Скорблю о тебе, брат мой...

      Когда Наполеон о чём-то просит, ему решительно невозможно отказать.       Тогда, жарким, кровавым летом тысяча семьсот девяносто второго года, им было по двадцать три и они верили в свои идеалы так, как только могут верить юноши. Арно верил ассасинам — пусть не всем, а лишь тем, которые желали Франции мира и процветания. Арно верил, что революция, которая вздёргивает на фонарях скорбящих матерей, не может распевать песни о счастье для всех людей; а ещё он верил, что люди сами могут решить, кого они хотят видеть над собой. Наполеон, пусть и разочаровавшийся в революционерах, всё ещё верил в революцию, во всеобщее равенство, в справедливость для каждого, и всё ещё (реже, чем раньше) в письмах брату ссылался на труды Руссо.       Спустя десять лет они больше не верят в пустые лозунги и абстрактную свободу — они действуют. Первый консул перекраивает Францию, не считаясь с криками о предателе Революции — он твёрдо знает, что сможет привести страну к расцвету. Арно, по сути, занимается тем же самым — разочаровавшись в ассасинах, он ощутил в себе силу самому решать, кто достоин смерти.       Впрочем, одно остаётся неизменным — когда Наполеон возвращается в Париж, Арно приходит, чтобы предложить помощь.       Их полудружба–полупартнёрство — всё, что осталось неизменным в стремительно рушащемся мире, и ради её сохранения Арно стёр бы с земли Париж. Впрочем, Наполеон не требует так много, да и вообще не требует, лишь иногда просит вмешаться, когда дела идут совсем плохо. Убить какого-нибудь старого революционера? Помешать доставке оружия? Арно не спрашивает: ему достаточно знать, что эти люди — угроза счастью Франции. А он, надо сказать, вполне разделяет видение Наполеона касательно счастья Франции.       Однако наступает момент, когда он колеблется, прежде чем ответить «да» или «нет». Наполеон говорит — стало известно о покушении, и известно стало слишком поздно. Отменить поездку нельзя — террористы затаятся и нанесут удар позже. Отправить солдат тоже нельзя, говорит Наполеон и едва заметно морщится. Неэффективно.       Когда Наполеон говорит, кто стоит за покушением, Арно вздрагивает. Десять лет прошло, а поди же ты, всё так же охотятся на тиранов... Но он колеблется, и Наполеон это видит — откладывает перо, трёт переносицу и несколько секунд молчит. Арно вдруг замечает, что у него усталые, потухшие глаза тяжело больного человека.       — Арно, — наконец говорит Наполеон. — Я знаю, что прошу слишком многого и злоупотребляю твоим доверием. Мне стоило бы решить эту проблему раньше, аккуратно и без крови. Если ты откажешься пойти против бывших товарищей, я пойму...       На мгновение Арно кажется, что Наполеона окутывает паутина тёплого света, и этот свет окончательно развеивает все его сомнения.       — Что тебе известно о готовящемся покушении? — говорит он.       С какой стороны ни посмотри, ассасин кажется непобедимым. Жертвы всегда надеются на стрелков — напрасно: пока те будут зорко следить за малейшими движениями на крышах, ассасин подстрелит их с земли по одному или вовсе не будет тратить времени и проскользнёт мимо, смешавшись с толпой. Жертвы надеются на страшных бугаев-телохранителей, которые пальцами переламывают монеты — напрасно: одной отравленной стрелы хватит, чтобы бугай взбесился и перебил своих товарищей. Жертвы надеются на ловких юнцов, которые снискали славу лучших фехтовальщиков Франции — напрасно: когда едкий туман окутает улицу, уже будет неважно, сколько таких же наглых самоуверенных мальчишек заколол этот юнец. Жертвы надеются, что смогут посмотреть в глаза ассасину и заболтать его, а может быть, даже вызвать жалость — напрасно: когда туман рассеется, улица будет мертвенно пуста, а когда сзади щёлкнут каблуки и скрипнет лезвие, будет поздно что-то просить.       Слабые места ассасинов может знать только другой ассасин.       Арно начинает издалека, чуть ли не за полквартала: приказывает завалить камнями два выхода из катакомб, а третий выход украшает ядовитыми ловушками. Нищих изгоняют — проще всего накинуть тряпьё поверх синего сюртука и прикинуться дурным попрошайкой. Разумеется, так работают только новички, но перестраховаться стоит. Потом уходят стражники, проверив перед этим фонари — Арно совершенно не против ассасинов на улицах, если, конечно, улицы ярко освещены. Он запоминает, где хозяева оставляют окна открытыми — ассасинам нельзя перекрывать все ходы, но и стоять там, где тебе на голову может приземлиться убийца, не стоит.       