выпучил. Но тут же пришел в норму и, кажется, даже обрадовался. Хотя чему тут радоваться, если соперник заявляет, что понравившаяся девушка на самом деле уже его невеста? Странный все-таки этот Трайбен.       Творимая магия опасна, так я подумала. Но продолжала взирать на взбешенных магов – переводила взгляд с Вирема на Тайрию, которая позволяла себя удерживать. Смотрела на Трайбена. Тот щерил клыки в ухмылке, будто ничего особенного не происходило. От треска подлетающих камешков я вздрагивала, но верила – друзья не причинят вреда.       А потом кто-то ухватил меня за талию и утащил в сторону, под деревья, укутанные снегом. Я еще не видела, но уже по запаху поняла – Эйдан. Даже через куртку почувствовала теплоту его рук.       – Ты чего там стоишь? – рассердился Эйдан.       – Но там же Тайрия! И Вирем!       Эйдан держал крепко, будто боялся, что я снова брошусь в опасное место. Развернувшись в кольце его рук, я подняла голову, чтобы встретиться взглядами. В голубых глазах отражалось беспокойство.       – Без тебя разберутся, – сказал Эйдан. – А Трайбен идиот, раз на двух магов полез, – он уткнулся в мои волосы, вдыхая запах, и я немного смутилась. – Ты сейчас в вирт пойдешь?       Я кивнула, и Эйдан торопливо продолжил:       – Я сегодня в “Клевере” работаю, мне бежать надо. Обещай, не соваться в драку!       – Хорошо, – прошептала я. – Но Тайрию я подожду.       Эйдану это не сильно-то понравилось – он нахмурился. Снова взял с меня обещание не соваться, куда не следует. Потом отпустил и ушел. Я проводила взглядом его синюю куртку. Так как зрители сосредоточились на конфликте между Трайбеном и Виремом, никто не обратил особого внимания на нас с Эйданом. Ну, я надеюсь.       – Слабо без магии? – Трайбен подначивал на обычный махач. – Чуть что сразу магией долбишь?       Я думала, вот сейчас Вирем рванет, врежет по нагло ухмыляющемуся рту. Даже мысленно подбадривала: “Ну, давай, давай же!” От школьной ограды полетели крики-подбадривания и улюлюканье, кто-то даже палкой по прутьям начал бить. Но напряжение, разливающееся в воздухе, как будто бы спало после нового вызова на “слабо”. Вирем расслабился – морщинка между бровей разгладилась, пальцы, сжатые в кулак, разомкнулись.       – Если у меня есть преимущество, то я его использую, – сказал Вирем.       Хоть голос Чистого стал на порядок спокойнее, глаза все еще неестественно белели, словно отражали медленно успокаивающуюся внутри силу.       Трещина проползла под Трайбеном, и расширилась настолько, что одна его нога провалилась в яму. Трайбен чуть не завалился на бок, но не упал – взмахнув руками и выпустив при этом Тайрию, удержался. Мгновенно вернул захват на чужую руку и, отступив от трещины, вскинул разъяренный взгляд на Вирема.       – Слабо драться, как обычному человеку?       Вирем не успел ответить, потому что Трайбен вдруг заорал, отскакивая от Тайрии и дуя на пальцы. Обжегся что ли?       – Да что ты все заладил “слабо” да “слабо”? – Тайрия растерла запястье, на котором остались легкие покраснения. – А слабо признаться, за что тебя из столицы выпнули? Прямо сейчас? Громко, чтобы все слышали?       Обычный вроде бы вопрос заставил Трайбена побелеть. Он весь как будто сжался, глаза забегали из стороны в сторону. Я впервые видела его в таком состоянии. Я подошла ближе, потому что все вроде как успокоилось, да и слышать хотелось четче.       – У отца проблемы, вот и… – говоря это, Трайбен избегал прямого взгляда на собеседницу.       – Я все знаю, – припечатала Тайрия. – Так что… слабо сказать правду?       – Ты что-то видела? – спросил Вирем.       Тайрия усмехнулась уголком рта. От ее усмешки Трайбен взбеленился:       – Да вы оба ненормальные! Еще и добровольно в этой дыре сидите!       – И вовсе не дыра, – пробормотала я, обидевшись за свой город.       – Прекратить! Прекратить драку! – разнеслось по двору запоздалое. Или преждевременное? Драки-то так и не случилось.       Смешно перебирая короткими ножками, к нам бежал директор Гриар Гун, а за ним еще несколько учителей. Кто-то им рассказал, но вмешательства уже не требовалось. Все разрешилось само собой. За спиной Тайрии нарисовались охранники. Трайбен как-то весь скис, из его рук выпал средней величины булыжник. Булыжник? Я только сейчас поняла, что Трайбен, когда все отвлеклись на крик директора, наклонился и подобрал выпавший из ограждения цветочной клумбы камень. Тоже собрался воспользоваться преимуществом? Вот поэтому-то и показались охранники.       Гирар Гун до нас не добежал, нога зацепилась за край трещины, и он бы повалился лицом в асфальт, если бы в последний момент его не ухватили за пиджак. Директор даже куртки не надел, так к нам торопился. Вирем посмотрел в сторону директора и учителей, покусал губы, а потом вновь спросил у Тайрии:       – Ты что-то видела про Трайбена?       Тайрия качнула головой.       – Нет. Просто кое-кто рассказал. Ну что, можно поздравить тебя с выдержкой?       И не понять, то ли насмешливо, то ли всерьез она задала последний вопрос.       – Ты меня испытывала? – нахмурился Вирем. – Может, хватит уже глупых опытов?       – Ну, ситуация хорошая, чтобы контроль потренировать.       Вирем разозлился, но ничего не ответил, только бросил на Тайрию красноречивый взгляд и, развернувшись, пошел к директору. Признаваться, я так полагаю, что испортил заасфальтированный двор. Интересно, а мог бы он все исправить? Я, видимо, спросила вслух, потому что Тайрия ответила:       – Не-а, сейчас точно нет. Мы не такие сильные, как в прошлом. Вирем потратил много силы. Завтра исправит. Наверно, еще заплатит, чтобы двор весной вымостили, хоть красивее будет. Лучше, чем просто асфальт.       