Они приходят заранее — Арно замечает движения теней возле труб и в тех местах, куда не добирается свет фонарей. Их много — десяток или даже два, и с учётом предпринятых им мер это жалкие остатки. Что же они собирались делать такой толпой — разобрать карету и растерзать консула голыми руками? Впрочем, в своих силах он не сомневается — вся эта разномастная шайка убийц не успеет даже понять, что происходит.       Мне нужна твоя помощь, сказал Наполеон, чтобы не дать Франции вновь покатиться в пучину анархии, голода и братоубийственной войны. Ради блага Франции, думает Арно, я не подведу его и не позволю себе погибнуть.       Он начинает, когда карета Наполеона показывается на Сен-Нисез. Таиться нет нужды — глухие не становятся ассасинами, и его присутствие обнаружат, едва первое тело покатится по крыше. Значит, нужно успеть за эти несколько мгновений.       Два ассасина с ружьями, засевшие чуть поодаль, умирают первыми. Нехорошо вышло — один тихонько всхлипнул перед смертью и привлёк внимание ещё одного стрелка.       Секунда.       Стрелок давится криком, хватается за пронзённое клинком горло и с грохотом валится с крыши, сбивая не успевшего отскочить ассасина, засевшего на краю.       Две.       Ещё двоих Арно вбивает в крышу — при прыжке сверху шеи врагов почти ощутимо сминаются и охотно принимают клинки. Третьего он бьёт прикладом скатившегося сверху ружья и сильным пинком скидывает с крыши. Тот дезориентирован и не сможет перегруппироваться, а значит не выживет.       Три.       В него стреляют — Арно кувырком уходит за трубу и швыряет на звук дымовую шашку. Судя по кашлю, в ловушку попали трое. Он входит в дым и не торопясь перерезает глотки всем троим.       Четыре.       Ещё один бежит навстречу с занесённым топором, кажется, забыв, что не стоит даже пытаться убить ассасина в честном бою. Арно отшатывается влево, и незадачливый убийца с кряканьем раскраивает череп своему брату. Он умирает прежде, чем успевает осознать ошибку.       Пять.       Увернуться от прыгающего сверху ассасина почти невозможно — если только не знать заранее, что тебя атакуют сверху. Арно смеётся — братья ничему не научились за эти десять лет, всё так же надеются на свою внезапность и чужую глупость. Но Арно чувствует, как тёплый воздух вокруг дрожит, и золотые искры пляшут перед глазами, предупреждая об опасности. Он отпрыгивает и добивает оглушённого падением убийцу.       Шесть.       Шесть ассасинов на той стороне стреляют почти одновременно, и все мажут. Арно вновь смеётся: не может быть, чтобы Братство опустилось до подбирания с улиц слепых и увечных, скорее уж Провидение защищает его от смерти. Сам он стреляет так же метко, как и десять лет назад.       Семь-восемь-девять-десять-одиннадцать-двенадцать.       На счёт тринадцать клинок царапает ему шею. К счастью, Арно совершенствует не только оружие – Орлиным зрением он видит силуэт ассасина, который секунду спустя атакует его, и ускользает за мгновение до смерти. Последний ассасин смог подкрасться почти незаметно. С этим шутить не стоит, и Арно действует наверняка — бросает под ноги дымовую шашку и тут же бьёт чуть левее. На самом деле, наугад: шанс, что ассасин отпрыгнет вправо, примерно один к двум.       Четырнадцать.       Когда последний ассасин умирает у него на руках, Арно, вопреки всему, чувствует лишь разливающееся по телу тепло и лёгкую, почти незаметную грусть. Он бережно укладывает брата на крышу, складывает ему руки на груди и закрывает глаза. Затем снимает наруч, вытаскивает клинок и переламывает пополам. Он знает этого ассасина — ещё в бытность Арно новичком тот был сильным и умным бойцом, а за десять с лишним лет наверняка поднялся до мастера. Оправится ли Братство от таких потерь? Арно откидывает обломки почему-то окровавленного клинка и думает — не стоит ждать ответа на этот вопрос. Сегодня ночью он доложит Наполеону об успехе, а завтра отправится разыскивать остатки Братства. Кому, как не ему, знать, как ассасины раз за разом восставали из пепла?       — Покойся с миром, брат, — говорит он мёртвому ассасину.       «Покойся с миром», шепчет Наполеон и опускает руку на голову Арно, словно благословляя. Тот оборачивается и невидяще смотрит вдаль — его уши и глаза источают тяжёлый золотой туман, который расползается по округе, радостно звенит, окутывая тела ассасинов, и послушным псом стелется под ноги Наполеону. Глазницы Арно — бездонные провалы с растрескавшимися от яда Яблока краями, уши Арно — в запёкшейся крови, не вынесшие вечного шёпота Древних, волосы Арно под рукой Наполеона — белее снега. Если бы другие люди видели настоящее лицо Арно Дориана, золотистый туман, выползающий из изъеденных глазниц, окровавленный сюртук, разодранный клинками и пулями, и то, как он шел на врагов, не замечая ран — прокляли бы они Наполеона или устрашились и пали ниц?       — Покойся с миром, друг мой.