Перепалка и короткая стычка заняла от силы минут пять-десять, но мне казалось, прошла целая вечность, и я опоздала везде, куда мне было надо. Но нет. У меня даже осталось время, чтобы последовать за Тайрией, когда она позвала:       – Пошли уже что ли? Чего еще тут делать?       Зрители после появления директора быстро разбежались – никто не хотел попасть под горячую руку. А то, что Гриар Гун разозлился, это точно. Когда мы выходили со двора, то видели только удаляющиеся спины. Мелкий снежок все еще летел с неба – укрывал землю плотным покрывалом.       – Слышала, – спросила Тайрия, – про невесту?       Я кивнула.       – А почему ты раньше не рассказала?       Тайрия пожала плечами.       – Рассказала бы как-нибудь. Я уж привыкла. Мы давно помолвлены.       – Ты… его любишь?       – Да, – Тайрия не отпиралась. – В принципе у меня родители хорошие, так что, наверно, прислушались бы, если бы я не захотела… Я только год попросилась поучиться в обычной школе. Выбрала уже на месте. А Вирем со мной поехал, хоть я его и не просила, – помолчав пару секунд, она добавила. – А вообще, родители обрадовались, что все так хорошо сложилось. Мы ведь, как огонь и земля, очень хорошо друг другу подходим. Да и семья Вирема из семерки влиятельных.       “Как у Рейрен Аль”, – почему-то вспомнилось мне.       Я понимала, что лезу не в свое дело, но все-таки задала следующий вопрос:       – Тогда зачем ты с ним так?       – Как? Опыты ставлю? – Тайрия фыркнула. – Придумает тоже! Мне только одно нужно. Чтобы он, наконец, снял эти глупые фильтры! И он прекрасно об этом знает.       – Это так важно? – удивилась я. – Наоборот же, все Чистые носят фильтры, чтобы… – на этом месте Тайрия фыркнула снова. Она-то не носила фильтров, – чтобы зверь не терял голову от запахов.       – Он не снимает, потому что боится. А мне это неприятно. Он боится, что наши запахи не сочетаются, и вся его любовь пойдет насмарку.       Ну и что я могла на это сказать? Вирем верит в истинность по запаху? Как романтичные девчонки. Как я. А вдруг действительно, вот любит он человека, а снимет фильтры и все! – как отрезало!       Наши с Эйданом запахи тоже не сильно-то сочетаются. Фрукты с преобладанием грейпфрута и земляника. Или сочетаются? А ведь у истинных все должно сочетаться, раз уж сама природа определила их в пару. С одной стороны приятно, что вот так вот оно есть, а с другой – а где же свобода выбора? И если Эйдан не подходит мне по запаху, это, значит, я должна о нем забыть? Не хочу.       – Это насколько надо своим чувствам не доверять? – спросила Тайрия, будто услышала мои мысли. – А еще я хочу, чтобы он хотя бы чуть-чуть отпустил себя на волю, занимался тем, чем хочет. Знаешь, как он учился контролю? – в голосе подруги прозвучала тоска. – Всегда все белое носил. Чтобы ни одного пятнышка к концу дня!       – Но это же невозможно!       – Оказывается, возможно, – хмыкнула Тайрия и совсем уж развеселилась, уточняя, – даже меньше потеть.       – А может, так лучше? Ну, контроль. У него же в стихиях земля, а не огонь, как у тебя. А земля она основательная.       – Магии нужна внутренняя уверенность и спокойствие. А наносное сразу же ломается, как карточный домик, – Тайрия вздохнула. – Меня беспокоит, что он боится. Что вроде как, если снимет фильтры и если запах ему не понравится, то он не сможет больше ко мне приблизиться. Понимаешь, как это ужасно? Когда тот, кого любишь, сомневается в своих чувствах? Из-за каких-то дурацких запахов! Ну да, запах сначала привлекает, играет как бы дополнительную роль! Но если человек не понравится при общении, то никакой запах потом не поможет!       – А как же… истинность? Понюхал и все – вы вместе на веки вечные! – спросила я, внутренее надеясь, что подруга не согласится с этим утверждением.       Тайрия засмеялась. Я даже обиделась, но с изрядной долей облегчения.       – И вовсе не смешно. В книжках такое постоянно!       Ну, конечно, Тайрия развеселилась еще больше.       – Это в идеале, – сказала она. – На самом деле все проще. Люди любят, а потому подстраиваются друг к другу. Любят даже недостатки. Запахи смешиваются, и от пары идет общий приятный аромат. Чем больше в паре разногласий, тем более резкие контрасты в запахе. Я частенько такое среди Чистых ощущаю. Бр-р, иногда до омерзения. Они-то сами не чувствуют, всю жизнь в фильтрах ходят, как зашоренные.       – А все-таки странно, что именно такие ароматы, – задумалась я. – От зверя по-другому пахнет.       – А знаешь, все, наверно, было вот так, – Тайрия прижала руки к щекам и состроила умильную мордашку. – Рада сказала: “Мальчики, хочу, чтобы от людей благоухало! Ягодки, цветочки… ромашки, васильки… И пусть запах будет сильнее, если они друг другу подходят и по-настоящему любят!”       Расхохотались мы одновременно. И почему-то все стало легко и просто.       После случившегося конфликта школа еще дня два гудела, как потревоженный улей. Вирема обходили по стеночке. Его и раньше сторонились, но тут реально по стеночке обходили, была бы возможность – и по потолку бы. Вокруг Чистого образовалась зона отчуждения, которая не сильно его и волновала. Сила магии многих напугала. Но в то же время нашлись две девушки, которых это наоборот привлекло к большому неудовольствию Тайрии. Думаю, однажды, она подпалит юбку особо ретивой поклоннице, которая каждый раз при встрече строила Вирему глазки.       Как оказалось, идиллия не может длиться вечно. Я расслабилась – поверила, что теперь все будет хорошо, что мама будет счастлива, выйдя замуж за Скендера. А я буду заниматься любимым делом, двигаться туда, куда всегда стремилась. Буду общаться с Эйданом и, возможно, со временем мы даже будем официально встречаться. Ну, то есть он скажет мне что-нибудь вроде: “Будешь моей девушкой?” Или: “Давай встречаться?”       Слишком рано расслабилась и проморгала первые звоночки – предвестники событий, что изменили все в худшую сторону. Все чаще у мамы было плохое настроение, все чаще она срывалась на крик, когда разговаривала по телефону с коллегами или же с теми, кто помогал ей в организации свадебного торжества. Даже когда свадьбу перенесли на весну под предлогом, что тогда станет теплее, и на улице приятнее будет праздновать – цветочки там всякие, бабочки и так далее – даже тогда я не почувствовала неладное. Видимо, настолько привыкла к свободе.       Ко всему прочему я умудрилась посеять кулон-солнышко, который мы купили когда-то вместе с Тайрией. Он висел на сумке и, видимо, в один прекрасный момент просто отцепился и упал где-то на улице. Мне показалось это недобрым знаком. Я пожаловалась Тайрии, но подруга лишь пожала плечами, вроде как – ну и что такого? Для нее это не важно, сделала я вывод, и так обидно стало, что хоть плачь.       Тайрия в последнее время тоже часто хмурилась. Мне кажется, они с Виремом все-таки повздорили после той недо-драки. Изредка я слышала, как они спорят на повышенных тонах.       – Делаешь все мне назло? – спрашивал Вирем.       – Сними фильтры, – требовала Тайрия.       – Как это связано? Сколько можно уже?       Ну и чего он к ним прикипел? Снял бы, раз Тайрия просит. Интересно, а я сняла бы на его месте? Неужели для этого требуется так много смелости? С другой стороны, если ты всю жизнь лишен запахов, то и потерять голову, когда они все на тебя нахлынут, легче легкого.       А потом я стала свидетельницей неприятного эпизода – лучше бы не видела! Я шла на обед туда, где мы обычно вместе с Эйданом сидели. А когда приблизилась к открытому кабинету, увидела, что там уже стоит наша классная, Инолина Лер. Видимо, она увидела Эйдана и зашла. Или специально его искала? Сначала все было вполне нормально. Классная выговаривала Эйдану по поводу плохих отметок. Как я поняла из ее довольно вдохновенной речи, у Эйдана выходило несколько троек в семестре. Неудивительно, учитывая его утренний сон на уроках. А как не спать, если по ночам работаешь?       – По моим предметам у тебя тоже тройки, – Инолина подошла к Эйдану очень близко.       Эйдан отступил на шаг и уперся в парту.       – Ничего страшного, тройки не двойки – не мешают, – сказал он. – Но если вас это беспокоит, то я согласен на проверку знаний или дополнительные задания.       – Хочешь пятерки? Могу устроить, – Инолина потянулась к Эйдану, словно бы за поцелуем.       Я не выдержала – убежала, настолько стало неприятно. А потом пожалела, потому что не увидела конец. Что же все-таки ответил Эйдан? И спрашивать стыдно. Может, я навоображала себе то, чего и нет. И плохо подумала об Инолине Лер. Но по-другому не получалось – я продолжала думать плохо. Конечно, Эйдан потом спросил, почему не пришла. А я сказала, что не успела ничего утром приготовить, поэтому пошла в столовку вместе с Тайрией.       За семестр я получила несколько пятерок и четверки. Потом началась неделя экзаменов, и стало как-то не до расстройств. Напрягало лишь то, что мама постоянно дергала – это я делаю не так и то – не так. Экзамены я сдала хорошо, а потом отсыпалась целое утро. От этого мама тоже разозлилась, так как не получила завтрак, как обычно, и пила лишь гадкий растворимый кофе, с ее слов.       Приглашения на Зимний бал я ни от кого не дождалась. Ждала, конечно, приглашения от Эйдана. Зачем мне другие? Но, вероятно, он не пойдет – так же, как и в прошлом году. Если пригласит кого-то другого, то я не выдержу, и так куча неприятностей навалилась. Не знаю, что тогда сделаю. Я прокручивала в голове мстительные планы, если не пригласит – от того, что попросту перестану общаться, до того, что расскажу, кто тут Сирин. Хотя вряд ли признание про Сирина Эйдана очень сильно обрадует. А из головы все не шла картинка, как Инолина Лер тянется к Эйдану за поцелуем, как, наконец, целует его, поворачивается и усмехается мне в лицо. Страшный сон какой-то!       На фоне всех неприятностей злобные комментарии на мои новые песни ударяли еще сильнее. Я все чаще задумывалась, а не зря ли все затеяла? Стоит ли оно того? Может, надо было послушаться маму? Тогда мы с ней жили бы душа в душу. Из-за таких мыслей, сама не заметив, я отдалилась от Байхая. И пропустила несколько встреч с Рейрен.       Вечером после последнего моего экзамена я впервые услышала, как мама ругается со Скендером по комму. Раньше она не позволяла себе такой тон. Все внутри сжалось от дурных предчувствий. Скендер ввалился к нам в квартиру буквально через час, и какое-то время все было нормально. Но потом снова начались крики и ругань. Я даже грохот услышала, будто кто-то разбрасывался тяжелыми предметами. Наверняка, мама. Не думаю, что это делал Скендер.       Я побоялась выходить из комнаты. Хотелось бы узнать, что вообще происходит, и почему они ругаются, но лучше не встревать. Особенно, если у мамы такое настроение. Когда Скендер ушел, я затихла в комнате, чувствуя, как все внутри дрожит от напряжения. Руки мелко тряслись, когда я тихонько гладила тетрадь со стихами. Я достала ее, чтобы чуть-чуть успокоиться. В тот момент даже не думала, что держу улику прямо на виду. Но мама в моей комнате так и не появилась. Через какое-то время она загремела на кухне посудой, а потом грохнула дверью в свою комнату.       В тот вечер от тетради со стихами оторвался краешек. Вообще нижняя обложка давно истерлась и перегнулась на уголке, потому в этом не было ничего неожиданного. Но это ударило по нервам, как последняя самая обидная капля, от которой я зарыдала. Возможно, мама точно так же плакала сейчас в своей комнате. Я долго не могла уснуть, просто таращилась в окно. Растирала постоянно мерзнущие руки и ноги. Из оцепенения меня вытащил звук пришедшего сообщения. Теперь, когда я все время была подключена ко всемирке, сообщения с Байхая приходили сразу на комм.       – Ты чего не приходишь? – интересовался Джарра.       – Да вот. Настроение плохое, – ответила я, не вдаваясь в подробности, но вопль души все-таки вырвался, слишком часто я начала сомневаться в себе. – Да когда это закончится? Я так и буду сомневаться в собственных силах?       – Никогда не закончится.       – И у тебя так же? – удивилась я.       – Да.       – Это больно.       – Больно, – согласился Джарра. – Но именно эта боль двигает нас дальше. На любом уровне мастерства ты будешь думать, что мог бы лучше. Конечно, ты будешь уверен в своих силах, с опытом этого не отнять. Но в то же время будешь желать большего. Это хорошо – значит, развиваешься. Просто делай и заканчивай. Не пытайся отложить, считая, что перед главным делом стоило бы подучиться тому и еще тому. Сомневаться, искать другие решения, экспериментировать, идти от цели к цели – вот, что важно в любом деле. Остановишься – умрешь. Не как человек, а как творец.       И Джарра сомневается? И ему бывает больно? Но ведь он так популярен!       – Никогда не задумывался, почему гении это гении? – спросил Джарра. – Потому что они доводят начатое до конца. И никогда не сдаются при решении задачи. Если результат не тот, или уровень не тот, начинают снова. Начать не сложно, труднее всего продолжить и закончить, особенно, если это дело требует много времени и сил. Доведи начатое до конца. И не бойся.       Умеет же Джарра подобрать слова! Вроде бы прикалывается постоянно, а иногда такое выдает, что долго сидишь и думаешь. Разговор отвлек от грустных мыслей по поводу испортившихся отношений мамы и Скендера.       – Спасибо, – написала я.       Утром мамины глаза выглядели опухшими. Она практически со мной не разговаривала – быстро собралась на работу и ушла. Вроде и не ругалась, а у меня – камень на душе. Начались зимние каникулы, потому в школу, как обычно, я не пошла. Все утро собирала расколотые тарелки и прибирала разбросанные по залу вещи. Вздыхала, подсчитывая в уме, что надо приобрести вместо испорченного. Задумавшись, порезала палец осколком и расплакалась.       Днем мы встретились с Тайрией в кафешке, чтобы просто пообщаться, ну и отметить окончание запарки с экзаменами. Погода была на редкость безрадостной – серые тучи затянули небо. Атмосфера в кафе наоборот стояла приятная – легкая ненавязчивая музыка, цветочные композиции вокруг столиков и потрясающие ароматы со стороны кухни. Но все это не радовало. Душу заполонили те же тучи, что старательно сейчас на улице изрыгали из себя хлопья сырого снега.       Мы выпили травяного чая и съели несколько кусков творожного пирога с вишней и клубникой. Я старательно прятала собственные эмоции. То, что глаза припухли, за очками разглядеть было сложно. Но Тайрия заметила.       – У тебя что-то случилось?       – Да все как-то не так, – ушла я от ответа. – То одно, то другое.       Тайрия приподняла брови, показывая, что слушает дальше, и я все-таки пояснила:       – Мама вчера поссорилась со Скендером. Это тот, за кого она замуж собирается. Вот я и расстроилась.       Если Тайрия и удивилась отсутствию у меня отца, то не подала виду.       – Ничего, помирятся, – попыталась успокоить меня она.       Если бы все было так легко! Я перестала в это верить. Поверила, что все будет хорошо – и что в итоге?       Тайрия закопошилась в рюкзаке, что-то выискивая.       – Вот, – она протянула руку через стол. – Ты же тот кулон потеряла? Давай, вот такие носить! Специально заказала. Обещаю, что буду носить такой же! Веришь?       Она разжала пальцы, и в мою протянутую ладонь скользнул, сверкнув серебристой цепочкой, круглый кулон. Внутри кольца в центре распахнула огромные крылья птица. Птица скорее наполовину, потому что, судя по тем мелким деталям, что я смогла рассмотреть, у нее были четыре когтистые лапы и длинный хвост с кисточкой на конце. Под птичьими крыльями замерли в грациозных прыжках два зверя – Наун и Ята. Знак триединства – такой, каким, я так думаю, его всегда видела Тайрия.       – Разве Рада не полностью птица? – удивилась я.       – Нет, – голос Тайрии прозвучал так убежденно, что я сразу поверила. – У нее только голова и крылья, как у птицы.       Я взяла кулон, подняла его за цепочку, рассматривая изящные прорези на свету.       – Очень красивый!       – Специально мастера поторопила. Он один успел сделать, а второй еще в работе, – Тайрия пересела на мое сиденье. – Давай сюда. И косу подними. В общем, это подарок. Можно было бы и на твой день рождения вручить, но когда он еще наступит. А сейчас он тебе нужнее – настроение поднимет.       Я убрала волосы, а Тайрия, наклонившись, застегнула на моей шее цепочку с кулоном.       – Я вяжу тебе знак триединый, – быстро прошептала она. – Наша сила в единстве. Две ипостаси, одна душа.       Услышав известную присказку, я удивилась, насколько уместнее в ней прозвучало слово “триединый”. Отклонившись, Тайрия с удовольствием оглядела дело рук своих и заулыбалась.       – Вот. Это вместо тех, от которых я отказалась. Ну и вместо кулонов-солнышек, что мы купили. Такой я буду носить. Когда мой кулон будет готов, ты его мне тоже повяжешь. Лады?       Я кивнула и обняла подругу, настолько сильные эмоции всколыхнул ее подарок. Тайрия похлопала меня по плечу.       – Извини, если обидела в прошлый раз. Я не со зла. Ну, потерялся тот кулончик-солнце, ну и не так важен, значит, был. Теперь у нас будут такие!       После посиделок в кафе я зашла в магазин. Выбирала продукты и то и дело косилась на кулон, поглаживала кончиками пальцев и улыбалась. Когда я зашла с большими пакетами в квартиру, то услышала шебуршание. Мама оказалась дома. Это насторожило. Она сидела в моей комнате на диване и что-то рассматривала в своем комме. Лицо казалось синеватым от подсветки экрана.       Мама еще не переоделась после работы. Обычная ее элегантность куда-то девалась – юбка и блузка выглядели помятыми, из небрежного пучка волос торчали в стороны целые пряди, тени осыпались, от чего синяки под глазами стали ярче. Она выглядела хуже, чем в обычные выходные дни, когда просто валялась на диване в старом халате и читала любовные романы.       – Я не думала, что ты так рано придешь, – я скользнула в комнату и положила комм на стол. – Я сейчас что-нибудь приготовлю.       – Ну и где ты ползала? – мама подняла на меня глаза и прищурилась.       – В магазин ходила.       Мама хмыкнула и ткнула что-то на экране своего комма. Зазвучала песня. Моя песня. Мой голос! У меня сердце к горлу подскочило.       Вот так все раскрылось. Почему я надеялась, что этого не произойдет? И что указанный мужской пол в профиле как-то защитит от того, чтобы быть узнанной?       – И что это значит? – обманчиво спокойно спросила мама.       – Что? – переспросила я. – Просто песня. Кто-то поет.       – Кто-то? Думаешь, я не узнала голос? Будто я его не слышала?       – Это не я, – прошептала я.       – Ну да, Сирин какой-то! – мама поднялась и двинулась ко мне. Каждый ее шаг эхом отдавался в голове. – Коллега на работе сегодня включила. Целый час восторгалась! У этого Сирина оказывается уже много песен. Много же он пел, трудился в поте лица! Обманывал…       Последнее слово мама почти прошипела.       – Мам, ну почему? – отпираться не было смысла. – Почему нельзя?       – Обманщица! Лживая девчонка! – заорала мама прямо мне в лицо, забрызгивая слюной. – Слишком смелая? Самостоятельная? Думаешь, стала лучше? – она схватила меня за волосы и потянула. – Думаешь, когда кто-то из них узнает, кто ты, то останется с тобой? Обманщица! Расскажу об этом твоим друзьям! И тому мальчику. Как там его зовут? Вот тогда и посмотрим, как они себя поведут. Бросят сразу же. Я сделаю из тебя нормального человека!       Мама вцепилась слишком сильно, словно хотела клочьями выдрать волосы. Было больно до слез.       – Ты сдалась, – выкрикнула я так же запальчиво. – Это папа сделал тебя такой. Ты не вернулась. Ты живешь в том же времени, что и тогда.       – Это ты живешь в глупых мечтах, – мама отшвырнула меня на диван. – Пойми же, надо думать о будущем! Хорошо выучиться, поступить в университет. Найти хорошую работу! Быть как все!       – Но я хочу петь! – подскочила я к маме.       – Бросить меня хочешь, значит?       Мой комм на столе тренькнул, извещая о пришедшем сообщении. Мама с исказившимся лицом схватила его и метким броском зашвырнула в открытую форточку.       – Зачем? – я бросилась к окну, пытаясь отследить, куда упал мой комм.       Я не заметила, как в маминой руке что-то сверкнуло. Я вообще в запале ничего не замечала, слишком сильными были вырвавшиеся наружу, копившиеся годами эмоции. Если не получалось по-другому, то, может быть, получится так? Если я буду кричать, то, может, тогда мама услышит? Мама резко дернула меня, разворачивая к себе, и всадила в руку острую иглу. Я завизжала от вспышки боли, схватилась за место укола. Только тогда я разглядела, что мамины глаза лихорадочно блестят. Она выглядела безумной. Я испугалась до помутнения.       – Все вы одинаковые, что ты, что Скендер, что твой папашка. Эгоисты! – прошипела мама, рывком вытаскивая иглу. – Все меня бросаете. Постоянно!       – Мама, что это? – я пыталась поймать ее руки, но мама отступала. Мне показалось, я ослепла, но это всего лишь слезы застлали глаза. – Что ты сделала?       – Корсанол, – ответила мама. – Для успокоения. Ты немного поспишь, и все будет хорошо. В этом мире мы должны держаться вместе. Только ты и я.       Я сдерживала подступающие рыдания, но они неудержимо рвались наружу. Слезы текли ручьями – по щекам, по подбородку вниз, капали на руки и грудь. Можно бесконечно долго терпеть, лгать, изворачиваться, притворяться. Делать вид, что все хорошо. Но ведь не все хорошо, правда, мама? Ты снова это делаешь. Не слушаешь, не любишь…       Надо разрубить узел. Найти в себе силы разрубить с концами. Сказать: “Все! Я больше не буду терпеть. Это неправильно”. Рано или поздно это приведет к смерти. Я не хочу так больше жить. Жить в страхе, ожидая удара оттуда, откуда другие люди получают любовь и поддержку. К чему такая жизнь? Мама, ты и правда хочешь, чтобы я умерла?       – Маленькая дрянь. Мерзавка. Решила меня бросить? – бормотала мама, как заведенная. – Я тебя вырастила, не смотря ни на что, а ты собралась меня бросить?       Мы оказались возле самой двери. Я пыталась поймать маму, но она каждый раз ускользала – отступала к выходу. А мне так хотелось обнять, попросить прощения. Мама толкнула меня и закрыла дверь.       – Посиди в своей комнате! Успокойся. Поспи. А потом поговорим.       – Мама, зачем ты меня заперла? – я заколотилась в дверь. – Выпусти меня.       – Это для твоего же блага, – через дерево голос доносился глухо. – Думаешь, твоему отцу это принесло хоть что-то кроме проблем? Он опустился на самое дно. Видела я его – денег у меня выпрашивал.       Пока корсанол не начал действовать, я пыталась выбраться из комнаты. Я дергала дверную ручку, стучала, пинала, что есть силы, но упорная дверь не поддавалась.       – Мама, пожалуйста, выпусти меня! Мама, пожалуйста… пожалуйста… Мама, т-ты… меня любишь?.. Выпусти меня-а-а…       Мама не просто закрыла под замок, она привалила к входу что-то тяжелое. Уже по тяжелому буханью в прихожей я поняла, что она сдвинула тумбочку. Шваброй заклинила ручку. Выбраться не получится. Я прислонилась к двери, в последний раз толкнулась плечом и медленно сползла на пол. Рыдания клокотали внутри, рвались наружу, разрывая гортань.       Никто не узнает – каникулы же. А Зимний бал, на который меня никто не пригласил, будет через три дня под самый новый год. Никто обо мне не вспомнит. Даже я сама никому не смогу подать весточку. Мама вышвырнула мой комм.       “Форточка! Окно! Мы живем на первом этаже!” – молнией мелькнула мысль.       Я хотела подняться, и даже чудилось, поднималась, но слабость накатывала волнами. Стены кружили перед глазами, и я уже не понимала, где нахожусь. Ушла ли я через окно, или все так же сижу на полу, подпирая дверь спиной.       В мгновение, когда очнулась, я поняла, что кое-как на карачках доползла до кровати. Я лежала, свернувшись клубочком и чувствуя первые приступы боли. Боль расползалась от пульсирующей руки, усиливалась, и я впервые испугалась, что могу умереть. Но так не должно быть! От блокаторов не умирают!       Да как я вообще додумалась сравнивать себя с сильными зверьми. Кто я, и кто они? Как будто блокаторы просто так по рецепту выдают. Особенно корсанол! Корсанол для сильных, для тех, кто выдержит! Не для такого, как я… слабого наунмара…       Боль разрывала на части, потрошила внутренности острыми ножами. Я могу умереть. Боги, как не хочется вот так… Надо дойти до двери, постучаться, попросить маму вызвать скорую. В приступах забытья, кажется, я даже это делала. Но потом, выныривая из омута, понимала, что все так же валяюсь на кровати, свернувшись калачиком.       “Больно, больно”, – выло внутри.       Я металась вслед за этим голосом, рычала вслед за ним. Если умру не я, то умрет моя звериная половина. Я понимала это как никогда четко. С чего я решила, что он слабый? Был бы слабым, я никогда бы не услышала его голос!       “Больно, помоги. Не бросай. Я это ты. Пожалуйста, не бросай…”       Комком я запихнула в рот простынь. Сейчас все пройдет, я немного потерплю, и станет легче. На руку капнуло – оказалось кровь из прокушенной губы. Я изгрызла простынь в мелкие клочки. Это я, это мой зверь – это мы вместе во всю глотку орали, когда клыки выпустили истершийся край простыни.       – Спи, спи, все будет хорошо.       “Нельзя спать”.       – Поспишь, и все пройдет…       “Ничего не пройдет само по себе…”       Боль уходила, глаза медленно закрывались. Я погружалась в легкую дрему, в сон, где все было хорошо, где я сидела под теплым светом светильника, писала-зачеркивала в тетради с оторванным краешком. За окном кружили снежинки, укрывая город холодным сверкающим одеялом.       До завтра. Спи, душа моя,       Усталым сладким сном.       Вернусь ли я, проснусь ли я,       Узнаю все… потом…       По ощущениям я спала прорву времени. Я просыпалась, слышала, как мама ходит в коридоре, иногда кричит-ругается с кем-то, облизывала засохшие коркой губы и снова уплывала в сон. Я провалялась вечер, ночь и все утро. Днем мама пришла. Накормила и напоила.       – Вот так, все хорошо, – сказала она. – Пройдем курс, и тебе станет легче. Ты поправишься. И выкинешь из головы разные глупые мысли.       Тяжелый, бесконечный сон. Я, как и прежде, заходила в кафе, и золотистые пылинки кружили в лучах солнца. За столиком сидели Тайрия и Вирем. Еще я видела спину Эйдана. Тайрия помахала мне рукой. Вирем кивнул, улыбаясь. Я же хотела, чтобы вслед за остальными повернулся Эйдан, посмотрел на меня.       В этот раз были небольшие отличия. Рядом с друзьями появился какой-то смутный серебристо-прозрачный образ. Я перевела взгляд со спины Эйдана на него. Я никак не могла понять, что это. По идее видела себя, но мне не нравилось, что черты выглядят какими-то размытыми, прозрачными. Или это не я? Или я умру, и мое место займет кто-то другой рядом с ними? Нет! Не хочу. Это мои друзья. Это мой любимый. Эта мысль как обухом ударила. У меня даже голова закружилась.       И тут повернулся Эйдан. Я уже довольно близко подошла. И видела, какие синие у него глаза и какая теплая улыбка. Я хотела сказать что-нибудь. Очень уж обрадовалась, что, наконец, в этом тягучем золотом сне дождалась, когда он ко мне повернется. Эйдан поднялся, взял меня за руки, как когда-то делал это наяву. Он наклонился близко-близко. Казалось, вот сейчас поцелует или уткнется в макушку, вдыхая запах волос. Я потянулась к нему, а он прошептал:       – Просыпайся.       – Просыпайся, – повторил за Эйданом тот самый серебристо-прозрачный образ.       Я не заметила, как он оказался рядом. Но повернувшись к нему лицом, вместо ожидаемого холода почувствовала тепло. Может, это действительно я?       Я очень медленно разлепила глаза. Знакомый потолок плыл перед глазами. Моя комната. Голова кружилась, губы ссохлись. Это все еще была моя комната. Теперь она не казалась такой уютной, как раньше. Сколько дней я пролежала? Один, два, больше? Я смутно помнила, что что-то ела. И, кажется, я даже видела испуганные мамины глаза. Или нет? Или ей до сих пор все равно? На короткое время я снова провалилась в дрему. Или на долгое?       Почему так? Почему я продолжаю лежать, когда так хочется пить? Очень хочется. Мне даже снится, как вода течет в рот, как капельки скатываются по горлу, но я не ощущаю влаги. Я все еще хочу пить. Я проснулась посреди ночи, потому что кто-то снова прошептал:       “Просыпайся!”       В окно светила большая луна, и ее свет медленно подбирался к моим ногам. Полнолуние. В некоторых сказках именно в это время зверь внутри особенно силен. Я приподнялась, подтянула коленки к груди. Хотелось охнуть, настолько болели все мышцы, но горло склеилось от сухости, и из него вырвался только надсадный кашель. Рядом с кроватью на тумбочке стояла вода. Я потянулась к стакану, коснулась холодного стекла. Нет! Нельзя. Это мама оставила воду. Это очень больно, когда не можешь доверять.       Я посмотрела в сторону входа – дверь в комнату оказалась открытой. Но почему? Мама верит, что я не уйду? Или приглашает уйти? Вроде как, вали на все четыре стороны! Ты здесь больше не нужна. Я рано обрадовалась – в прихожей, подергав входную дверь, я поняла, что мама закрыла ее на два замка. И если первый замок можно было открыть изнутри, просто повернув ручку, то для второго необходим был ключ, который я как упорно бы ни искала, не могла найти. И вовсе это не приглашение уходить. Просто мама решила не водить меня в туалет, как привязанная. Хорошо, хоть так.       Я старалась вести себя тише, когда сходила в ванную и туалет, когда напилась воды из чайника на кухне. Но из-за общей слабости в теле, то и дело неуклюже спотыкалась и обязательно что-нибудь роняла. В прихожей чуть не навернулась об пакеты с едой, которые оставила там вечность назад, и несколько минут стояла, прислушиваясь к тишине квартиры. Мама спала. Глубокая ночь, когда сон еще слишком крепок, будто обнимала бархатными объятиями, торопила: “иди, беги, а я еще чуток придержу время”.       И я заторопилась. Одеваться не было нужды, ведь я так и не переоделась с улицы. Да свитер с юбкой помялись и пахли нехорошо, но это было не важно. Кое-как я натянула куртку и прямо в грязных сапогах прошла в свою комнату. Собрала сумку, закинув туда флешки, что накопились за время работы с музыкой и песнями, запихнула несколько нотных и простых тетрадей с черновиками и чистовиками. Ничего здесь мне больше не было нужно. ИИК вшит в руку, а старые балахоны-свитера, безделушки из старой жизни мне точно не пригодятся. Пришло время уходить.       Оглядев комнату напоследок, я распахнула окно. Когда спрыгнула, ноги по колено вошли в сугроб. Сразу я не ушла, вспомнив про комм. Где-то здесь он валялся, но я упорно его не находила. Потом я шла по темной улице, и снег скрипел под сапогами. Все казалось бессмысленным, бесполезным. Зачем так дальше жить? Не лучше ли просто умереть, как хотела мама когда-то. Зачем трепыхаться, что-то кому-то доказывать? К чему все это? И что я буду делать дальше? Куда идти с одной только сумкой наперевес? Вернуться домой? Согласиться с мамой? А какая разница – все равно смерть. Я просто закончу все здесь и сейчас.       Нет, я проснулась после корсанола, значит должна жить! Но зачем? Я как на горках взлетала то вверх, то вниз, принимая то одно решение, то другое. Мысли в голове бродили совершенно черные, беспросветные, лишь иногда в них яркими вспышками проносились хорошие воспоминания. Я добралась до какого-то парка и села на скамейку. Мысли снова и снова крутились в голове, совершенно те же:       “Закончить. Здесь и сейчас”.       Снова, как на горках. От тошноты внутри все скрутило. Я рванулась со скамейки, бухнулась в снег, и из меня полилась вода. Со спазмами, с выступившими на глазах слезами я рвала воду и желчь. И долго не могла остановиться. Позывы были, но из желудка уже ничего не выходило. Руки и ноги дрожали. Я никак не могла подняться, пошатываясь на четвереньках.       С неба посыпался снег. Снежинки кружились и падали на руки. Казалось, по коже в тех местах, где они растаяли, распространяется ледяной холод. Кровь замерзала в руках колким льдом. Лед полз, заполнял все тело, подползал к сердцу все ближе и ближе. Как корсанол несколько дней назад.       А ведь все это время я до последнего верила – где-то там в глубине сердца… Ну не может же быть наоборот, не могут существовать те, кто не любит своих детей. Так не бывает. Не в этом мире, не со мной. Никогда не думала, что от холода может быть так больно. Руки кололо. Все кололо. Казалось, что сейчас заледеневшее сердце разобьется на осколки.       Кому я нужна такая? Бессмысленная, бесполезная? Маленькая глупая девчонка, возжелавшая крыльев. Та, что так и не дошла до цели. А теперь вот сидит в грязном истоптанном снегу, жалеет себя и рвет желчь.       Пошатываясь, я встала. И пошла. Куда? Наверно, умирать. Четкой картины, как именно это сделать, в голове не было. Улицы оставались пустынными, я так никого и не встретила. Где-то по пути я упала, загребая пальцами снег. Чудом не расквасила нос. С шеи что-то скользнуло рыбкой, и об камень обнажившейся под снегом мостовой ударился триединый кулон. Он сверкнул серебром, а я удивилась, почему так четко вижу его в темноте. Протянула руку, сжала холодный кругляш дрожащими пальцами.       “Я вяжу тебе знак триединый, – донесся из далекой яви-сна голос Тайрии. – Наша сила в единстве. Две ипостаси, одна душа”.       “Я обещала повязать ей такой же кулон”, – мелькнула мысль.       “Мне. Ты нужна мне”, – услышала я до боли знакомый внутренний голос.       Подняв глаза, увидела серебристо-прозрачный образ. Он словно вышагнул из сна. Оформился. Мне показалось, передо мной предстал собственный аватар из Тансара. Светлые летящие волосы, которых не коснулась ни одна снежинка, серо-зеленые глаза – Сирин ласково улыбался.       В сердце робким цветком распустилась надежда. Я сжала кулон. Я могу жить дальше. Пусть мама меня не любит, но…. Я не буду требовать любви, я буду любить сама. Просто так. Потому что так светлее. Потому что у меня есть те, кого я люблю. Потому что так поступают сильные люди. Так поступила бы я – та я, что улыбается мне из будущего светлого мира. Мира, в который вернулись сильные звери и богиня жизни – Рада!       Я заплакала от облегчения. И откуда берется вода? Я же все выплакала-вырвала. Сирин, мерцающий светлыми всполохами, присел рядом.       “Поплакала? Теперь вставай и пошли”.       – Куда?       “Строить то, что начала”.       Все правильно. Нельзя сдаваться. Особенно если есть те, кто поддержит. Я поднялась и, пошатываясь, побрела вперед. По тихим предрассветным улицам ноги сами привели к знакомому кварталу. Здесь недалеко находился дом Эйдана.       – Знаешь, почему гении это гении? – прошептала я призрачному Сирину давешние слова Джарры.       “Потому что они доводят начатое до конца…” – Сирин улыбался.       – …как бы трудно ни было. Ты со мной?       “До последнего вздоха”.       Как именно Эйдан меня нашел, до сих пор для меня загадка. Вышел в магазин, возвращался с работы? Сердце привело? Я находилась недалеко от его дома, так что при определенном стечении обстоятельств он мог меня заметить. Свежий запах моря и приятный до дрожи голос:       – Май?       Теплые руки, сильные объятья.       – Что случилось? Май, Май? – тормошил меня Эйдан. – Ты почему здесь бродишь? Почему не дома? Я тебе звонил, ты знаешь? Почему не отвечала?       И тогда из меня взахлеб полилось все – я рассказывала, что сделала мама, что чуть не сделала я сама. Это потом, выговорившись, я запереживала, что грязная, что меня не так давно рвало и, возможно, после этого остался неприятный запашок. Я дернулась из объятий Эйдана, но он сильно прижал меня к себе и прошептал:       – Глупая… Хорошо, что я тебя нашел.       Я закусила губы. Потом, справившись с дрожащим голосом, прошептала:       – Да.       Да, хорошо, что нашел. Призрачная поддержка Сирина это хорошо. Но когда вот так обнимают, это еще лучше.       Так бывает – находит темное затмение. И в секунды можешь совершить то, о чем раньше и помыслить не мог. Или то, что казалось глупостью. Секунда, какая-то маленькая секунда может решить все. Особенно, если голову забили черные мысли. И ничего не вернешь назад, как это можно было бы сделать в вирте. Здесь, в реале это навсегда. Лишь на последнем мизерном отрезке секунды из глубин рвется сильное желание жить. Но если шагнул за грань, то это конец, как бы сильно не разрывало грудь желание жизни.       Я не шагнула. Я справилась. И вообще не понимала, как могла забыть о том светлом, что у меня было. О друзьях, об Эйдане, о Сирине, о тех, кто восхищался моими песнями. О том, в конце концов, какими красивыми могут быть деревья, когда каждая веточка принарядилась белым снегом. Светало, и я через плечо Эйдана очень хорошо видела медленно проступающие очертания мира вокруг.       Эйдан уткнулся носом в мою макушку.       – Никогда так больше не делай, – попросил он.       Мне казалось, хрустит лед, осыпаясь с замерзших рук. Какое-то воспоминание не давало покоя. Точно, та сцена с Инолиной Лер, что я подсмотрела не так давно. Я спрошу. Надо спросить.       – А ты… – слова буквально выталкивала из непослушного горла, – ты исправил оценки по языкам? На пятерки?       Эйдан напрягся. Я почувствовала, как дрогнули его руки на моей спине.       – Откуда знаешь? – спросил он. – Видела? Потому в столовке обедала? Нет, я оставил как есть. Так что у меня тройки.       – Хорошо, что тройки. Тройки мне больше нравятся, – сказала я, и Эйдан тихонько засмеялся, снова прижимая меня к себе и зарываясь носом в мою макушку.       – Пошли. Я тебя чаем отпою. А то ты холодная, как лед.       Я кивнула, и мы пошли. Сбоку мелькнула какая-то тень. Или это просто фонарь качнулся на ветру, создавая сумятицу тени и света на снегу. А потом я снова увидела Сирина – его контур обрисовали падающие снежинки. Он мне улыбнулся, махнул рукой. Потом побежал, с разгону взлетел в воздух и уже в прыжке трансформировался в белоснежного зверя. Зверь просто пылал белым светом. Я зажмурилась, потом снова открыла глаза. Поняла, что остановилась и смотрю.       Зверь замер напротив. Красивые длинные уши, большие круглые глаза и клюв – совсем как птичья голова. Ниже зверь мало походил на птицу, потому что у него было четыре мощные лапы, похожие на лапы наунмара или ятамара, и длинный хвост с кисточкой на конце. За спиной с шорохом распахнулись широкие крылья, и за этим движением мириады сверкающих звездочек посыпались на землю.       – Радамар? – прошептала я вмиг пересохшими губами.       Я сняла очки, мне показалось, что без них я буду видеть четче. Птице-зверь наклонил голову и раскрыл клюв с острыми клыками. Его глаза одобрительно прищурились. В следующий миг зверь вновь взлетел и в прыжке трансформировался в человека. Только теперь мне показалось, что я вижу саму себя. Маленькая фигурка медленно растаяла в воздухе.       Радамар, я – радамар?       Я сжала очки в руке. Эйдан заметил, что я отстала, и вернулся на несколько шагов обратно.       – Что случилось?       – Все хорошо, – я зашвырнула далеко в сугроб уже ненужные очки.       Кому-то пригодятся – лично мне они больше не нужны. Я повернулась к Эйдану. Без очков я видела его так же хорошо. Я улыбнулась.       Я сильная, я очень сильная. Я смогу все.       “Сильная”, – теплым эхом отозвалось внутри.       Каждый день на шажочек, на еще один и еще… следуя зову сердца… Я построю мир, в котором мы все будем счастливы.       – Пойдешь со мной на Зимний бал? – спросила я Эйдана.       – А это не я должен был спросить? – Эйдан чуть наклонил голову, повторяя мое движение. Его глаза смеялись. – Пойду.       Снег повалил огромными хлопьями, похожими на птиц, словно тоже решил выпустить на волю крылья. Эйдан взял меня за руку и повел за собой. Сердце стучало все быстрее. Я шагала за Эйданом и улыбалась, отсчитывая шаги в такт сердцу.

Мне бы в небо взлететь И, раскрыв два крыла, Эту песню пропеть Я сумела, смогла! Бьется сердце, стучит, Словно песенный ритм: Ты держись, посмотри, Твоя песня летит!

Конец первой книги.